Рождественский рассказ

Моей подруге Оксане

с любовью и небольшим ку-ку

Ночные ветра выстудили комнату. Лежа под двумя ватными одеялами, Беня поджимала ноги и думала, как ей встать. Как силы найти. Седая голова Бени покоилась в теплой ямке подушки, но дальше — дальше был холод, и наволочка похрустывала, как свежайший снег. Летняя привычка вставать до рассвета в декабре сменялась желанием не вставать вообще — никогда, никогда, пока не пробьет землю первый росток и не покажется белое, молодое тело солнца. Этот вечный круговорот белизны Беня не могла уяснить себе, даже теперь, когда побелела сама. Снег, цвет вишен, пух одуванчиков, молоко и зерно, изморозь и снова снег.

Она все же приподнялась, и тут же промозглый, сырой воздух прилип к коже. Тапочки на полу ледяные. Беня уговорила себя считать их хрустальными туфельками — хрусталь почти лед, только не тает. Пора готовиться к балу. И хоть было темно, она чувствовала, где-то глубоко под ребрами, горячим еще своим нутром, что скоро случится хорошее. Древнее, могучее волшебство. И будет пар над кастрюлями, и мука, и пухлые пельмени, похожие на морских котиков, играющих в бурной волне. В маленькой расписной пиале — сладковатая, густая сметана. Будет пир, Беня! Будет пир.

Дрова заготовлены с вечера, уже лежат в газете на полу. С трудом присев на корточки, Беня скормила их зеву печи, затолкала газету. Вспыхнувший огонек коротко опалил лицо. Это тепло напомнило ей первый поцелуй и набережную, где они стояли, глупые, юные, держась за руки. Она уткнулась носом в его мохнатый шарф и слышала, как под пальто колотится сильное сердце. По реке плыл бумажный кораблик — плыла сама любовь. Кораблик намок, развалился и вскоре вовсе исчез. Осталась тьма весенней реки, толща скупой пресной воды, такой негостеприимной, несудоходной. Да что там вспоминать. Согреться бы побыстрее.

Печь загудела. Беня достала кочергу, посмотрела на нее придирчиво и поставила обратно. Все идет своим чередом. Хорошо взялись дрова. Березовые, сухие, трещат. Иногда Бене казалось, что этот треск — особый говор печи, еще не расшифрованный. Деревня умирает, когда молчат печи. У них зимой четыре жилых дома. Беня — у трассы, тетя Катя, совсем ветхая, в проулке. Семья Барсуковых и Василий, военный пенсионер, ближе к лесу. Вот и все! Они сторожат хрупкий мир этого богом забытого поселения. А летом дома оживают, наводняются дачниками. Они снуют, как пчелы, жужжат над чахлыми посадками, и дома истекают желтым, сладостным медом. Жизнью самой.

Беня вскипятила воду, наскоро сварила манку, заправила маслицем. Сахара не любила, но сейчас хотелось. Посластила, попробовала. Сразу проснулся аппетит, и она сама не заметила, как съела две тарелки подряд. Несдержанность такая. Вздохнув, Беня убрала тарелки в мойку. От тепла она разомлела, и не хотелось ничего — ни ворошить угли в печи, ни мыть посуду. Сидеть так и сидеть, целый день, а потом и ночь. Зачем еще зимы нужны, как не для этого? Безделье, скука, длинное бесхозное время.

Но как же чудо? Ей припомнилось, как в начале декабря она нашла в себе силы выйти на лыжах. День был дивный, чистый, словно праздничный. Она с трудом откопалась — дверь завалило. Пробила дорогу к сараю, достала лыжи сына. Длинные, и палки неудобные, но Беня в молодости бегала десять километров, опытная лыжница. Побеждала в эстафете. Справится. Ботинки велики размера на четыре, дело решалось двумя толстыми носками. Посмеиваясь, она выбралась на улицу и покатила к реке. Снег был пушистый, нетоптанный, новый. Лыжи шли хорошо, слушались. Белую целину прорезали островки черных кустов, торчавших из снега, как корявые пальцы. Мертвые напоминали о себе. Но Беня не давала им голоса. Стоило им заговорить, как тут же портилось все: настроение, погода, лыжня. В этом мире есть место только мертвым или живым, одно с другим не совместимо. Вот и солнце с Беней согласно. Светит и убирает мрак с земли. Исчезают тени. Только и есть сейчас, что снег да снег, и человечек в кургузом костюме, с палками в руках.

В тот день, добравшись до реки, Беня увидела кабаньи следы. Много. Шли большие, проваливались глубоко. А рядом семенили малютки. Беня повернула обратно — ей не хотелось встретить кабаниху с поросятами. Ничего хорошего такая встреча не сулила. Накатавшись, вся сырая, она ввалилась в избу, долго сушила вещи, и чуть кислый запах от промокшей куртки всю ночь навевал сны о прошлом. О том времени, когда Беня была по-настоящему жива. Теперь что. Теперь она путалась в тумане, в вязком сером веществе, имя которому так и не придумала. Чего ждала? То ли смерти, то ли богоявления. Крохотный дом ее был одинок, а времени почему-то отмерили больше, чем следует, словно бог щедрой рукой раскатал рулон жизни и отрезал наугад. Бери, Беня, ничего для тебя не жалко! А уж лучше бы пожалел. К чему ей столько? Отдай другим. Им нужнее. Детям. Детям всегда нужно. Когда приезжали дачники, Беня всегда ждала каникул и детей. С карманами, полными конфет, она шла по веселой улице, и если видела чумазую мордашку, сразу доставала «Белочку» или «Мишку косолапого». На! Держи, не бойся бабушку. Можно, можно, бери! И ребенок, счастливый, убегал лакомиться конфетой. Счастлива была и Беня.

Она почти задремала у печи, убаюканная ее тихим воркованием, как вдруг в дверь постучали. Не властно, а с сомнением. Но Беня все равно испугалась. Так давно она не слышала стука в дверь, что он теперь казался ей грозным, как вой июльского урагана. Она накинула шаль и выскочила в сени.

— Кто? — спросила хрипло.

— Здравствуйте! Простите, что беспокоим вас, — ответил спокойный голос. — Мы сбились с дороги. Можно у вас остановиться? Мы заплатим.

Беня задумалась. Допустим, это люди опасные. Хотят убить или ограбить. Брать у нее нечего. Смерть, пожалуй, тоже пригодится — пора уже. Только бы не больно и побыстрее. Пущу — решила она.

— Кто вы и сколько вас?

— Трое. Мы ученые. Хотите, паспорта покажем?

— Не надо.

Беня отодвинула засов и открыла дверь. Трое мужчин, лет по сорок, стояли на расчищенном крыльце. У одного в руках — складная лопата. Чтобы подойти к ее дому, они долго разгребали снег. Откопали ее.

— Проходите, — коротко бросила она.

Компания вошла в дом. Сняли пуховики, шапки, расселись. Стульев едва хватило — Беня не привыкла принимать гостей. Старший, в очках, с седыми висками, представил себя и остальных.

— Меня зовут Михаил, а это Владимир и Константин. Мы все с одной кафедры истории древних царств.

Беня кивнула, как будто разбиралась в древних царствах. Ей уже было ясно, что эти — не убивать ее пришли. Может, и правда, путники. Сейчас такие времена, что дороги не найти. Все плутают. Всем темным-темно.

Владимир открыл спортивную сумку и достал мясные консервы, батон, печенье, сок. Константин и Михаил подсели к столу. Беня скукожилась с краешку. Она была сыта, но почему-то вновь захотелось есть. Стараясь скрыть, что слюнки потекли, она отвернулась к окну. Ей подали бутерброд с мясом и велели угоститься. Она взяла, как бы нехотя, и вкус этой вроде бы обычной тушенки был так хорош, что она едва не проглотила бутерброд целиком. Пряности и соль, мягкие разваренные волокна, тающая на языке, прозрачная дрожалка и белый жирок. Ей дали еще, и она съела еще.

Разговора, который вели ученые, Беня не понимала, не вникала даже. Обсуждали дорогу, координаты, потом что-то про церкви и архитектуру. Пару раз зачем-то переходили на другой язык, видимо, английский. Беню вот что удивило — совсем не пили водки. Не было ее у них с собой. Успокоенная, она вновь начала дремать в уголке, и сны наползали на явь, как огромные, все искажающие линзы. И Михаил, одетый в вязаный свитер, вдруг показался ей то ли пастухом, то ли царем. Из ладони в ладонь он пересыпал золотые монеты. Блеск их был невыносим — Беня моргнула, и все исчезло. Но сны продолжали брать свое. Пахло пряностями, воском, смолой, и Константин с Владимиром, закутанные в нелепые простыни протягивали руки вверх, указывая на потолок. Он развезся, и над головой Бени взорвалось страшное, бесконечное небо, полное ясноглазых звезд. Они светили так невыносимо ярко, таким хрустальным блеском, что резали без ножа беззащитную роговицу. И одна звезда, новорожденная, была так причастна ей и чиста, что Беня поняла: вот оно, то чудо, которого ждала с утра. Здравствуй, чудо!

Гости рассмеялись, и Беня проснулась. Они достали телефоны и что-то там искали, обсуждая, как выбраться из поселка. Михаил чертил в блокноте линии и кресты. Константин и Владимир кивали. Беня взглянула на часы — было почти три, скоро стемнеет. Может, гости захотят переночевать, тогда им придется спать на полу, кровать всего одна — Бенина, других нет. Можно одолжить матрасы у соседей и лечь без белья, а печь натопить покрепче, чтобы до утра хватило. Поленьев десять-двенадцать надо. И супу наварить сытного, щей. Квашеная капуста имеется, запасена. Вместо мяса — тушенка.

— Спасибо, бабушка, мы поедем! — вдруг сказал Михаил.

— Куда же это вы? — обеспокоилась Беня. — Там метель.

— Пора, — коротко ответил Владимир.

— Мы проверили по карте — теперь знаем, куда ехать, — добавил Константин.

Они встали и начали одеваться. Беня всполошилась. Ее охватила небывалая тревога. Внутри, от самых пяток до шеи прокатился ледяной ком. Уедут же! Я с ними! Мне надо с ними. Она сама не знала, почему. Что-то такое знали эти трое, что и ей надо было знать. Непременно увидеть своими глазами. Захватить в дорогу лучшее. Хоть бы платок шерстяной, или духи, или старую булавку с ониксом. Никогда еще дом не казался Бене таким чужим, никчемным, словно вся ее жизнь прошла в ожидании этого момента, и сейчас надо было решаться. Покинуть жилище и следовать за своим сбившимся сердцем.

В сенях слышался перестук шагов. Ученые обувались. Беня, застыв у печи, не знала, что ей делать. Бездумно, слепо и глухо, прошла она в сени и смотрела, как ее гости выходят на крыльцо. Михаил развернулся к ней. Его добрая, светлая, чуть извиняющаяся улыбка уколола Беню.

— До свидания и спасибо! — сказал он.

Но ей послышалось: «Идем с нами! Слышишь, Бефана?»

Иди. Иди, Беня. Не оставайся здесь. Тебе надо туда. Ты ведь знаешь. Там — чудо. А здесь — только смерть, и неизвестно когда. Беня-Беня, возьми себя в руки. Не опоздай. Не промахнись. Твое время уходит. Твои гости уходят.

Ушли.

Она стояла на крыльце, седая, растрепанная, белая. Метель хлестала ее по лучистым костяным ногам. От крыльца к калитке вела расчищенная дорога. По ней они ушли. Темнело. Небо заволокло тучами, и теперь не увидишь новорожденной звезды. Что осталось ей? Знать, что звезда есть. И, может, все не напрасно, раз она есть.

Беня поежилась и велела себе жить.