Лемминги - гл.8 "Непрошенная инициатива"

Илья вынырнул из своих размышлений. Там, в бумагах, едва ли в полной мере оживали все эпизоды, о которых он сейчас вспоминал. Но, по крайней мере, он задокументировал всё очень и очень подробно.

Профессор повертел один из листков:

— А это что тут на полях? «Мир — творенье, люди братья, солнце тёплая звезда»...

— Ох... Где? — Илья подскочил, но тут же смущённо вернулся на место. — Это я случайно. Просто мысли.

Следовало рассказать профессору про граффити. Но тогда придётся признаваться в том, что и он сам ввязался в пачкотню стен, закрашивая надпись. Неловко до ужаса. Тем более, что Илья уже не был уверен — относится ли к делу та надпись. Мало ли, что приходит в голову этим загадочным стенописцам? Факты, профессору нужны факты, а не смутные тени предположений.

— Что ж, вобьём их в компьютер, посмотрим рост параметров... — Титарев тяжело поднялся, качая головой. — Не хотел тебе говорить, но что-то мы не особо продвигаемся. Я расспрашивал специалистов, но не смог добиться ничего внятного. А ведь пока не разберёмся в том, что делает твоих леммингов, собственно, такими — не сможем ничего предложить для предвосхищения новой трагедии. Не сможем понять, куда именно целятся эти, как ты их называешь, хищники. И то сказать, даже текущие наши наблюдения висят на волоске эмпиричности. Будет ой как тяжело пробить броню недоверия у тех, от кого зависит внедрение рациональных предложений. 

Илья стиснул в пальцах уголок школьной сумки-почтальонки, в которой принёс нынешний улов. Грубая синтетика врезалась в кожу. Это подтолкнуло его решимость. Он достал и протянул профессору ещё несколько листочков. Смятых и заляпанных — после относительно аккуратных отчётов они смотрелись нелепо. Но тратить ещё один вечер на переписывание... Нет уж.

— Что это? — с любопытством спросил Титарев, забирая листочки.

Перебрал страницы, а затем неожиданно начал зачитывать вслух:

 

 

«Мы до сих пор считали, что лемминги — существа в первую очередь отчаявшиеся. Предполагалось, что достаточно помочь им решить ту или иную задачу (см. из недавнего, 7.04.2005), либо...» — тут что-то зачёркнуто, «создать впечатление», что ли? Ага, вот: «...подсказать её неважность, см. 12.02.2005. У других леммингизация могла наступить из-за нехватки самореализации, часто из-за социального давления. Это решается сравнительно легко средствами т. н. „звона“, также ободрением и т. п., вследствие каковых лемминг получает заряд жизнестойкости для самостоятельного преодоления трудностей. По-видимому, совокупность полученных впечатлений побуждает его повернуть разум по направлению к решению проблемы.

Итак, в общем случае способ вызвать обратное преобразование заключается в том, чтобы вызвать у лемминга стремление к жизни и отвратить его таким образом от созерцания бездны, в которую он стремится упасть. Заставить сменить направление бега, иначе говоря.

Однако множество ситуаций (отчёты за 1.12.2004, 8.01.2005, 10.05.2005) показывают иные варианты. Существуют лемминги, внешне проявляющие все признаки довольства жизнью. Их привычки не отличаются от таковых у людей, наслаждающихся активностью, спортом, пищей, алкогольными возлияниями и пр. Что служит различием — неизвестно.

Из наблюдений мы всегда предполагали, что лемминги не любят себя, и в этом всё дело. Но на это они находят такое множество разнообразных причин, что невозможно однозначно отличить человека от лемминга с помощью логики. Также их не получится тестировать из-за неискренности с самими собой. »

Илья разглядывал потёртый половичок у стола с таким видом, будто не имеет к листочкам ни малейшего отношения. Уши его горели.

«Общая для всех первопричина, существует ли она? До сих пор мы ни разу не касались поворотной точки, после которой человек начинает свою лемминговую активность. Одни и те же раздражители или настроения одних приводят к пропасти, других — не затрагивают. Логично, что существует некий внутренний фактор, общий для всех леммингов. Изучив вышеприведенные случаи, мы пришли к выводу.»

 

 

— Точка? Всё? — недоуменно спросил профессор. — А, тут на обратной стороне продолжение.

Илья прекрасно помнил, что там на обратной стороне. В тот вечер его чувства накалились до предела, а наукообразный стиль навяз на зубах. Вот он и отбросил ручку, а вместо этого накарябал красным карандашом на всю страницу:

«Самообман — основа леммингизма!»

Ниже имелось пояснение, с трудом втиснутое в остаток страницы:

«Данный фактор — первостепенный. Отчаяние, отупение или ненависть к себе — следствия (лем.обманывает себя в ключе негативизма).»

 

 

— Впечатляющая экспрессия, — хмыкнул профессор, помахав заключительным листком. — Очень, так скажем, наглядно. Ещё больше впечатляют ссылки на прошлые отчёты. Несмотря на, данный текст уже действительно похож на научную работу, мой уважаемый младший сотрудник. Вполне аргументированно. 

— Я очень старался, — польщённо ответил Илья и добавил уже скромнее: — Просто голова ясная была.

 

 

Ему действительно необычно легко дался этот текст. Илья писал его последние два вечера, возвращаясь домой раньше обычного. Поначалу колебался. Но в конце концов доверился чувству: это — не пустая трата времени. Он вообще не уставал. Сложные места разрешались будто сами собой, а голова всё оставалась ясной — знай себе пиши. Сосредоточенность пела в нём серебряной струной. Волнующе... и здорово.

Как будто ему бросили вызов. Как будто в ответ он сделал достойный выпад.

Голос профессора вернул его к действительности.

— Хорошо, что мы теперь отчётливей понимаем принцип существования лемминга. Присовокуплю к своим выкладкам обязательно. Завязалась тут недавно одна дискуссия — твои соображения будут на ней очень кстати. На этом, полагаю, нам обоим стоит вернуться к индивидуальной работе. Кафедре заказали кое-какую аналитику, отнюдь не за спасибо, так что займусь моделями.

— Ага, — сказал Илья. Он встал с кресла, огладил на себе куртку, джинсы, потом медленно задвинул застёжку на сумке. Просто очень хотелось задержаться подольше. Обсудить идею, казавшуюся неуловимой, над остальными вопросами подумать вслух. Но нельзя же отвлекать человека, который и так уделил тебе целое утро.

 

 

Интересно, профессор вообще успевает позаботиться о завтраке с обедом? Полтора часа они разговаривали, а теперь он сразу же засел за дела. Как так?

— А хотите — чаю заварю? — спросил Илья быстрее, чем накатило смущение.

Титарев что-то рассеянно пробормотал, не отрываясь от разглядывания своих документов. Шариковая ручка в его пальцах дрогнула. Только после этого он, видимо, понял, что к нему обращаются:

— Хм... Да, это дело не лишним будет. Даже вот что: накроши, будь добр, пару ложек ромашки в заварник. Найдёшь в левом шкафчике от плиты.

Выдав эти указания, Титарев куснул ручку за синий хвостик, после чего снова погрузился в своё занятие. Но когда Илья вышел из комнаты в полутёмный коридор, то вслед донеслось:

— Сахара, пожалуйста, три кубика!

 

 

 

В коридоре Илья тут же споткнулся о многочисленные тапочки, которым, видимо, тесно оказалось на банкетке. Такая груда домашней обуви хранилась тут для приходящих студентов. Некоторые гости явно не отличались аккуратностью, разбрасывая обувку где попало. На кухне также царил вынужденный беспорядок: видно было, что владелец пытался прибраться, да пришлось идти на компромиссы со временем. 

Наверное, Евгению Витальевичу как раз хватило бы средств на домработницу, если бы он не покровительствовал Илье. Неуютная мысль.

Илья подошёл к плите, проверил нутро чайника и сразу же определил его на помывку. На кухне вместо ветоши имелось новшество — посудная губка, вот её-то жёсткой стороной он соскрёб со дна часть накипи, понял, что дальше бороться бесполезно, ополоснул чайник и залил воды. Отыскав за большой деревянной солонкой коробок спичек, он зажёг газ — ручки плиты на ощупь оказались слегка бугристыми от времени, жира и жара, но всё же не настолько, как дома у самого Ильи.

Пока закипала вода, Илья прикрыл кухонную дверь, после чего собрал по кухне и отнёс в мойку все пользованные чашки, какие смог заметить. Приоткрыл кран, пустив неслышную струйку тёплой воды, и снова взялся за губку. Тёмная чайная плёнка сходила слоями. Наконец, то же самое он с большой осторожностью проделал с поистине старинным полосатым заварником.

Аптечный коробок с ромашкой нашёлся сразу, а вот с поисками ложки пришлось повозиться. Наконец оказалось, что столовые приборы обитают во внутреннем ящике обеденного стола. Илья закинул в заварник четыре ложки сушёных цветов — себе и профессору. Залил кипятком под самый носик, накрыл крышкой, сверху положил пару прихваток — для большего тепла. Оставалось подождать минут десять.

От нечего делать Илья крутил в руках коробок, разглядывая мелкие желтопузые цветочки на нём. Такие же росли в одном далёком дворе, словно обрывок необъятного луга из детских снов. Смысла в воспоминании не было. Просто Илье хотелось отрешиться от собственной дерзости. Кажется, он полез со своей помощью к совершенно взрослому, самостоятельному человеку. Без спросу, сделав шаг первым - легко, как по серебряной струне! А что такого, в самом деле? Разве не так же Илья поступает, когда пересекается с леммингами? Нет, ну ведь лемминги-то - они слабые, им руководство необходимо, а профессор... Стоп, стоп. Противопоставлять нельзя. Всё время думать о леммингах тоже нельзя, ведь нужно нести им жизнь, а значит - пить жизнь полными глотками. Отдыхать, говорить и налаживать. Повседневничать.

Оправдав таким образом свою непрошеную инициативу, Илья встал и хорошенько протёр посудной губкой белую клеёнку кухонного стола, пока она не стала действительно белой. Вот теперь можно было и чаю налить.

 

 

В коридоре его поджидала уже знакомая ловушка в виде тапочек. Как человек с двумя чашками кипятка в руках, он имел полное право остановиться, чтобы отвесить плюшевым диверсантам несколько пинков, отправив их таким образом под банкетку. Порядок.

— Благодарю, дружочек, — пробормотал Титарев, не подняв головы, когда чашка приземлилась на угол стола — на единственный островок, не занятый бумагами. Илья осмотрелся, выбирая себе место.

Ряды книжных шкафов начинались от двери. Один шёл вдоль стены, но другой, двусторонний — отделял от просторной комнаты часть. Вот туда, в узкую нишу между второй стеной и шкафом, Илья проскользнул, обогнув компьютерный стол у окна. Здесь он обнаружил пару деревянных стульев с протёртой обивкой, расположенных почти впритык возле открытых книжных полок. Второе окно впускало сюда довольно света, он бил прямо в солидные комья пыли вдоль стены. В общем, довольно уютно. Илья сел на один из стульев, откинулся на гнутую спинку. Кружку он поставил прямо на паркет — остывать.

 

 

В комнате держалась такая тишина, какую умеют хранить лишь толстые стены старых домов. Только через приоткрытую форточку слышалось мирное воркование горлицы. Есть много разных оттенков покоя — этот напоминал давно забытое чувство каникул, когда можно засесть с книгой хоть на целый день, ни о чём не заботясь. Конечно, в текущем положении нельзя было погружаться в беззаботность надолго; но на полчаса притвориться, что тишина бесконечна — вполне.

Он разглядывал полки напротив себя, не поднимаясь со стула. Здесь хранилось всё, чему не нашлось места в парадной части комнаты. На первый взгляд, вперемешку, но некая хитрая система явно присутствовала: Илья уже пару раз наблюдал, с какой скоростью профессор ориентируется в этом хаосе. 

 

 

Наконец он заметил стопку толстых журналов, уложенную поверх энциклопедических томов. Вспомнились старые номера «Юнната» и «Вокруг света» из школьной библиотеки. Может, здесь такое же лёгкое чтиво?

Однако номера «Антропологии» оказались написаны так мудрёно, что недавние собственные выкладки показались Илье детским лепетом. Похоже, эти статьи могли поведать недостижимо глубокие наблюдения о людях — но лишь тому, кто умел их прочесть. Полина, наверное, разобралась бы, она ведь в институте учится.

Илья прихлёбывал питьё и листал страницы, без внимания просматривая названия статей и номеров журнала, пока не заметил, что подборка «Антропологии» закончилась, равно как и чай. На его коленях осталась только «История танатоса» без года выпуска и номера. Любопытство и брезгливость поднялись в нём одновременно. Рассудив, что для борьбы с хищниками любая информация может сгодиться, Илья уступил любопытству. Раскрытый посередине журнал сообщил ему вот что:

«Утвердив смерть как бы эфиром своих внутренних событий, постмодернистская культура никак не может вывести ее на свою собственную поверхность, оформить ее визуально-публичным образом. Любое внутреннее умерщвление (Бога, отца, автора, человека, сознания и проч.) становится фактом симулятивной практики, жизнетворно влияющим на постмодернистский пафос непослушания.»

 

 

Набор слов не ощущался как текст. Большей частью он осыпался песком сквозь пальцы, но в нескольких местах сильно кольнул. Илья будто сунул руку в швейный короб и наткнулся ладонью на торчащие иглы. Первый порыв — отдёрнуть! Захлопнуть!

Но даже мгновенного укола хватает, чтоб саднило долго. Память прошило недавнее: сборник «Цветы зла», чаша самовыражения, переполненная кипящей смолою. Умиротворение сдулось, как лопнутый шарик. 

— Да кто ж это всё пишет-то, — буркнул Илья, возвращая журнал на место.

— Илья, ты ещё здесь? — послышалось с той стороны шкафа.

— Простите, помешал вам...

— Нет, нет, напротив... Ох, тяжко вставать. Работа твоя хороша, в ней весомое обобщение, оно важно для спасательной, так сказать, тактики. Но ты вот о чём подумай: самообман — штука универсальная, им понемногу занимается каждый. Мы с тобой — и то не исключение. Так в чём же... Ах, погоди, не дают покоя.

Последние слова предназначались телефону. Щёлкнул рычажок, заливистая трель оборвалась.

— Алло? Да. Нет. Зачем? Ну вот ещё. Нет, вы мне в циферках предъявите. Да. Записываю.

Илья с тихой досадой вздохнул и выбрался из-за шкафа. Он понял, какой вопрос не успел задать профессор. Что побуждает леммингов из всех возможных самообманов выбрать наиболее убийственный? Как им это в голову приходит? Ответ наверняка знают хищники, раз способны гнать обезумевших зверьков куда захотят. Что там чёрный говорил? Воля, неизбежность, магия. Тьфу, общие слова, да с какой надменностью сказанные — как в рекламе. Всерьёз ли это было, поди пойми. Если и да, то всё равно неясно, с какого конца подходить. Вот сейчас в журнале было про непослушную культуру, а про неизбежность или магию — ни слова.

Он-то думал, что вывел нечто важное. Победителем себя чувствовал. А на самом деле — никакой опоры не появилось за минувшую неделю, на что надеяться — непонятно.

 

 

— Замечательно. Да-а. Нет! Ни в коем случае! Только через кафедру. А бухгалтерия что говорит? Ха-ха! — говорил профессор, расхаживая вокруг своего стола с трубкой возле уха. Телефонный аппарат он держал прямо под мышкой — тяжёлый, с диском. Натянутый провод уходил под кресло. Еле слышная за разговором, снаружи по-прежнему ворковала горлица. 

— Пойду, пожалуй, — сказал Илья шёпотом. Профессор кивнул, подмигнул. — Только...

Он взял со стола профессора один из своих листков и приписал:

«Цель дальнейш.исслед. Тяга к пропасти и определение пропасти.»

Лишь после этого Илья вышел.