Умнейте, девочки!

#новые_критики #новая_критика #ципоркина #сенчин #русская_зима #аст #редакция_шубиной #графомания

Новая повесть Романа Сенчина «Русская зима» — это, можно сказать, нам, девчатам, поучение от захребетника, привычного на бабьей шее кататься. Всё-то в ней по полочкам разложено, всё-то в подробностях расписано: так я ее развел на секс, на одежку, на колечки, на ипотеку... Хотя, признаться, не очень-то мне ее и хотелось — вас, дур, кругом гамак, даром что я по жизни неудачник, паразит и депрессивный алкаш.

Перед читателем предстает грязный реализм в духе Буковски, только автор, к сожалению, бездарен. Сюжет взят сразу из двух фильмов — хорошего и плохого: из фильмов «Влюблен по собственному желанию» (1982) и «Дура» (2005), в обоих обрезана сюжетная линия, но оставлена фабула — мужчина средних лет без цели в жизни и с алкоголизмом в перспективе, случайное знакомство с одинокой и несчастливой тридцатилетней дамой «не без образования», знакомство это решает сразу три проблемы мужчины: жилья, денег и занятости. Но если для фильма подобной ситуации достаточно, чтобы рассказать обаятельную или неблаговидную историю, то в литературе фабула — ничто. Не хватает ее на повесть. Получается рассказ, как мужик бабу-дуру под себя приспособил.

Критик А. Рудалев старается придать повести лиризма: «Любовь и судьба — такое сочетание может выглядеть претензией на пошлость, но не в этом случае. У Сенчина возникает очень достоверная лирическая, нежная интонация, которая дремала до поры, пряталась, которой он сам не доверял, но тут обрёл смелость и отпустил прежнее, пошёл на риск». Риск состоит в том, чтобы увеличить количество смешных и гадких подробностей (вдвойне неприятных тем, что герои — Олег Свечин и Серафима Булатович — персонификации Романа Сенчина и его супруги Ярославы Пулинович).

Упор на судьбу, который выражается, по мнению Рудалева, и в том, что слово «судьба» автор употребил в повести пятнадцать раз. Ну а слово «водка» — четырнадцать и девятнадцать — слово «коньяк». Это тоже должно что-то значить? Мне кажется, да. Герои в большей степени погружены в дурман сродни похмельному, чем идут путями судьбы. Это не пути, это Гримпенская трясина. Ощущение унылого, вязкого, дурнопахнущего болота растет при каждой попытке уточнения образа.

Андрей Рудалев хвалит героиню:

«Олицетворением судьбы становится Серафима, жизнь которой складывалась из пазла случайностей. Она получилась очень симпатичным и притягательным персонажем и, главное, совершенно живой, без какой-либо искусственной лакировки».

Переводя с критического на русский, бабешка вышла глупая и легкомысленная. Пусть не с пониженной социальной ответственностью, но без царя в голове и без особых моральных устоев.

Серафима Булатович, невзирая на ударную порцию описаний ее красивой жизни, разъездов по заграницам, так и остается блеклой, несчастливой, непритязательной и невостребованной. Попытка создать образ свободной, интересной, самодостаточной женщины окончилась провалом. Карикатурой на самодостаточное женское житье-бытье. Без мужика существование бабье половинчато, а личность неполноценна. Все разговоры, все мысли героини о мужике. От мыслей и глупости, которые она совершает на каждом шагу.

«Так же зажигалась и Серафима. И постепенно сблизилась с Игорем Петровичем. Сначала только так, творчески, а потом и лично. Стала, в общем, с ним жить». Творчески сблизилась, а потом и лично. Подражание Зощенко — но без зощенковского юмора.

«И тут же вспомнила о своих отношениях с Лёней. Их счастливые часы в постели, его вкусные завтраки на подносе в постель, но тут же и ссоры без явных причин, ее частое и необъяснимое раздражение его присутствием в ее квартире… Такой вот у них расклад: в сексе они счастливы, а за его пределами почти всегда — нет».

И получается, что для секса героиня пригодилась, а для остального уже нет. Жениться на ней вышеупомянутый Лёня не хотел. И «старый харизматик» Игорь Петрович тоже, хотя Серафима уже и в «тупые служанки» к нему мысленно примерялась.

Заканчивается всё общим для одиноких баб желанием родить абы от кого: «Серафима не предохранялась. Ни со Свечиным, ни с Лёней, ни с Игорем Петровичем, ни даже при довольно случайном сексе, как, например, с Тоддом. Хотела забеременеть. Не для того, чтобы этим заарканить мужчину — ей хотелось ребенка. Содержать его, была уверена в силах — деньги есть и ручеек их иссякнет нескоро; есть мама, которая ждет внуков».

Если бы книга писалась о крушении института брака, можно было бы развить и углубить хотя бы эту линию. Нет, скользит фабула по поверхности, не превращаясь ни во что более значимое. Даже у Валерии Пустовой в ее слепленном из сетевых постов романе «Ода радости», и то судьба к героине-авторке более милостива. Не пришлось самой предлагать: «Возьми меня замуж».

Не сказать, что Серафиме с Олегом повезло:

«Ей рассказывали, коротко, как-то без желания, как о чем-то неприятном, что он пишет такие же угрюмые, как сам, повести и рассказы о потерявшихся в бытовухе, пьет, с какой-то безнадежной наглостью пристает к девушкам, когда рядом нет его крупной, решительной, властной жены».

Уважающая себя женщина, скорее всего, не станет связываться с пьяницей и ухарем-кобелем — себе дороже играть унизительную роль тетки с поводком, выгуливающей свое сомнительное сокровище и следящей, чтобы оно не рвануло за чужой сучкой.

Но тогда героине и бурная страсть не светит! Хотя и с Олегом ей ничего такого не светит: «В комнате он приобнял ее, обозначил движением, что начинает ее раздевать. (Что вообще это значит — «обозначил движением, что начинает ее раздевать»? — И. Ц.) А когда Серафима стала помогать ему, отступил и стал раздеваться сам…

Вспомнила — так же почти было и в Новосибе, и что — значит, будет и дальше, если они будут встречаться? Какая тоска…

Но разделась и легла. И Свечин лег рядом. Притянул к себе, затяжно поцеловал, а потом навалился сверху».

Ну, думаешь, всё, будет бедняжечка трещины на потолке считать! Ан нет. Не выдержало авторское ретивое. Должен же он похвастать?

Однако после затемнения и умолчаний, разумеется, всё у любовников хорошо: «…Минут через двадцать они снова сидели на кухне и допивали коньяк. Молчали. Сейчас молчание не было таким тяжелым. Да и не хотелось слов. Серафима ловила в себе отзвуки того, что называют оргазмом. Тех секунд, которых хватает памяти тела на несколько дней». Не знаю, что уж там Роману Сенчину наболтали дамы-консультантки — но никаких «отзвуков» такого рода, чтобы тело их помнило несколько дней, от полового акта получить невозможно. Если, конечно, не применять электрошок. Тогда, без сомнения, нервные окончания будут повреждены и некоторое время потребуется для заживления, а остаточные симптомы могут возникать и после выздоровления.

Но если героя-любовника писатель расхваливает, то героя-сожителя убивает каждой бытовой деталью:«— Душ с дороги не хочешь принять?

— Можно завтра?.. Носки я сменил в поезде…

— Можно завтра. Открой вино».

И вот так, с дороги, кавалером второй свежести, Олег Свечин заваливается к даме сердца в койку.

Он и кольца купить не может — денег нет:

 «Остановились на кольцах средней ширины.

— Общая стоимость — четырнадцать тысяч триста рублей.

Олег тихо, но болезненно простонал, потянул Серафиму в сторону.

— Блин, у меня десять всего… Я думал, тысячи по четыре будет… Мне должны перечислить на днях…

Ее кольнула досада — сам привел, и вот, оказывается… Сделала легкое усилие, и досада исчезла:

— Всё нормально. Ты меня эти дни так вкусно кормил в лучших ресторанах, так что — не парься.

Вынула свою карту, протянула Олегу, назвала ПИН‑код».

Да и прибарахлиться за счет дамы не брезгует, она уже и привыкла его одевать:

«Он глянул на свои треники, и Серафима тоже. Эти треники ее раздражали. Растянутые, к тому же заштопанные на коленке… Вообще уже несколько дней она готовила себя, настраивала на предложение сходить в „Мегаполис“. Ей хотелось сменить его гардероб. И имидж. Эти черные джинсы, черный свитер, черное пальто ее раздражали. В этой одежде он ходил в прошлой жизни, а теперь наступает новая. И нужны новые цвета. Новая палитра».

В общем, главный герой отнюдь не образец обеспеченного, самостоятельного, уважающего себя и свою женщину, занятого делом, ну хоть чем-то занятого мужчины. Конечно, неприкаянный, неустроенный лузер— тоже неплохой объект воспитания и совершенствования. В фильме «Влюблен по собственному желанию» именно таким герой перед публикой и предстал. Но в конце фильма зритель его уже любил. А в романе «Русская зима» героя если кто и полюбил, то лишь критик А. Рудалев. Вместе с автором.

«Новый Сенчин — это, конечно же, штамп. Все и давно ждали нового. Не то чтобы прежний наскучил и набил оскомину, просто мир, который он описывает, всё-таки должен меняться, и человек в нём. Да и сам автор давно пребывал в ожидании разрыва паутины».

Р. Сенчин постарался исполнить чаяния критиков (публика, похоже, ничего такого и не ждала, ей просто было все равно — а критики не отставали и вечно чего-то от авторов хотели).

Героине и забеременеть удалось (совсем как в «Оде радости» Пустовой). Правда, непонятно от кого:

«Тест показал две полоски. Две жирные сиреневые полоски. Серафима долго сидела на унитазе и смотрела на них. Переводила взгляд на экранчикайфона, в свой дневник. Высчитывала дни. Последний раз они приходили тринадцатого — пятнадцатого января. Шестнадцатого у них был секс с Лёней. А девятнадцатого приехал Олег…»

Великолепная возможность испортить жизнь и себе, и ребенку, выйдя замуж за кого-то, для кого несчастное дитятко станет вечным раздражителем: да ты рогоносец, мужик!

Но героиня, полностью оправдывая первое впечатление глуповатой и неосмотрительной бабы, надеется на авось:

«Муж до самого последнего времени не был так уж важен, да и конкретный биологический отец — тоже. А сейчас, за месяц до свадьбы, стало важно — кто. Девяносто девять процентов, это Олег. Но случаются беременности и сразу после менструации, и во время нее. Редко, но бывает. Не надо, не надо, пожалуйста, чтобы этот процент или полпроцента пришлись на нее!»

Между картинами бабьей глупости и мужского снисходительного отношения попадается реклама коллег по перу:

«— Анна Долгарёва… Твоя ровесница, как я понял. Жила на Украине, еще до всех этих событий переехала в Питер, потом встретила в интернете свою давнюю любовь с Украины, он воевал на Донбассе, но… на стороне дэнээр, короче. Или элэнэр… Она поехала к нему, а он погиб. Приехала к его могиле. И вся книга, по сути, плач, вой. Но — талантливый». Чувствуется бескорыстное желание продвинуть коллегу. Цитированием его стихов прямо в романе, ни с того ни с сего.

Не добавляет повести достоинств и перловка. В небольшой повести перловки обнаружилось на целую армию: «…обе традиционно показывали друг другу, что худеют. Правда, заканчивалось обычно объеданием»— по-русски следует сказать «обжорством». «…прятал ее одежду, крема, косметику... эпиляция, крема, масочка... положила в чемодан купальники, крема от загара... побросала в корзинку действительно нужные ей крема»— не «кремА», а «кремы». «И немного закуски — фрукты, канопе с сыром»— «канапе». «Цитата из Башлачёва? Да, очень. Предала всему действу особый смысл»— «придала». И так без конца. Не только автор, но, похоже, и редакторы-корректоры не справляются с правкой.

Безграмотность извинительна, будь Роман Сенчин безупречен в плане литературного стиля, силен в создании образов, мастерски работай с сюжетом… Так ведь нет этого. Ничего нет, кроме кастрированных, со всех сторон обрезанных идей, позаимствованных из старых фильмов о том, что при хорошей женщине и мужчина может стать человеком.