КЛАУСТРОФОБИЯ — ЭТО БОЯЗНЬ САНТА КЛАУСА

Утром ночные кошмары никуда не уходят. Они прячутся в тёмных углах, кутаются в паутину под кроватью, забиваются в складки одеяла и под подушку. И ждут своего времени — ночи. Выползают в темноте из укрытий, жадно обступают тебя спящего, ковыряют длинными острыми когтями в глубине подсознания и впускают ад в твои сны. Но при свете солнца они прячутся. Хотя иногда происходит какой-то сбой в системе, тонкие границы рвутся и ночные кошмары оживают днём.

 

Алекс резко сел в кровати, захлебнувшись криком. Надпочечники вбрасывали литры адреналина, в лёгких не было ни сантиметра для вдоха. Сердце страшно колотилось, волосы липли к вискам, а вдоль позвоночника ледяной струйкой полз страх. Уже много лет ему не снился этот сон. И много лет не было таких сильных панических атак. Видимо, напряжение последних месяцев сорвало печать с бутылки, в которую давно был пойман и заперт злой джин его страхов.

Во сне Сашеньке четыре года. Он смотрит на плачущую пьяную маму и сам начинает плакать. Ему жалко мамочку. Вдруг её слёзы высыхают, она молча смотрит блестящими злыми глазами, вскакивает с табуретки и больно хватает Сашу за ручку. Теперь он плачет от страха и боли. Мама волочит его к кухонному шкафчику, тому, что под раковиной. Обычно люди ставят там мусорное ведро и вантуз. В шкафчике мамы нет ведра, только в углу стоят пустые бутылки и валяются несколько окурков. Маме этот шкафчик нужен пустым. Для Саши. Она даже приделала снаружи крючок, и открыть дверцу изнутри невозможно. Там темно, тесно и воняет. Трудно дышать. Темнота плотная, как сырая вата, она кусками забивается в рот и душит. И слышно, как утробно шумит вода в трубах. Но Саша точно знает — это не вода. Это бурчит от голода в животе чудовища, ползущего по трубе. В том месте, где она уходит в стену, появляется зеленоватое свечение. Монстр просачивается внутрь, касается плеча. Холодный и склизкий. Зубастый и голодный. Очень хочется закричать, но он знает, что стоит издать хоть звук, и мама не выпустит его из шкафа. В полной тишине чудовище начинает жрать Сашу и он молча зажимает в зубах мякоть ладошки и писяет в штанишки.

... вдох-выдох, вверх-вниз... в ванную, струя холодной воды бьёт в умывальник, дышать, вдох-выдох, глубже, медленнее, спокойнее, всё хорошо...

Три часа ночи. Время дьявола. Уснуть уже не удастся. Умылся холодной водой, натянул спортивный костюм и вышел на улицу. Ночная прохлада быстро остудила и успокоила. Это всего лишь сон. Всё хорошо. Он шёл к «Ракете», вспоминая путь от зассаного, испуганного малыша в кухонном шкафу до успешного архитектора. Мама выпила паленой водки и умерла. Чудом не задохнувшегося ребёнка вытащили на третьи сутки. Потом больница, детдом. Снова наказания в виде запирания в тесных кладовках, похожих на поставленные стоймя гробы, набитые сырыми и вонючими половыми тряпками. И сны. Узкие ниши, в которых его замуровывали; гробы, в которых его, живого закапывали; тесные каменные ловушки подземных пещер, в которых он намертво застревал под тоннами камней. Осознание, что он один на один со своими страхами. Что одно из предназначений людей — делать друг другу больно. Особенно хорошо это получается у самых близких. Что жизнь не гладит по голове. Гораздо чаще она скалит зубы дикого зверя и кусает. И что если он не поможет сам себе, не поможет никто. Сам учился справляться с атаками паники. Дышать, считать, концентрироваться на не угрожающей реальности. Учился контролировать свой страх. Саша выбрал верить, что свою порцию зубов он уже получил сполна. И всё должно быть хорошо. Это было бы справедливо. Хотя то, что жизнь несправедлива, он тоже осознал.

Потом училище, изматывающая работа, снова учёба и вот заслуженный приз. «Ракета» — первый самостоятельный проект. Круглое в поперечнике, высокое здание с прозрачным куполом крыши, которым Алекс особенно гордился. Смелая, экспериментальная внутренняя архитектура: ломаные линии стен без дверей, своеобразный лабиринт с сотнями входов и выходов, никаких закрытых пространств, кроме туалетов, лифтов и других служебных помещений. И крыша — прозрачный купол, уходящий острием в небо. Его Ракета. Утром перережут ленточку, здание наполнится людьми. Ракета начнет жить. Всё действительно стало хорошо.

Ночной охранник понимающе подмигнул:

— Не спится? Волнуетесь, понятное дело.

— Да вот, последний обход, так сказать, — Алекс с улыбкой пожал его руку и направился к лифту. Привычный тренинг: вдох-выдох, своя мантра «клаустрофобия — это боязнь Санта-Клауса», улыбка, вдох, шаг. Внутри. Двери лифта смыкаются абсолютно бесшумно. Если не смотреть, можно и не знать, что закрылись. И зеркальные стены, создающие коридоры бесконечного пространства. И «Как прекрасен этот мир» Армстронга...

... и можно сосредоточиться на разноцветном мелькании цифр, семь цветов спектра повторяются каждые семь этажей, радуга перетекает сама в себя, фиолетовый в красный и обратно. И слушать музыку. Алекс точно знал какой момент песни соответствует определенному этажу. Он считал этажи витками радуги и музыкой. Последние аккорды. Крыша. Стеклянный заострённый купол, уходящий высоко в звездное небо. Мир прекрасен и всё хорошо. Жизнь ласково гладит по голове и смотрит с любовью, как гордящаяся мать.

Он уже возвращался к лифту, когда увидел тень, мелькнувшую в одном из проходов. Алекс знал здание, как мать знает тело своего младенца. Нарушителем оказался тощий пацан лет восьми, он не сопротивлялся, когда Алекс подцепил его за ворот куртки и повел к лифту, но ушел в глухую молчанку. Зыркал исподлобья дикими, как у зверёныша глазами и не отвечал ни на один вопрос. Лифт, вдох-выдох, внутри, поехали.
— Как тебя зовут? Где твои родители? Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Где ты живешь, кому можно позвонить?

Мальчик уселся в угол лифта, подтянув колени к подбородку. Стрельнул колючим взглядом.

— Никому.

В этот момент лифт ощутимо дёрнулся и заглох, умолкла музыка, погасло освещение. Кабина застряла на зеленом этаже, тусклый свет от цифры многократно отражался в темной глади зеркал, таял в их глубине. Моментально помещение стало другим. Смертельно опасной ловушкой. Сердце пропустило несколько ударов, а потом забилось с нарастающей скоростью. Как гул приближающегося цунами, изнутри поднималась волна паники. Шея и плечи окаменели, голова налилась страшной тяжестью, и совершенно невозможно было вдохнуть. Как сквозь вату Алекс услышал:

— Что случилось? Мы застряли?

Он уцепился за голос мальчика, заставил себя дышать и слушать стук крови в голове. Считать, замедлять бешеный пульс, разжать кулаки. «Клаустрофобия — боязнь Санта-Клауса». Улыбка, вдох-выдох.

— Застряли, да.

Кнопка аварийного вызова тоже светится зеленым. Зеленый — цвет надежды. Всё будет хорошо. Треск, шорох, будто потусторонний шёпот. Кнопка вызова охраны. Безумный рэп статических помех.

— Эй, мы тут застряли, вы нас слышите? Вытащите нас отсюда! Алло, алло...

...стало тяжело дышать, сердце опять сорвалось в галоп.

— Ну, чо там?

— Надеюсь, они слышали и скоро всё починят, не бойся, мальчик.

— Я не боюсь. А ты?

— Вот и молодец, что не боишься. Как тебя зовут?

— Никак.

— Звать никак, звонить некому... А как ты в здание попал, тоже никак?

— Ага, никак, — звонко рассмеялся пацан.

Алекс испытал прилив жгучего раздражения, захотелось схватить его за куртку, встряхнуть и хряснуть изо всей силы об стену. Чтоб не смеялся. Суставы пальцев сочно хрустнули, сжались кулаки, ногти впились в ладони...

— Прекрати смеяться.

 

— А чо случилось, почему мы застряли?

— Что-то сломалось, ремонтники об этом уже знают. Они по дороге сюда, скоро всё починят и нас отсюда вытащат, всё будет хорошо.

— Может быть. А может и нет. Может всё было по-другому.

— Что ты несёшь? Ты что-то знаешь об этом, говори! — он вцепился в рукав, поддёрнул пацана к себе. Воспаленные глаза рентгеном ощупывали, искали решение, выход. Просили, умоляли, угрожали, надеялись.

-Отпусти... да отпусти ты меня! Не знаю я ничего! Просто думаю, а вдруг все люди умерли? Ну, какая-нибудь моментальная смертельная космическая инфекция. Такая зелёная радиоактивная зараза, ну как этот свет. Раз — и все умерли, а мы выжили, потому что в лифте. Но ненадолго, потому что некому нас вытащить.

— Что за чушь?

— Ну почему чушь, я в кино видел такое.

— Реальная жизнь, мальчик, намного скучнее и менее страшная, чем кино.

— Ты чо, и правда в это веришь?

— Ну, ты же веришь в фантастические ужасы из кино.

— Каждый верит в то, что ему удобно.

Повисла пауза. Мутный зелёный свет уже не кажется цветом надежды, в нём появилось что-то ядовитое. Липкая, душная тишина, ещё чуть-чуть и лопнут барабанные перепонки. Воздух ощутимо густеет, во рту гадкий привкус. И...

— Тут душно и жарко...

— Вентиляция не работает, но не страшно, нас скоро вытащат, не бойся.

— Да я не боюсь, а ты?

— Вот и молодец, всё будет хорошо.

— А насколько нам хватит воздуха?

— Не знаю! И хватит уже!

— Ты чо, псих? Чо орёшь-то...

— Сам псих! И не чокай!

Алекс бросился к панели управления, начал лихорадочно нажимать все кнопки подряд, приговаривая — Всё хорошо, всё будет хорошо, — потом расколотил кулаками панель, подвывая, — Ну, же, ну, блять!

— Мужик, ты чо, успокойся...

...да, надо успокоиться, надо дышать. Голова кружится. Надо сесть. Мало воздуха и нельзя дышать полной грудью, надо беречь кислород. Медленно и по чуть-чуть. Сконцентрироваться на дыхании. Вдох-выдох. Маленькими глотками. Малюсенькими глотками жадно хапать спёртый, душный воздух. Слишком маленькими. И тихо. И слышно, как глубоко, взахлёб дышит пацан. Смачно, со всхлипом.

— Не дыши так!

— Как?

— Ты дышишь слишком глубоко, быстро расходуешь кислород.

— А зачем его беречь?

— Мы задохнёмся до того, как прибудут спасатели!

— А если никто не придет, то какая разница — часом раньше или часом позже. Лучше часом раньше, но дышать полной грудью. Вот так.

И, широко улыбнувшись, демонстративно глубоко вдохнул. Свет от разбитой панели заливал лицо мальчика мертвенной зеленью, чернели провалы глаз и рта. Алексу улыбался труп. Улыбался и дышал. Руки сами рванулись к горлу. На ощупь такому тонкому и хрупкому. Пальцы оскальзываются на потной коже, чувствуют горячий пульс под ней, податливость хрящей. Мальчик дёргается, пытается вырваться, царапается. И громко пукает. Спёртый воздух становится вонючим, тошнотворным, им невозможно дышать. Это ад. В ушах нестерпимый звон, будто гигантский комар прямо в мозгу. Пальцы скрючились, впились. Тощее тело в пару десятков килограмм вздёрнуто вверх, как рыба на крючке. Голова с размаху впечатывается в зеркало. И ещё раз. Влажный хруст черепа сливается с треском стекла. Ещё минуту он держит мальчика. Лицом к лицу, вплотную. Всматривается в стекленеющие глаза, но понимает, что тот мёртв только тогда, когда струйка крови со лба затекла в открытый глаз. Это оказалось так страшно, что он резко отпрянул, и тело мешком съехало на пол, размазав темную, блестящую полосу по зеркалу. Алекс тяжело сполз по стене и уставился на свои сведённые судорогой пальцы, перевел взгляд на труп ребёнка. Забрызганное кровью зеркало над его головой пошло трещинами, рисуя вокруг неё нимб. Мёртвый зеленый свет дробился и множился в осколках, бесконечно отражался в изломанных коридорах. Там, в их глубине зелёный туман начал клубиться, набухать. Двигаться и оживать. Холодный и склизкий, зубастый и голодный монстр ползёт, просачивается к Саше и начинает его жрать. Он впился зубами в мякоть ладони и завыл.

Что-то щёлкнуло, кабина качнулась. Мигнул и загорелся свет, еле слышно зашуршала вентиляция. Запел Армстронг. Двери плавно открылись. Спасатели вошли в лифт.

 

— Вам плохо? Быстро кислород! Нам потребуются носилки. Странно, он пробыл тут не более получаса. Вы слышите меня? Кивните головой, смотрите на мою руку. Вы видите сколько пальцев? Сейчас мы вас отсюда вытащим, всё будет хорошо.

— Я убил его. Я убил мальчика.

— Какого мальчика? Успокойтесь, дышите глубже.

— Мальчика, этого..., — безумные глаза обшарили лифт. Ни трупа, ни крови, ни трещин на зеркале. Ничего.

— Он был тут, клянусь, я не сумасшедший! Тут был маленький мальчик и я убил его, Господи... я убил его...

— Тут нет никого, кроме нас, постарайтесь успокоиться, вы пережили сильный стресс.

К лицу мягко, но настойчиво прижали кислородную маску, уложили на носилки. Он глубоко вдохнул, носилки укачивали, будто гамак между пальмами на пляже. И кислород такой вкусный. Захотелось закрыть глаза и отдаться этому материнскому убаюкиванию. Двери лифта остались открытыми. Алекс приподнял голову и посмотрел на своё отражение в зеркальном коридоре. Там его несли на носилках в нутро черного квадрата, в уходящую вглубь перспективу. В иллюзию пространства. А оттуда, из глубины кто-то приближался. Мальчик. В шапочке Санта-Клауса. Он снял шапку, шутливо отсалютовал ею, подмигнул. Потом развернулся и ушёл, растаял в тридевятом зазеркалье. Алекс глубоко вдохнул и отключился под последние аккорды Армстронга.