Лемминги — гл.15 «Депрессивный населённый пункт»

«Икарусы» толпились на автостанции неуклюжим стадом, едва ли оправдывая своё летучее имя. Перед колёсами сновали пассажиры, водители и какие-то мутные личности, иногда друг с другом сталкиваясь. Илья привычно отметил пару леммингов, но не успел отследить, куда они двинулись. Шум стоял такой, что своего голоса не услышишь. А за всем этим столпотворением, на другой стороне, стояли кассы, сортир... и глянцевая будка с хот-догами. Перед ней собралась большая очередь — точнее, беспорядочная толпа. Люди топтались по оброненным салфеткам, пакетикам, огрызкам.

Когда они встали рядом, Полина наморщила нос:

— Какая же вонючая забегаловка, а вариантов нет.

— Почему вонючая-то? — рассеянно переспросил Илья, вдыхая аромат жареного. Он старался следить за очередью.

— Реально не въезжаешь? Несёт же помойкой.

Под подошвой скользнуло, чвякнуло. Илья глянул вниз и обнаружил, что наступил на помидорную мякоть. Неподалёку втаптывали капустный лист в обрывок салфетки. Всё это действительно подгнивало в тепле.

— Теперь понял, о чём ты.

Он огляделся, потом, заметив искомое, отошёл к одинокому кусту в стороне от будки, под стеной, на которой из баллончика нарисован был неясный круглый значок. В ветвях куста застрял прозрачный пакетик. С этим пакетом в руках он вернулся к Полине.

— Обрати внимание, — заговорил он, наклоняясь, — вон, видишь, мужик кофе хлебает?

— Ты что делаешь?

— Убираю всю эту гадость, а что? Не отвлекайся. Видишь, как он морщится?

— Горячий кофе, вот и морщится. Хочешь сказать, он... Того? Один из твоих этих леммингов?

— А вот и не угадала, — сообщил Илья, наклоняясь теперь за огрызком пирожка, через который только что переступила какая-то тётка. — Но я сейчас всё объясню.

Он отнёс наполненный объедками пакетик в дальний мусорный контейнер: корзина возле будки стояла переполненной. Полина смотрела на него, открыв рот, люди обходили её, подбираясь к вожделенному окошку, где смуглый продавец ловко распихивал корейскую морковку по булкам. Окликнув девушку, Илья вклинился в толпу, продолжая рассказывать:

— Человек, который обжигается горячим кофе из-за страсти к напитку либо от жажды, — это вообще не лемминг. Лемминг будет глотать кипяток, упиваясь страданием, а не кофе... Вернее, нет. Упивается он обещанием несуществования, которое даёт ему боль от ожога. Лемминг жаждет не боли, хотя принимает её охотно. Перестать быть и предаться вместо этого некоему другому типу существования, перестать ощущать вкус жизни и вкушать лишь... Я не знаю, как это назвать — я ведь человек, а не зверёныш.

— Антибытие? 

— Да. — Илья распахнул глаза в удивлении. — Ты так метко сказала.

— Да ладно...

— Серьёзно, в суть попала! Не наплевать, значит. Тебе, кстати, чай или кофе?..

 

Они выпили чай, с остатками хот-догов забрались в «Икарус» и через пятнадцать очень душных минут автобус тронулся. Затрепыхались занавески. Остался позади вокзал, затем последние ряды одноэтажных домиков, торговый ряд авторынка, одинокий магазинчик, корпус фабрики с выбитыми окнами. Город кончился, город выпустил их в новое, незнакомое для Ильи пространство. Мелькнула вдали полуразрушенная промзона — и понеслись за отбойниками то заросшие, то распаханные поля. Облака, наваленные от горизонта до горизонта, казались куда больше городских.

Поначалу он гадал, не ждёт ли его на этот раз ловушка, но вспомнил, как Полина водила его в книжный, и успокоился. Она просто хочет чем-то поделиться. Илья стал искоса наблюдать за тем, как она ест — вернее, как лапки неуклюже стискивают булку. Темновато, не разглядеть... Померещилось, наверное, но будто бы шерсть не так настойчиво скрывает кожу. Да, едва ли у Полины дурные намерения.

 

Остановка, на которую они прибыли, оказалась почти безлюдной. Под столбом, увешанным объявлениями, одиноко клевала носом старушка на раскладном стульчике. Перед ней на дощатых ящиках был разложен товар: подносы пирожков и почему-то вязаные тапки. Мусорки он не нашёл, поэтому пришлось нести салфетку от хот-дога в руке.

По обочине рос сплошной кустарник, сразу за ним начинались заборы частных домов... А, вон они, мусорные баки — железные ящики без крышек. Пешеходной тропинки не было, поэтому он двинулся за Полиной по проезжей части.

— Такой хороший асфальт даже в городе не везде встретишь.

— Первое впечатление обманчиво.

Что имела в виду Полина, стало ясно, когда они свернули на утоптанную дорожку между домами. Прошли немного вглубь — и под ногами зачавкала грязь. Когда-то и здесь был асфальт, но от него одни куски остались. У ворот одного из домов стоял чистенький «жигуль» — видно, вся эта слякоть образовалась от его помывки. На крыше машины дремали коты.

А вот следующий участок оказался огорожен только обрубками досок, кое-как связанных проволокой, поэтому Илье хорошо было видно, что происходит внутри. На щербатом крыльце длинного одноэтажного дома стоял мальчишка с лазерной указкой в руке. Он направлял световое пятнышко под самый нос холёной трёхцветной кошке. Однако куда больше незаметного пятнышка красавицу занимал развязанный шнурок кеда. Мальчишка слегка сердился, тряс лазером, но тут же снова ухмылялся: внимание пушистой дамы ко шнурку веселило его.

Илья тоже умилился было кошке, но тут из дома вышел лемминг. На нём имелся узорный халат кислотной по-китайски расцветки, покрытый вязаной жилеткой. Жилетка сильно напоминала тапки, которыми торговала старушка на остановке. Обувь было не разглядеть — сплошные лапы. Из всего этого Илья понял, что зверёк — мать или бабушка мальчика.

— А ну, выключи! — заверещал лемминг и отвесил ребёнку шлепка. — Я тебе больше не куплю батареек! Мы что, миллионеры?

Мальчишка сжался. Кошка, не теряя достоинства, скрылась в кустах.

После этого лемминг тяжело уставился на Полину. Только её провожал зверь своими глазками-пуговками, а вот встретиться взглядом с Ильёй старательно избегал. Илья только начал открывать рот, как лемминг вовсе ушёл в дом, хлопнув дверью.

— Кошмар, — вздохнул Илья, переступая через лужицу.

— Вот-вот. Видел, как пырится? Слова не скажет, но по глазам-то видно: идёт, мол, ненормальная Полина, одевается не по-людски, курит, мотается в город непонятно зачем, одно слово — распутница. Спорим, она даже слова «математика» не выговорит?

— Я не об этом, — уточнил Илья, оглядываясь на дом. — Она... Скажем так, очень плохо выглядит. Катится под откос и неизвестно, долго ли проживёт ещё.

— Здесь не швейцарский курорт, чтоб долго жить.

Полина зашагала дальше, но Илья не спешил следом. Он не мог просто так уйти отсюда.

 

Мальчишка оцепенело глядел перед собой, сидя на ступеньках. На оклик Ильи он ответил длинной бранной фразой, в которой отчётливо слышались слёзы.

— Послушай, — позвал Илья, не обращая внимания на грубость. — Послушай и запомни две вещи. Первая — твоей, э-э, родственнице сейчас в тысячу раз хуже, чем тебе, и это опасно. Реально опасно. Второе...

— Какое там хуже! Иди ты!

— Второе, — терпеливо повторил Илья. — Если ты не сможешь ей помочь, и случится то, что случится — не вини себя. Не всех можно спасти. Просто стоит попытаться, раз уж ты рядом. Постарайся перешагнуть через конфликт. Если хоть когда-то любил её — вспомни, прояви это.

Мальчишка присвистнул, прокрутив пальцем у виска. Затем быстро соскользнул с крыльца и, оглядываясь с опаской, улизнул в проход между кустарником и стеной дома.

 

Полина смотрела на всё это, скептически склонив голову набок. Когда Илья отошёл от забора, она вполголоса спросила:

— Так это, типа, и был лемминг?

Он кивнул — на слова сил не нашлось.

— Надо же, а с виду не скажешь. Ну чего ты? Переживаешь, что она помрёт? Не верится что-то, а если и так — было бы о чём париться. Хоть мелкого своего заедать перестанет.

— Поверь, себя она заедает ещё больше.

— Да не волнует... Ай!

На краю очередной зеленоватой лужи Полина всё-таки поскользнулась. Она бы плюхнулась в грязь, но Илья успел поймать её за лапу, поддержать под локоть. На мгновение показалось — под его пальцами по-человечьи горячие ладони. Тут-то Илья понял, насколько сильно испугался от её вскрика: страх за леммингов по сравнению с этим казался отупленным, как старая ссадина. Он взялся за пакет в её руке:

— Потом отдам.

 

Когда они поравнялись с соседним участком, где висело на проволоке сырое бельё, из-за простыней высунулась женщина в рабочем синем халате. Эта смерила взглядом не только Полину, но и Илью — даже более пристально.

— Добрый день, — сказал Илья, чуть приободрившись встречей с обычным — на сей раз — человеком. Женщина озадаченно моргнула и вернулась к своим простыням.

— Это учительница местная? — спросил он Полину. — Такая внимательная.

В ответ раздался горький протяжный вздох. Когда Илья уже решил, что достал её на сегодня окончательно, Полина негромко заговорила.

— Здесь все со всеми так себя ведут, а особенно со мной. Чуют, что я от них отличаюсь, и боятся меня. Я знаю то, чего не знают они — вот и вся моя вина. Я вижу насквозь, как всё работает, поэтому ни капли не ценю их выдуманные потребности, давление на слабых, лицемерные отношения, дешёвые понты. В родном доме покоя нет, тётка приходит в гости и начинается: когда родным внуков подаришь? Достали... Я не виновата, понимаешь? Не виновата, что не переношу окружающий бардак, что за каждым явлением вижу шестерёнки, от которых всё работает. Невозможно всерьёз воспринимать фасад, когда хоть раз увидел механизм за ним. Но для тех, кто не подозревает о шестерёнках, фасад кажется самой серьёзной на свете штукой. Именно поэтому такие, как я, обречены на одиночество. Сейчас, закурю...

Она низко склонилась над сумкой и стала копаться в ней — долго-долго, будто лапы лемминга пытались вырыть там нору. Наконец, не достав сигарету, заговорила снова:

— Остальные местные девчонки склеили свои мечты из нарезок глянцевых журналов, причём эти журналы им доходили почтой с опозданием в пару месяцев. Чик-чик ножничками, кап-кап пэвэашкой, вот и возведена священная корова. Примитивно? А попробуй, подшути над этим. Тебе войну объявят. Вот так... Кстати, о войне, — Полина резко сменила тему, как бы отшвырнув подальше свои признания, — мы почти пришли.

 

 

Слева от них, чуть поодаль от дорожки, тянулась рабица, густо крашеная в зелёный. Краска слезала хлопьями, одна секция забора была наполовину сорвана.

— Каждый раз передёргивает, когда домой иду, — сообщила Полина, пробираясь к дыре через заросли лебеды. — От этих окон такое ощущение... Могильное, что ли. Хуже только окна промзоны на выезде из города.

Илья пригнулся и следом за Полиной залез в прореху, чуть не разорвав пакет с книгами о решётку.

 

Он увидел площадку, выложенную тротуарной плиткой. Трава вовсю лезла из швов, по разбитым участкам раскинулись звёздочки мать-и-мачехи. Свет падал наискось. Загустевший к вечеру, он заливал рифлёную поверхность плит, как мёд — вафлю. По бокам площадки зарастали мелкими кустиками остовы скамеек, а впереди возвышалось несколько заброшенных домов в три-четыре этажа. Оконных рам не было, местами торчала арматура, поблескивая на солнце красным золотом. Молодая тополиная поросль закипала у подножья стен. Стрекот кузнечиков аккомпанировал закату. Казалось, бетон засыпает под колыбельную.

— Здесь лет двадцать назад планировали устроить спальный район. До города сравнительно недалеко, посчитали, что стоит нас развивать. В итоге то ли не достроили, то ли жить тут оказалось некому. Вот и получился вместо спального района — депрессивный. Иногда кажется, что это от него по теории разбитых окон разлезаются бардак и тупость по всему посёлку, но потом я вспоминаю, что за люди тут живут, и всё становится на места...

Илья неторопливо прошёлся. Под ногами похрустывали веточки, прошлогодние листья.

— Тихое местечко, — сказал он. — Мне здесь нравится. А если люди переселились в условия получше — остаётся порадоваться за них.

Он грудью вдохнул запахи поля и пыли. Что-то ещё к ним примешивалось, но почти незаметное.

— Твой эскапизм ещё мощней, чем я думала, — сообщила Полина без улыбки. — Ладно, дальше даже ты не устоишь. Иди за мной.

 

Вместе они подошли к ближнему зданию. Плиты кончилось, земля пошла под уклон. В неподвижном воздухе витал аммиачный душок, крепчая с каждым шагом. Молодые заросли расступились, открывая утоптанную, присыпанную щебнем поляну. Под подошвами недовольно зашуршали камешки, осколки. Что-то треснуло. Очередная ветка, подумал Илья, но под ноги глянул. Из-под кроссовка торчал пластиковый корпус шприца.

Илья с отвращением отскочил. Жуткие рассказы о спидозных иглах въелись в его память ещё в детстве. Впрочем, отходить было особо некуда: шприцы валялись по всей проплешине. Из зарослей борщевика торчал старый кед. Хотелось думать, что его просто выбросили, а не сняли с остывшего тела владельца.

— Ну что, нравится? Повсюду красота, равновесие... Ведь так ты говорил? Что мир полон их, только некие злодеи эпизодически делают плохую каку, чтоб всё перевернуть? — Полина с горечью рассмеялась. — Очнись! Всё, что ты перечислил как параметры нормального мира — это исключения из правил. Нормальный мир — вот он, перед тобой!

Над ними обоими пронеслась стрекоза, вздрагивая полупрозрачными, как корпус шприца, крылышками.

— Но как же? — растерянно спросил Илья. — То есть, ты хочешь сказать, вот это — для тебя норма?

— Нормальным является то, с чем соглашаются все, по определению. Можно смириться с этим фактом или стать изгоем, вроде меня, но прятать голову в песок, отрицая очевидное — последнее дело. Нормальное — то, что устраивает большую часть общества, всё прочее — твои личные симпатии с антипатиями. Впрочем, у тебя даже антипатий, похоже, нет!

Полина выплёвывала слова так яростно, будто метала дротики, даже лапами взмахивала от переизбытка эмоций. С самого начала её монолога Илья следил за состоянием этих чёрных, безнадёжно чёрных пальцев. Неужели ему показалось там, в автобусе? А раньше, днём? Что стало с тонким желтоватым запястьем, с угловатой косточкой? Мех покрывал руки Полины, едва ли не больше, чем раньше.

— Давай, выдай ещё какую-нибудь гипотезу вроде «переехали в лучшие условия»! Тут на погост переезжают, и вполне реально, я вообще непонятно как выжила... А ты мне про глюки свои лапшу вешаешь с трагическим лицом. Да ты просто гонишь, теперь-то это очевидно. Иначе вот это, — она силой вырвала у него пакет, — вызвало бы совсем другой отклик. Ты бы обрадовался, что в кои веки страницы не лицемерят. Как обрадовалась я.

— Да почему глюки-то?

— Потому что ты отрицаешь реальность!

— Это я-то? — тихо сказал Илья, когда она, выкрикнув последние слова, затихла. — Я когда-то отрицал, что люди вокруг нас добровольно сводят себя в могилу?

Полина стояла, как в воду опущенная, сжимая в лапах ручку пакета. Весь её запал вдруг исчез.

— Ты никак не желаешь взять в толк, что у них на то есть причины, — пробурчала она наконец.

— Вот это и значит, что положение вещей ненормально. Да, я иначе вижу, но глаза уж точно не закрываю. С чего ты взяла? Оттого, что я отказываюсь отчаиваться при виде запустения, что ли? Да я не хуже тебя знаю, что люди творят глупости. Что бывают жестоки. Могут ради минутной прихоти сломать жизнь себе или кому-нибудь ещё. Всю жизнь, полностью! Но что толку злиться на них или на общество? Или, извини меня, тайком упиваться чужим падением? От этого что-то изменится? Нет. Ты только потеряешь силы. Посмотри, ведь эти силы нужны тебе, чтобы сделать свою жизнь лучше, чтобы изменить мир вокруг себя, если захочешь.

Да, я отказываюсь принимать... это. — Он обвёл рукой валявшиеся там и сям шприцы. — Но не потому, что хочу сбежать от реальности, закрыть глаза на проблемы... ай, ладно, кому я вру, иногда хочется. Но дело вот в чём: я не согласен с этим мириться. Я настолько не считаю это нормой, что вообще не учитываю такие вещи в своей картине мира. И знаешь что? Даже если весь мир встанет с ног на голову, я хочу остаться таким, какой есть. Не желаю опускать руки — пусть кто угодно называет это бредом. Потому что я люблю людей. Ага, в том числе вот этих самых, которые тут дрянь раскидали. Ты скажешь, что я даже не знаю их. Но это неважно. Я желаю им добра и поэтому отказываюсь не верить в добро. Я люблю их, я хочу изменить то, что могу, и я делаю это, посвящаю этому жизнь, потому что любовь даёт мне сил. Любовь, надежда и...

Он резко умолк. Говорить о вере вслух было немыслимо. Да и слов не хватило бы описать, как откуда-то исподволь, ненавязчиво возникает звенящее чувство, нежный серебристый смех Истины. Как вежливо этот звон приглашает — не зовёт, не требует — сделать что-нибудь неожиданное, но в конечном итоге хорошее. Вот и теперь...

— Что это звенит? — спросила Полина, осматриваясь.

Только тогда Илья понял, что действительно слышит вполне реальное позвякивание. Ещё он различил голоса. Кажется, детские.

И точно — на мощёном пятачке показались мальчишки с палками. Видимо, пролезли в ту же дыру. Они гонялись друг за другом, палили из воображаемых автоматов и весело голосили. Отбегали, прятались в зарослях сорняков и снова выскакивали. Похоже, вот-вот должна была разыграться решающая битва. Один из них забрался под разрушенную скамейку — а что, отличное укрытие!

— Смотри, — сказал Илья. — Они даже не в курсе, что вокруг них депрессивный населённый пункт. Расскажи им — только удовольствие испортишь. Эй! — Он зашагал прочь от заброшки, приветливо махая ребятне рукой. — Есть вопрос! Вам хорошо?

Мальчишки замерли и смолкли, как по команде. Захватчик скамейки выполз из-под неё и спешно присоединился к остальным. Только один, помладше, продолжал скакать вокруг.

Настороженные взгляды исподлобья... Этого Илья не ожидал. Испугались незнакомого взрослого, и правильно сделали, учитывая, что рассказала об этих местах Полина. Ну как же так? Только что они были совершенно счастливы. Смогут ли они преодолеть разлом в собственном доверии к миру, подрастая, или в конце концов провалятся в него, словно оступившиеся стадные зверьки?

— Вам хорошо? — повторил он громче, стараясь казаться невозмутимым.

— Ага! — выкрикнул на бегу тот единственный малец, который не остановился. Полосатая заношенная футболка под распахнутой курточкой. Он уже забыл об игре: уронил палку и понёсся без цели по прямой, раскинув ручонки, радуясь движению и свету, что заливал его ромашковым душем. Из-под растянутого ворота выбилась нательная цепочка, сверкнуло серебро. Поверх болталась, громко звякая, огромная связка ключей на шнурке.

Закат спешил догореть. Через полчаса здесь будет темно и холодно. Но для мальчишки, похоже, существовала только эта минута: звон, свет, бег.

— От таких игр столбняк можно подхватить, — пробурчала Полина, заглядывая под скамейку.

— А что, если, — задумчиво сказал Илья, не обращая внимания на её слова, — если дело не в том, что людей подавляет окружающий бардак... Может быть, люди, лишённые воли к жизни, создают этот хаос просто по инерции, инстинктивно. Бессознательно воплощают то, что им близко, вот и всё. Выстраивают...

«То самое антибытие», хотел сказать он, но мысль эта была слишком страшной для такого хорошего вечера.