Встречи (повесть о найденом времени)

В честь Дня рождения великого человека выкладываю из архивов. Там есть одна сказочка... в общем не хотелось куском выдёргивать.

***

Вот задают мне граждане вопросы: «Почему у тебя, Беспяткин, всякие там мутности и грехопадения происходят ночью? Зачем тебе, дураку, эти вот ночные походы в подпространство и бессонная лирика? Нормальные люди спят ночью и даже под одеялами, а твои глупые герои ходят во тьме в поисках халявной е@ли или пьют под мостом из баклажек. Зачем, а?»
А я знаю, почему и зачем. Знаю потому, что в ночных тенях человека ничто не отвлекает. Ни там прораб какой, ни солнечные зайчики в маршрутке, ни «Авторадио» не отвлекает.
Днем всё завязано на деньгах и рекламе, а ночью на романтике и деньгах. Но если хорошо выпить, то и деньги вам пох@й. А если воткнуть в уши гарнитуру со Стасом, к примеру, Михайловым, и шагать от прудов с Опытной к вокзалу по железнодорожному виадуку, то и романтика не нужна вовсе. Ты сам такой романтик и весь это чёртов мир становится близок и понятен, как выборы президента, к примеру, или женщины с картин Дега.
Ночью откровений больше и можно спрятаться от политической х@йни и всякого там капитализма. Ну, вы же знаете, как этот капитализм срёт в уши каждому доброму человеку. Наверняка знаете, но всё равно покупаете «Кока-колу». А ночью «Кока-колу» не пьют порядочные люди.
Что пьют? О, дорогие мои, что только не пьют лунные странники за пустыми остановками и возле заборов с проволокой. Но результат всегда одинаков — попадешь в сказку и никаких там тебе квитанций об оплате.
Так вот, значит, виадук. Через платформы и перроны. Провода гудят усталыми басами и прожекторы светят вниз на рельсы и шпалы. Ну, ещё снежок мелкий кружит в лучиках фонарей, словно звёздная пыль.
Вот вам и ответ, почему я шёл сегодня в пьяном виде в этой самой звёздной пыли, будто маг какой или чародей. Правда, без шляпы я шёл, но с бутылочкой православного кагора для волшебства и наушники в ушах у меня были.

Журавли летят в Кита-а-й
Только ты не улета-а-й...

Там в Китае поди, тоже кто-то бродит под ночными покровами промеж пагод и юаней. Пьяный или нет бродит китаец, не знаю, но журавли не зря туда летают заместо синиц. Определённо не зря. В песне поётся.
А тут мне видится всё нутро страны моей, пока она без трусов дремлет перед новым гадостным днём потребительства. Всё я вижу и слышу многое. И слышу я порой больше, чем вижу. Да, собственно, и смотреть нынче не на что. Мир одинаков и сер, хоть и зима пуржит алмазами, а на перронах следы снежных человеков путаются, словно похмельные пассажиры в поисках платформ и жизненных путей.
Даже запах железнодорожной атмосферы не красил мировое пространство. Но это только на первый взгляд. Это если бежать в кассу за билетом и думать только о нижних полках. Тогда да. Тогда параллельные миры не покажут вам ни острых клыков, ни бородатых карликов в золотых плащах, ни козлоногих всяких там...
Прожекторы светили остро и ярко. Мороз тёр мне нос и бодро скрипел на поручнях и изоляторах. А на безымянной платформе люди моего племени били раздетых наполовину женщин. Одну уже положили боком возле ящика с песком и кровь её чернела рядом.
А вторую пьяные мужчины хватали за тонкие руки и с разбегу впечатывали в бетонный столб, подобно стенобитному орудию. Глухим звуком полуживого тела заканчивалось такое вот мероприятие. Дева падала в снег и гадко вздыхала кровавыми лёгкими.
— Вот что бывает, вот что... Если ты, дура, не уважаешь клиента, — высоким голосом вещал один инквизитор в полосатой шапке с кисточкой.
— Отпустите её, новенькая она, глупая... — неприятно прошипела та, что рядом с песком лежала.
Ещё один человек в клетчатом пальто, подошел к ней и ботинком втоптал её голову сверху, словно увидел крысу.
— Молчать надо! — страшно сказал он и задумчиво посмотрев на результат, сам же себе задал вопрос. — У ней мозги, что-ли из носа вытекли?
Третий тип в тёплом спортивном костюме синего цвета поднял за волосы молодую гражданку на уровень колена и плюнул ей в лицо.
— Жива ещё, бл@дь? — спросил он с тоской.
Девушка закрыла лицо вывернутой рукой, словно кошка умылась. Ничего она не ответила.
Тогда все трое схватили её и без торжественных слов скинули на рельсы, чтоб хребет сломался. Потом закурили они и пошли вдоль платформы, тяжело и жалко в сторону отстойника.
А что я? Стоял и смотрел? Нет, я слушал песню.

Ты мое сердце из чистого золота
И я спасу тебя от холода-а...

Я спустился с виадука по железной лестнице и рассмотрел снег, утоптанный разнообразными подошвами и усеянный зубами, вперемешку с рваным бельём. Женщина у ящика открытыми, восточными глазами смотрела в сторону мерцающего вокзала. Вдавленный по экватору череп не давал мне определить, красива она или, наоборот, безобразна была при жизни. Синий живот выполз из расстёгнутых джинсов, словно зубная паста, а ноги в высоких сапогах скрестились в снегу, подобно гербу города Тулы. Но никаких сакральных символов я тут не увидел и отвернулся от трупа.
Та, которую бросили на рельсы, была красива даже в той нелепой позе, что придал ей Бог перед тем, как принять душу для высшего допроса. Длинные вьющиеся волосы обняли блестящую, холодную рельсу и глаза её были прикрыты в неведомом мне посмертном наслаждении. Голубые, любопытные глаза. Она улыбалась небу и снегу. Я же не улыбался ей. Я её запомнил.

Летит по небу, сквозь облака
Летит по небу — белая стая-а...

Я пошёл той же дорогой, что и те, которые лишали жизни этих двух в снегу и навсегда. К тому же, впереди засияли огни прибывающего поезда и двигался состав этот к безымянной платформе, на которой делать мне было уже нечего.
Вскоре я пил кофе в зале ожидания, но кофе это было зря. Все подобные наркотики для неуверенных в жизни людей. Для тех, кто хочет жить вечно или хотя бы надеется получить пенсию по старости. Нет ничего лучше самодельных напитков от тёти Вали или, на крайний случай, от Виолетты Наумовны с улицы Пожарского.
Но я ушёл далеко от тех исторических мест и придётся брать что-то у таксистов. А таксисты — это сумеречные существа, подобные бесам без родословной. Они могут продать вам пойло для экскурсий по лабиринтам ада или, наоборот, нектар для роста крыльев и прочих святых мероприятий.
Я направился к стойбищу таксомоторов.
— За двести рублей это должно быть с наклейкой, — утверждал я.
— Нах@я тебе наклейка, земеля? С наклейкой вся дрянь и продаётся, а тут всё честно. Спирт бодяжный и даже вон что-то плавает, — отвечал мне таксист.
— Ну, то что плавает — это хорошо, но давай две за триста пятьдесят без наклейки, а бутылки я оставлю возле батареи у первой кассы, хорошо? — торговался я.
— Бери две, — согласился ночной бродяга.
И я пошёл обратно в здание вокзала, чтобы купить бутербродов и пакетик сока.

Куда бы я не шел, к истокам или к устью,
На радость на беду, к тебе иду...

В зале ожидания сонные люди, как пауки, притаились в углах и под скамьями. Меня удивила лишь лёгкость одежды пассажиров супротив моего пуховика. А так всё было как обычно — кто-то спал, кто-то терзался путеводными думами, а один не особо юный гражданин спрятался за столбик банкомата и осторожно пил из блестящей фляжки.
К нему я и направился, понимая, что пить без компании можно, но только на ходу и в частном секторе. На вокзале же надо пить без одиночеств и тайн.

***

— Вот я и приехал. Теперь жду, когда рассвет появится, — говорил мне новый знакомый по имени Аркадий.
— Может, тебе проспаться для начала, купить там цветов иль чего ещё, а уж потом визиты наносить? — советовал я ему, сбросив один наушник из правого уха.
— Я не хочу в отель. Там мерзко всё, там я с «катушек» слетаю. У-у-у, продажные твари... — сверкнул глазами незнакомец.
— Сними хату на сутки.
— Там ещё хуже, тоска в этих съёмных... На вокзале люди, полиция, часы большие.
— Согласен, тут уютно, как в стране Советов. И общественный транспорт в шаговой доступности.
— И, если что, по городу поброжу, а к ней после обеда отправлюсь, — душевно планировал грядущий день Аркадий.
— А ты ей звонил или по соцсети договорился? — уточнил я.
— По Интернету только, а позвоню перед самым приходом, — ответил он.
— А фотка есть?
— Вот.
Аркадий засветил смартфоном, в котором велась его сокровенная переписка с неизвестной мне Ларисой. Девушка была красива и не худа, как некоторые акулы интернет-адьюлта. Мне она понравилась, несмотря на плохое сэлфи. Мне она понравилась, как и та, на рельсах с глазами в небо, но не запомнилась.
— Может тебе повезёт, — вздохнул я и выпил.
Откуда-то слева появились они. Хоть бы раз появились справа, так нет же. И ещё эта форма, словно из кино про шпионов.
— Ты, Беспяткин, опять со своим социализмом к людям пристаёшь? — задал старшина привычный вопрос.
— Нет, Паша. Тут дела иного рода. Но социализм неизбежен, знай это, — ответил я прямо.
— А вы, гражданин, предъявите документы, — обратились внутренние органы к романтику Аркадию.
— У него встреча с девушкой на горизонте, а вы с документами! Тьфу! — возмутился я.
— Заткнись, Беспяткин. Знаем мы эти ваши встречи. Потом вас на хате собирай по соседским звонкам, — обиделся старшина.
— Тут любовь, возможно, будет...
— Да вот документы. Я из Курска приехал, — перебил меня Аркадий.
Патруль потоптался округ нас, проверил паспорт гостя и упи@дил в цокольный этаж, отняв у меня взаймы одну бутылку.
Обернувшись на ходу, Паша, посоветовал нам выйти на свежий воздух. Это был дельный совет. Мы двинулись к выходу, допив то, что было и в надежде на то, что будет. Я подумал, что в лёгкой спортивной куртке Аркадий околеет на лютом морозе, но этого не случилось. Это я был нелеп и неприятен в пуховике, оказавшись в самой настоящей весенней ночи с её запахами сирени и пением ранних птиц. Ни тебе снега, ни ледяных проводов, ни пара изо рта.
Я хотел было удивиться, но передумал. Передумал потому, что в левом наушнике прозвучало что-то дикое.

А я — перепутаю даты,
А я — позабуду все клятвы,
И я — никогда не остыну...

Пора завязывать с современными песнями, а то из-за них можно потерять всю эту ёбаную хронологию жизни. Исторический материализм потерять можно и мечты не станут явью.
По перрону бродили две громадные собаки рыжей масти и весело кружился пакет с дурацкой надписью «Пятёрочка». Свистнул маневровый тепловоз и вот-вот должен был родиться рассвет.
— Ну, давай Аркадий. Иди на встречу к своей Ларисе. А я пойду гардероб менять перед рабочим днем, — устало протянул я руку гражданину Курска.
— Пока, Беспяткин, и это... Номерок оставь на всякий случай, у меня денег много. Вдруг не выйдет чего, так хоть покажешь мне эти ваши встречи на хате, — сказал он, доставая смартфон.
Я произнёс мобильные цифры и поспешил к автобусной остановке, думая о неожиданно свалившейся мне на голову весне и предстоящей возне с монолитным фундаментом под развороченной сценой старого ДК.

***

Отработали мы сегодня ударно и почти без ругани. Опалубка выдержала насилие бетона и прораб Шапкин подарил нам отгула с денежным подспорьем.
Да ну её нах@й, эту работу! Весна — вот она трепала душу и шептала в уши слова похабные. Знаем мы эту весну, знаем мы эти слова.
Чистым и свободным шёл я в гости к тем, кто пьёт без философских вывертов и приглашает женщин к танцу на ковре безо всяких там гусарских прелюдий. В квартире той собирались люди разных слоёв и характеров разных. Но едины они были в одном. В чём? Да я уж и сам не помню.
Кто-то сидел на кухне и спорил на продажные темы о правительстве и ценах на бензин. На кухнях вечно спорят и роняют сахарницы. Там, возле газовой трубы, о чём-то ином говорить трудно.
Вот в комнате, где Интернет подключен и музыка валит из-под стола, разговоры веселей и громче. А женщины тут улыбаются открыто вам и вашим порывам, словно в парикмахерской.
— Ты вся передо мной, как живая. Я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю «Я вас люблю, madame!», — взволнованно обращался социалист, приёмщик чермета Влад Поручнев к рыночной продавщице Ольге с утраченной фамилией.
Женщина блестела глазами и бокалом, в котором шаловливо дрожал Blazer категории «Сладость и сексуальность». Влад очаровывал даму словами великого немца Карла Маркса, которые тот адресовал своей любимой супруге Женни.
Я указал ему на это и погрозил пальцем. Негоже тут в атмосфере блуда и неприличных напитков цитировать великих основателей классовой борьбы.
— Да ладно тебе, Беспяткин. Если красиво, так красиво, правда Оля? — сгладил углы черметовец, повернувшись к продавщице.
— Что пили ваши творцы манифестов, а? — встрял отец Андрей церковным басом.
— Да уж не ваш бодяжный кагор, батюшка. А шампанское бордо (Шато д`Арсен), портвейн, — ответил я без иронии. — Это для дам и деток, а сам Карл мог себе позволить только лёгкий эль, ну и там ещё кое что, после анализа английской политэкономии, конечно же.
— А если бы водку пил, написал бы он этот ваш «Капитал», а? — не унимался поп.
— Водку только твои прихожане жрут и ничего не пишут, кроме как на заборах всяко. Да и водка нынче — говно, как и весь строй, за который вы там молитесь в своём приходе, — разозлился я.
— Дурак ты, Беспяткин, — буркнул отец Андрей.
— Сам дурак. Лучше стакан подай — вон тот, без помады на краях.
Святой отец религиозно вздохнул и потянулся за посудой через весь неграмотно сервированный стол. Он был хорошим человеком, если что, и даже сочинял песни про берёзовые листья и томные закаты, пока не понял, что Богу эти песни не нравятся.
В дверь позвонили. Это пришли две весёлые птички Аня и Таня. Они всегда обхохочут вас с головы до ног и вам это понравится. В коротких юбках и узких курточках пришли они, отлично зная сценарии наших встреч. Аня работала в какой-то «ремстройх@йпойми» конторе бухгалтером, а Таня фотографировала свадьбы профессиональным способом.
Им налили водки, чтобы стереть различия и включили новый трек из-под стола.

Там, там, где тебя нет
Там, там летом идёт снег...

Гаишник Володя стал посредь комнаты и прикрыв глаза, засучил ногами и заводил руками, словно на дискотеке 80-х. Продавщица Оля присоединилась к нему, позабыв о социалисте Владе.
Я посидел немного и тоже поддержал танцы на ковре. Люблю я такие вот добрые, от души рвущиеся па под музыку из-под стола. Аня шептала отцу Андрею что-то грешное в волосатое ухо, а Таня резала лимоны. Из кухни вернулись политические спорщики со стаканами и досадой на какого-то депутата с неприличной фамилией.
Волнующие ритмы и хохот женский превратили комнату в зону наслаждения и интимной пьянки. К тому же хозяин квартиры, сварщик Толик, положив трубку телефона, сказал:
— Скоро бабы будут.
В этот момент мне почудилось, что за окном хлещет сильный дождь и летают рыжие листья, на секунды прилипая к стеклу. Но за окном ничего не летало и ничто не хлестало.
Я хлебнул ещё вина и подумал словами всё того же Маркса: «Традиции всех мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых».
Отец Андрей пил пиво, важно откинувшись на диване, словно римский сенатор. Активный народ в комнате пристойно топтался под добрые, нехитрые песни, а в прихожей кто-то торопливо снимал обувь.
Как же я люблю вот это время нарастания веселья и сладостной суеты! Ещё не все поздоровались друг с другом, ещё не все нашли общие темы, ещё не все достигли алкогольной нирваны. Но уже всё вокруг кружилось разноцветным хороводом, в котором каждому определялось своё место. И уже пох@й, что там правительство готовит в своих мрачных подземельях, какие законы принимает, какие яды варит. Мы тут сами знаем, что и как.
В коридор мы вышли не по своей воле. Да, выманить нас из квартиры было не легко, но так получилось. Белокурой Насте, неизвестной мне по роду занятий, въе@али по носу проходившие мимо криминальные граждане, пока та героически курила на площадке. То ли Настя была груба и надменна, то ли урки захотели бесплатной е@ли, не знаю.
Только вот разбираться в подъезд вышли рабочие люди.
— Ну и что, если достал нож — режь! — наседал на лиходея с бронзовой бородой гаишник Володя.
— А ты ещё ментов позови, — уклончиво возразил тот.
— Я сам мент! — рявкнул ему в голову Володя.
Тогда уголовный элемент и всадил ему нож в область печени. Молча, без предисловий, всадил. И гаишник присел, как бы переводя дух.
В этот же момент я рванул руку врага через перила и сломал её, словно черенок от лопаты. Нож упал в пролёт с колокольным звоном. Другие злодеи кинулись ко мне с верхней площадки и намерения у них были тоже не добрые. Одного принял Влад громадным кулаком в шею, другого сварщик Толик бутылкой портвейна в лоб. Началась возня, привычная для подобных конфликтов.
Рыжебородого я рвал в слепой ярости, но у меня это плохо выходило, ибо тот был как бы боксёром и левой рукой норовил попасть мне в голову. Но, граждане, по моей голове били брусами 100×100 и монтировкой в рабочем порядке. Так что я крутил соперника медленно, как в мясорубке.
Я вообще не ценю арестантский уклад. Слишком много в моей жизни было этих романтиков с большой дороги. И те, кто ещё не окончил свой путь по летальным причинам, всегда говорили мне, что каждый урка одинок и подобно известному волку живёт вне стаи. Для себя он живёт, для себя фарт ловит. Никакого киношного братства в уголовном мире не существует, одна сплошная погоня за баблом, понтами и местом в кабаке, на сходке.
Один смотрящий с погонялом Ангел как-то сказал мне: «Волки мы, волки. И нет покоя нам, пока не перегрызём друг друга...». Через месяц ему и жене его поотрезали головы в одной милой деревушке.
Поэтому я выкручивал шею тому, кто ножом пырнул Володю без эмоций и страха. Тогда же меня и ёбнули дубинкой товарищи из вызванного соседями полицейского наряда. Досталось всем. Но наше войско справедливо разогнали по разным сторонам света, а криминальную троицу забрали в РОВД.
Старшина Паша только недобро напомнил мне, что если ещё раз повторится подобное безобразие, он заберет и меня в пенаты, для составления всяких там неприятных протоколов.
Через грязное окно мы смотрели, как хулиганов грузят в УАЗики, а нашего раненного бойца в неотложку. Всему процессу пленения и «Скорой помощи» мешал только «Мерседес» чёрной масти, грубо припаркованный у нашего подъезда. Медики уехали быстро, тревожно завывая сиреной, а полицейские неторопливо, с фирменной УАЗовской прогазовкой.
И наступила тишина. Я подобрал с грязного пола чью-то пыльную кепку. Подобрал, посмотрел и бросил в мусоропровод.
Потом мы вернулись в квартиру без гаишника Володи, отправленного в БСМП для спасения или наоборот как-то. Отец Андрей уже разлил всё по стаканам и неприличными жестами приглашал выпить. Ну, мы и выпили. Но толку от этого не было уже никакого.
Женщины тихо смотрели телевизор, а мне снова показалось, что за окном бушует слякотная осень в дожде и листьях.

Не меняй меня на вальта,
Иногда шесть бывает джокер...

Через полчаса я ушёл из весёлой квартиры и направился по улице Космонавтов в сторону военного городка. Там есть одна хатёнка, в которой можно поговорить о любви с теми, кому эта любовь совершенно не нужна. По дороге я затарил в «ночном» магазинчике пластиковые пакеты со вкусными штучками, включая шоколад.
Весна продолжала терзать меня своими шёпотами и звуками из тёмных мест города. Но я понимал, что мир изменился нелепым образом и скоро это почувствуют все те, кто не спит ночью, назло биологическим часам.
Я постучал в оконце на первом этаже, словно влюблённый испанский юноша, правда без плаща и без шляпы. И даже без гитары постучал. Приоткрылась штора, мелькнуло молодое девичье лицо и я пошёл к домофону.
Открыла мне дверь худая дева Марина. Я просквозил в подъезд романтической тенью и вступил в храм продажной любви, вытянув перед собой пищевые пакеты.
— Беспяткин, большевистский подонок! Вот же тебя занесло вовремя, мы бухаем за Гюльнар. Стареет блядь косоглазая, — приветствовала меня хозяйка хаты по фамилии Богданович.
— Я купил ей подарок — абсент палёный. И ещё прошу, не включайте вашу Лободу, пока не выпьем вот эту бутылочку «Кавказа», — ответил я скромностью.
Так и случилось. Мы общались под Sade — By Your Side и Юрия Антонова. По кухне плыли клубы сигаретных выхлопов и женщины трудных профессий спорили о трудных долях своих и акцизах на древесину.
Гюльнар по-восточному усадила полпузыря абсента и увидела Зелёную фею возле раковины. Мы тоже её увидели блюющей, но не сказали вслух. Пусть именинница почувствует себя волшебницей, хотя бы временно.
— А вот скажи, Беcпяткин, почему бензин всё дорожает и дорожает? — спросила меня куртизанка Инга, тряхнув крашенными волосьями.
— Во всём виноват товарищ Сталин, а больше мне и сказать нечего.
— Сталин был мужик, великой силы человек и ума большого, а ты, Беспяткин, всё шуточки свои... — обиделась почему-то Инга.
— Нах@й вам этот бензин, зачем вы смотрите телевизор и этих пидоров в них. Ведь есть же лесные чащи и всякие там просторы полей, где понимаешь, всё без книг и Интернета! — ругал я женщин мягким голосом.
— Комары в лесу твоём лютые и ноги переломать можно об коряги, как в прошлый раз. А мы жители городские и без комфорта не можем существовать, — встряла рыжая бестия Анюта.
— Согласен с тобой, женщина, — тихо ответил я и уронил голову на стол...
Поднял я чело не сразу и не сам. Мне помогли. А за окном всё-таки шёл этот мерзкий, осенний дождь.
Я снова прое@ал лето, уже второе с начала этого века. Впрочем, лето — это маленькая дрянь и жалеть тут не о чём. Летом пить — срамота одна. По югам, да по Турциям пьют люди вместо того, чтобы ночами купаться в лесных озёрах с русалками. Тьфу!

Я столько не выпью дождей в этой жизни.
Я столько не выпью тоски в своей жизни

— Беспяткин, возьми гитару. Спой для молодого поколения чего, — трясла мою голову Гюльнар.
Я был бодр и заряжен на песни, я хорошо спал все эти тысячелетия. И я взял гитару после трёх больших глотков вонючего скотча.
Понятно, что я не собирался петь безликую эстраду XXI века. И, конечно бы, на х@й пошли все эти барабаны с басами от русского рока — пустые, с трясущимися руками песни. Я пел то, что держит душу в мягких ладонях чувств и почёсывает её за ухом, словно кошку.

Снова замерло всё до рассвета —
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь...

Женщины окружили меня, словно волки, и глазами влажными смотрели, не моргая. Они много потеряли, они ничего не приобрели. Они уйдут забвенными и вернутся неопознанными. Весь этот мир, потерявший своё лицо, будет ломать их и самого себя, пока не сдохнет на городском пляже под вечно скорбящей ивой или под «грибком». Если повезёт.
— Чёрт коммунистический, слезу вышибает как, — шепнула красным лицом «мамка» Богданович.
Я пел ещё что-то, пока шёл дождь и открывались бутылки. Песни из прошлого вползали в комнату с опустившимися на дно людьми, словно дым от пионерского костра.

Опустела без тебя Земля...
Как мне несколько часов прожить?

И в какой-то момент я вдруг увидел новую проститутку, прямо напротив меня. Она красивыми руками держала стакан, на дне которого ещё шевелились остатки водки. Она смотрела на меня голубыми, любопытными глазами, в глубине которых медленно кружились огромные, мёртвые снежинки.
Я вздрогнул и отложил гитару.
— Ты кто? — спросил я взволнованно.
— Лорелея, то есть Лариса, — ответила она, допив остатки из стакана.
— Это мы ей имячко придумали. Из сериала одного про весёлую блядь американскую, — ответила растрёпанная Инга.
Я огляделся округ себя, словно на кладбище или на митинге.

***

Осень. Да, это была чёртова осень. Вся в стылых ветрах и мокрых скамейках. По пустынным тротуарам текли грязные природные сопли, а под кустом волчьих ягод сидел недовольный мокрый кот.
Я же стоял возле фонарного столба в майке и джинсах. Холодно было и мерзко внутри. Дождь, видимо, только кончился, пока я пьяный бегал по временам и пространствам.
Я достал мобильник и узнал, что через три часа надо быть на стройке. Там будут люди и там будет труд. А труд, граждане — это то, что мы всегда сможем продать какой-нибудь буржуйской сволочи за денежный знак, который легко меняется на водку, иль там на квартплату какую. Без труда мы быстро сдохнем, как и без песен в радиоприемнике.
Пойду-ка я домой, а то остыть можно.

По спирали движение в бесконечность закрутится.
За воротами времени, что заслуженно — вручится,

***

Мы очищали чердак старого Дворца культуры дружным коллективом сильных духом пролетариев. Наплевать, что там мутят менеджеры и политологи в гипсокартонных офисах с кондиционерами. Эти ублюдки хоть и наёмные, но капиталу всё-таки нужные. А нам они пох@й как прослойка.
Мы же чистим систему. Мы сгребаем древние останки шлака, помёта и голубинных трупов в помятые вёдра. Мы по цепочке передаём эти вёдра к слуховому окну и низвергаем через брезентовый рукав на подготовленную площадку, окружённую сигнальной лентой.
Работа эта грязная, но душа наша чистая и требует напитков ещё более чистых. Но в серых намордниках мы дышим через раз, понимая, что время ещё не пришло. Время вообще приходит тогда, когда нужно, и уходит, не спросив тебя. Время. Да пошло оно в жопу, это ваше время! Вечно оно все путает.
В густой едкой пыли мы смотрим друг на друга с гордостью и пониманием. Этот чердак должен быть чист и уже после мы займемся кровлей или, к примеру, революцией. Мы возведём новую волшебную крышу над старым ДК и люди, вдруг задумавшие сочетаться законным браком, будут глядеть на эту красоту с восторгом и верой в нерушимость этого самого брака. Впрочем, зачем я себя обманываю, какая нахуй революция? Кругом одни только браки.
В то время, пока я думал о всякой х@йне, к зданию ДК подкатил чёрный «мерседес» и нагло въехал на площадку с нашим мусором. Глупость какая-то. Места вокруг хватит на сотню мерседесов и ещё «Приору» поставить можно. Наверное, водитель машины просто думал не о том или его отвлекли чем-то.
— Эй, там, сдай на стоянку, а то тут грязь летит с небес, — крикнул кто-то из наших.
Из «мерседеса» вышел дерзкий человек ржавой масти и с чёрными очками на затылке. Он задрал голову и поглядел на нас прищурено и очень обидно, словно на ласточек под крышей.
— Убери тачку, видишь — люди работают, — почти вежливо обратился к водиле бывший сиделец Славка, держа в руках полное ведро злого мусора.
В это время из других дверей автомобиля медленно и неприятно выползали уверенные в жизни пассажиры. Как в кино прямо. Бригада, блядь...
— Перекур, работяги. Сыграйте в домино пока что, — неожиданно высоким голосом приказал этот, с очками на затылке.
Больше он ничего ни приказывал и соратники его сказать ничего не могли. Несколько вёдер неприличного мусора полетели вниз без помощи рукава. Прямо на «мерседес» полетели. Прямо в душу и на понтовую одежду полетели.
Эти секунды были малы по величине, но огромны по смыслу. И посыл был принят. Мы — бригада, а эти, там внизу, мафиози х@евы, пончики, посыпанные справедливой, строительной пудрой.

То рай, то ад, то снег, то град,
Извечная борьба добра и зла.

Думало уголовное отродье не долго. А после дум этих оно повытаскивало какие-то стволы и направилось в ДК решать вопрос гегемонии раз и навсегда. Я опять вспомнил Карла Маркса: «...всякая классовая борьба есть борьба политическая... Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Да что же это, блядь, за антагонизмы? Доколе влачить нам рабское всякое там? Паразиты не имеют права пулять в рабочих из пистолетов направо и налево, а уж стоять под мусорным рукавом тем более несправедливо.
Вот поэтому упёрлись враги наши в строительные леса и замерли в невеселых соображениях. Лезть или не лезть? А пролёты лестничные уже демонтированы, ступенек нет и пусто вообще в громадном здании культурного дворца.
В это время часть наших боевых расчётов уже спустилась во внутренний дворик по тайным деревянным настилам. Другая же часть притаилась у чердачной двери с пятиметровым брусом наготове.
И злые люди полезли на леса, осатанело плюясь незатейливыми проклятиями. Подниматься по ригелям и лесенкам с огнестрельным оружием крайне неудобно. И опасно, скажу я вам. Строительные леса хороши для неспешной созидательной работы, а для погонь и расправ над людьми совсем даже не хороши.
Достигнув третьего яруса, наши противники приготовились к своей глупой стрельбе, но зря всё это. Словно в часах с кукушкой распахнулась дверца и неумолимый, жестокий брус, направляемый пролетарским самосознанием, упёрся в леса. А уж те обречённо завалились на противоположную стену, выскакивая из кронштейнов и страшно грохоча. С шестиметровой высоты на бетонный пол низверглись падшие ангелы с оружием. Прямо в штукатурную пыль и в крепкие объятия строителей светлого будущего упали они.
Били негодников всякими подручными предметами и ногами. Крови было много, а шума мало. Кому сейчас был нужен этот шум? Прораба нет, начальника строительства нет, даже вахтера нет. Так бывает. Такое случается. Как и смерть, как и вознесение, как и гора Арарат — всё появляется в свой срок и соответствует текущему моменту. А вы как думали?
— Где хоронить будем? — спросил Славка у коллектива.
— В фундаменте, под сценой, где же ещё? — за всех подал голос сварщик Толик.
— Тачку придётся тоже муровать или отогнать куда подальше, — раздался чей-то мудрый голос.
— Беспяткин, ты е@анутый. Так что гони «мерса» на окружную, через карьер, сбросишь в тот овраг, где цыгане металл пилят, там ему пизда, — обратился ко мне Славка не совсем вежл