Лемминги — гл.7 «Отличная работа»

...Одинокий мохнатый комок восседал на вкопанной покрышке, скрючившись. Детская площадка опустела в обеденный час, последние школьники спешили по домам, а этот как будто забыл о голоде.

— Любишь работать руками?

Лемминг поднял мышиную голову. В мутных глазах шевельнулось удивление.

Небольшой экземпляр, лет пятнадцати. Ошерстился едва не весь, а кисти — живые, подвижные — остались целы, и дальше них изменение не пошло. Значит, на них у паренька вся надежда, в них всё его существование.

Разговорился. Хочет быть хоть токарем, как дед, хоть слесарем. Родители ни о чём, кроме юридического, и слышать не хотят. «Не для того мы тебя растили». Дед тоже не поддержал: помахал четырьмя пальцами, мол, одна беда от такой профессии. Уж он-то! Мог бы понять! Вот и получается, что со всех сторон человека кромсают, как хотят. А его самого будто и нет. Невидимка безликий. Не нужен такой сын и внук. Юрист нужен...

Тут лемминг чуть не разрыдался, шерсть побежала по запястьям — сейчас рванёт. Нет, принялся увещевать его Илья мягким голосом, ты нужен, твой талант весомый, как и любой другой. Гни свою линию и не бойся ничего. Используй свои права, поступай в училище. Расскажи семье так, как мне рассказал, с полным доверием: вот он я, это — моё, и нет для меня другого... Они явно заботятся о тебе, дело вовсе не в том, что ты для них плох. Не понимают — это да. Пусть кто-нибудь из учителей тебя поддержит...

Глаза зверька заискрились надеждой, в них прояснился собственный карий цвет. Здорово как.

— Ты один такой, какой есть, и другого не будет. Запомни. Раз уж создан с такой сильной наклонностью, значит, где-то нужны твои руки. А кто с этим спорит, тот спорит с Творцом.

Высвободились плечи, расправились. Мальчишка, вздохнув, ответил:

— Я не думал об этом так. Попробую, терять нечего.

Раньше работа Ильи завершилась бы на этом, но сейчас он прибавил:

— Ещё одно запомни: если кто-то чужой вот так подойдёт к тебе на улице и станет убеждать в обратном, убивая в тебе волю к жизни — не верь. Сейчас сектантов много развелось. Бывай, держись.

Теперь — найти уединённое местечко, чтобы, не отвлекаясь, прокрутить сказанное в памяти. Отчёт-то надо писать! Покинув двор, Илья побрёл между рядами гаражей. Ряды закончились, он заметил трубу теплотрассы, стряхнул пыль и сел. Труба уходила за трансформаторную будку, заросшую плющом, а дорога разворачивалась, упираясь в баскетбольную площадку поодаль. Одинокое помятое кольцо возвышалось в ожидании вечера, когда окрестные ребята вынесут мяч. Илья вытянул усталые ноги и погрузился в раздумья.

Паренёк не слишком повеселел, но ведь обратился — развернул ситуацию другим боком, обернулся на себя. Если подумать, подобные исходы встречались и ранее. Не в настроении дело — в развороте этом. А ведь до сих пор Илья никак не отмечал этот нюанс в отчётах, вот те на... Фиксировал только: лемминг энной степени ошерстения, замеченный способ травматизма — такой-то, фактор обратного преобразования — эдакий.

Как бы назвать такой разворот? Не раскаянием же, в самом деле. Допустимо ли вообще подбирать название, ведь у разных людей он происходит по-разному? А первый шаг, который человек делает по лемминговой дорожке — может ли он быть одним и тем же у совсем разных личностей?

Да невозможно их обобщить, невозможно!

Илья с досадой забарабанил пальцами по жёсткой ткани, которая обвивала трубы. Тут же из-под трубы метнулась пушистая лапка, скрипнула когтями и скрылась.

— Котейка, ты чего там делаешь? — спросил Илья, наклоняясь. Из-под трубы блеснули задорные глазёнки. Молодая кошка вышла на свет, потёрла полосатую спину о его ногу.

— Голодная, небось. Я тоже так и не пообедал.

Теперь Илья заметил, что дальше по трубе стояли грязные пластиковые коробочки, все пустые. Вот вышел из-за трансформаторной будки окладистый чёрный кот, сел, принялся смывать с носа прилипший сизый пух. Голубя добыл, зверюга.

— Взять даже кошачий род — все вы друг на друга непохожи. Вон, какой толстый у тебя сородич, а ты зато пёстрая вся, — рассуждал Илья вслух, рассеянно почёсывая кошечке подбородок. — Как вас можно сравнивать? Ну что, что кусаешься, ты, зверь, именуемый кот?

«Зверь, именуемый кот. Четыре лапы с острыми когтями; он имеет длинный хвост, свободно изгибающийся...» — всплыли в памяти строки старой книжки.

— А может, это я сглупил, — сообщил Илья кошке, поднимаясь. — Как говорят, за деревьями леса не увидел.

Тому, кто изучает лес, очень-очень боязно забыть, каково это — всматриваться в отдельные деревья. Он ведь тогда разучится осязать ладонью кору — то шершавую, то гладкую, вдыхать цветение, всякий раз по-иному пьянящее. Но придётся объять лес целиком, когда в стволах намечается гниль, а почва заражена.

«Боже, пусть у него всё будет хорошо», пробормотал он, подразумевая сегодняшнего паренька. И понял, что уже какое-то время говорит эту фразу как будто с маленькой буквы. Дежурно...

***

...Чтобы поговорить с леммингом, Илья обогнал его, пробежав вдоль дома. Чуть не поскользнулся на сырой от недавнего дождя тропинке. Не выпуская из поля зрения портфель и серый плащ на худом сгорбленном тельце, едва видимый в сумерках, Илья вышел на дорожку и двинулся навстречу. Среди десятков людей, спешащих домой после работы, совсем нетрудно было столкнуться с ним будто невзначай.

— Ах, извините, — робко пискнул лемминг, с готовностью взяв вину за столкновение на себя. Его голос утонул в автомобильном шуме. Тем проще для Ильи было задержаться, доверительно тронуть мохнатое плечо, заботливым тоном спросить:

— С вами всё в порядке?

— Да... Да, конечно... — растерялся зверёк. Залечь попытался, а? Замаскироваться. Но Илью не проведёшь.

— Нет, я же вижу. Вас качает. Вам плохо? Принести вам что-нибудь? Я могу помочь, только скажите!

Маленькие глазки лемминга сфокусировались, наконец, на Илье. Глазки-бусины, способные видеть только убогую тропу до края обрыва. Ага! Расширились. Ещё бы: заметил, что волнуется за него вполне пристойно одетый молодой человек, уверенный, доброжелательный.

Однако, поразмыслив, зверёк с недоверием проговорил:

— Вы можете помочь? Нужно быть посланцем с небес, чтобы такое заявлять, потому как я сам не знаю, что... Простите, болтаю глупости. Голова что-то побаливает.

И лемминг поплёлся по своему прежнему маршруту. Из-под замызганного плаща лезла пегая шерсть — казалось, вот-вот зарастёт весь торс. Илья тут же пристроился рядом, зашагав в ногу.

— Вовсе не глупости, — сообщил он со всей серьёзностью. — Если бы я был посланцем с небес, что бы вы попросили?

Робкое предположение лемминга Илью не удивило: с тех самых пор, как серебряный звон стал ему сопутствовать, он иногда слышал от зверьков подобные лестные эпитеты. Ему куда важнее было, что в такие моменты лемминг мог сменить направление. 

Точно: отвисшие щёки дрогнули, заколыхался тёмный мех.

— Попросил бы... Да вроде как-то нечего, — вяло сказал лемминг. — Прибавку к зарплате? Или разнообразия в жизни? — Он тихонько фыркнул.

Знать бы ещё, что довело его до такого равнодушия. Стихийное отчаяние, хроническая покорность судьбе, вялотекущая потеря смысла? В статистике, которую Илья собирал в отчётах, рекомендовалось указывать это, но далеко не каждый лемминг мог обронить в разговоре нужные сведения. Похоже, сегодня Илье опять придётся работать вслепую — вернее, доверяясь звеняще ясной интуиции.

Какой бы ни была причина, он мог только помочь зверьку избавиться от последствий. Ух, какие щёчные мешки — привычны хранить запасы; с этого и надо начать.

— Когда человеку нечего просить — значит, он имеет все возможности наслаждаться жизнью. Просто и без задней мысли. Не сравнивая себя с другими, не оглядываясь на их мнение. Не задумываясь о том, достоин ли. Иначе насмарку все ресурсы, которые он накопил, заработал, — рассуждал Илья вслух, надеясь попасть в цель. Видимо, попал, потому что грызун отреагировал:

— Золотые слова...

Исподтишка он тоже наблюдал за Ильёй — слегка удивлённым взглядом человека, пытающегося найти сложный ответ для простой загадки. Видимо, его вдохновила идея о том, что всё необходимое для радости уже в руках. Ну, или о том, что сам небесный посыльный разрешил ему расслабиться. В любом случае, мех редел на глазах.

Обычно Илья всматривался в подопечных лишь практической пользы ради: сообразить, что подтолкнуло их в сторону пропасти, либо оценить, верно ли направление разговора. Но теперь его переполняли совершенно новые вопросы.

Тысячи городских жителей плетутся сейчас домой, уставшие, голодные. У сотен сжимает виски. На одной только этой улице полно народу —наверняка голова от проблем пухнет у доброй половины.

Только в одном человеке сработал некий переломный фактор.

Илья снова окинул лемминга взглядом. Сгорбленный, как и все они, утомлённый, как и все они. Морда какая-то иссохшая, несмотря на щёки...

— Если человек находится в хроническом стрессе, — вспомнил он вдруг фразу из одной книжки, — ему важно много пить.

Спасибо профессору за литературу, пусть даже одна книга из десяти явно касалась полевой работы!

Они как раз поравнялись с остановкой. В пятиугольной железной будке за тонкой решёткой горел свет. Из таких серо-голубых конурок торговали всем подряд: прессой, жвачкой, мячиками-попрыгунами, куревом — и, конечно же, минералкой.

— Секунду, — попросил Илья, отбегая к будке. Пальцы его нащупывали по карманам монетки и купюры. Что-то их собралось меньше, чем хотелось бы, но ничего не поделаешь — он пешком забрёл далеко от дома, в очередной раз потратился на кафе.

— «Бонакву» маленькую дайте, пожалуйста, — попросил он, наклоняясь к окошку. Сгрёб все деньги, высыпал на прилавок. Хватило впритык, но главное — хватило!

— Спасибо, хорошего вечера.

Запихнув мизерную сдачу в задний карман, Илья поспешил обратно к подопечному. Вовремя — тот уже отходил, в сомнении оглядываясь на нежданного спутника.

— Пожалуйста, пейте. Это вам.

Ошарашенный лемминг взял протянутую бутылку. Взглянул на неё, на Илью, на ларёк — искал подвоха. Наконец отвинтил крышку подагрическими пальцами. Глотнул. И ещё. Бутылочный пластик проминался в руке, а он не замечал — пил жадно, с наслаждением. Потекла капля — по небритой щетине с проседью, по красноватым складкам подбородка. Кончилась вода. Выдох.

— Ну дела. Сейчас только вспомнил, что за весь день глоточка не сделал, — сказал мужчина. Бутылка затрещала, смятая нервным движением.

— Теперь вы понимаете, что я хотел вам донести, — сказал Илья. И, теряя остатки хладнокровия, с горечью спросил бывшего лемминга:

— Вот зачем так себя обижать? Хоть сами себе можете ответить, из-за чего так с собой поступаете?

Мужчина действительно задумался. Похоже, его очень удивило собственное поведение — теперь, когда он взглянул на него со стороны.

— Да меня это не обижает, — ответил он наконец. — Я же не маленький мальчик и спокойно могу держаться весь день на одном завтраке, пока другие вместо работы чаи гоняют. Согласитесь, что есть сила, достоинство в том, чтобы отказать себе в лишнем стакане воды.

— Не сила, а слабость, если вы при ходьбе на пешеходов наталкиваетесь, — сказал Илья, почти не слукавив. — Нет повода для гордости в том, чтоб доводить себя до головной боли.

— Простите, — сказал мужчина с неловкой усмешкой. — Не рассчитал. 

— Вы не доставили мне ни капли неудобств, — заверил его Илья без тени ответной улыбки. — Только прошу вас: если кто-нибудь когда-нибудь попытается вас заставить пренебрегать собой, игнорируйте его. Даже так: шлите его лесом. Не встречались вам такие?

Человек озадаченно помотал головой.

— Вот и хорошо. А то, что произошло с вами сейчас — это урок свыше. Запомните его. И берегите себя.

Илья помахал рукой и отступил, исчезая в толпе, словно в сумерках. Изумлённые глаза, чуть воспалённые, с мешковатыми веками, ещё пытались высмотреть его.

 

Илье же тем временем хотелось только одного: домой. Медовый свет окна лавчонки навеял на него тоску по уюту, по тесноте привычного уголка. Вдвойне приятно расслабить усталые мышцы в тепле пледа, когда тебя окружают милые сердцу вещицы. Втройне — когда рядом близкие... впрочем, что толку желать невозможного.

Он добрёл-таки до другой остановки — подальше от лемминга, чтоб не подпортить эффектное исчезновение. Дальше пришлось уступить изнывающим суставам. В ожидании троллейбуса Илья полез за проездным.

Минут пять он обыскал все карманы захолодевшими руками, а нагрудный даже попытался вывернуть. Только тогда вспомнил: вчерашний дождь, влажная куртка на батарее — а проездной выложен на комод в прихожей, сохнет. Там он сейчас и валяется, бездельник.

Ну, что ж.

Видимо, придётся идти домой пешком. Причём идти быстро — торчать на улице в опасные поздние часы не улыбалось совершенно. Этого Илья избегал всеми силами.

Провода закачались, обещая скорое прибытие троллейбуса. Скорее под влиянием импульса, чем сознательно, Илья сунул руку в задний карман, куда ранее ссыпал сдачу за «Бонакву». Вынул всё содержимое.

На его ладони лежала мелочь, происхождения которой он не помнил — но то была ровнёхонько нужная для проезда сумма. Илья довольно хмыкнул и сжал кулак.

Подошёл троллейбус — сидячие места заполнены. Илья нашёл себе место на задней площадке, встал у окна. Привет, вечерние огни.

Гул мотора мешал собрать мысли воедино, они теснились в голове, толкаясь и сбивая друг друга. Спасти лемминга получилось, разобраться в подлинной причине — нет. Отчаяние, покорность, чувство бессмыслицы, отверженность другими — все эти явления, конечно, разрушительны для души, но всё же они — часть жизни.

Правда, в леммингах все ужасы оказывались доведены до крайности. Может, в ней-то всё дело, в нехватке чувства меры?

Ну хорошо. А нехватка откуда? Нет, вся соль точно не в видимых предпосылках, не в бытовых драмах — слишком они разные от случая к случаю. Допустим, во всех леммингах действительно есть нечто общее, тогда с этой точки зрения...

Троллейбус тряхнуло на повороте. Илья изо всех сил вцепился в поручень.

Круто. Теперь он сбился с мысли окончательно. Где же ты, кристальная ясность? Мигом являешься, когда нужно тащить леммингов, но ведь в остальное время тоже необходима!

Вдруг Илья осознал, насколько же устал за этот день. Странно, ведь он бродил по запланированному маршруту, неплохо перекусил и даже не попал под морось, как вчера. Одна проблема: не выходит до конца разобраться в собственной работе, но развернуть очередного лемминга это не помешало. Потом, вон, написал парочку отчётов — закачаешься. Всё шло гладко, лучше не бывает. Хищники, похоже, затаились — до сих пор не слышно о новых происшествиях. И всё равно вместо покоя, удовлетворения он с удивлением обнаружил в душе скорбь.

С детства привычная, как незаживающий заусенец. Неутолимая, как голод пленника по свежему ветру — воздух темницы удушлив. Так ведь полгода назад стены темницы растаяли на глазах. Поиск окончился. Почему тоска снова вернулась?

Илья всмотрелся в иссиня-чёрное небо за окном, но не ощутил в нём ни прохлады, ни свободы. Пыльное стекло показалось ему толще ладони.

Он-то думал, единение будет нерушимо. Вот и беспокоился за эту неделю о чём угодно, но не об открытой ему истине. Забыл о ней, не обращался к ней, сидел спиной к застеклённому лику. И вот её нет.

Ещё недавно всё наполнялось голосом тихой радости. Весь мир казался шкатулкой для живого сокровища. А теперь ключ от этой шкатулки словно завалился в один из карманов — в какую часть себя ни загляни, найти не получается.

Где ты, утешительная сила, поющая серебром незримая струна?

«Где Ты?»

Небо не разверзлось в ответ на зов, но постепенно Илья ощутил, как восстаёт и крепнет в нём надежда. Спустя лишь минуту он снова мог воспринимать и думать. И он... кажется, он догадывается, что нужно сделать с отчётами, чтобы продвинуть исследование дальше. Да! Он соберёт все свои записи, черновики, рассмотрит их как бы издали, а там... там посмотрим!

Придётся повозиться не хуже, чем над курсовой в колледже. Ох и муть же, до сих пор в дурных снах является — он тогда спешно разбирал материал за пару дней до сдачи. Но надо же что-то делать! Ради тех девятнадцати, ради тех, кто был до них, ради всех, у кого больше нет ни единого шанса сердцем ощутить незримое объятье и всех, кто в одночасье может потерять своих близких.

Сойдя на нужной остановке, Илья зашагал к дому, но не лампа и не одеяло теперь манили его, заставляя спешить...

***

...Утренние троллейбусы приезжали забитые — на ступеньку не влезешь. Толстый лемминг, с ног до головы лоснящийся, сердито притоптывал каблуком сапожка: уже второй вагон пришлось пропустить. Женщина. От меха несло пряным сиропом дешёвых восточных духов. Лапой она удерживала руку мальчишки лет пяти с рюкзачком за спиной. Ну, как удерживала — сжимала, дёргала, будто малец был в чём виноват.

— Опаздываем! — шипела она. — Надо было брать такси! Как это зачем, Матвей, и прекрати баловаться, это твои занятия, это вопрос жизни и смерти!.. Да что вы пристали ко мне, молодой человек! — начинала она урчать всякий раз, когда Илья пытался объяснить ей, что детский кружок никак не может быть связан с вопросами смерти.

Женщина избегала смотреть на Илью. Ворча на него, она делала вид, что высматривает транспорт, а свободную лапу прижимала то к груди, то к шее.

— Но послушайте... — попробовал Илья снова.

— Матвей, бегом! — рявкнул лемминг. С гулом приближался ещё один троллейбус. Расталкивая толпу, меховой шар рванулся навстречу, едва не падая, когда подворачивались на бегу каблуки. Когда открылись двери, женщина вытолкнула вперёд сынишку, не обращая внимания на сходящих. Полезла следом...

Илья не успел. Он догадывался, к чему дело идёт: либо каблук подвернётся-таки, либо соскользнёт нога. Очередь помешала ему подобраться к леммингу вовремя, и тот упал. Замызганные ступени врезались в чистенькое брюхо.

Поднялся гам. Охали-ахали в очереди, не забывая протискиваться к остальным двум дверям. Возмущённо голосила упавшая: кляла общественный транспорт на чём свет стоит, а с ним и тех, кто предлагал помощь. Гудела клаксоном куцая маршрутка позади троллейбуса — просилась на остановку. Только мальчишка стоял молча, бледный, оцепеневший; казалось — смотрит на мать сверху вниз.

Илья выскользнул из толпы и кинулся подымать пострадавшую.

— Руки уберите! Это всё он, держите его, обокрасть меня вздумал! Это из-за него я упала! — завопила женщина-лемминг, полулёжа на ступенях. Лапу она безотрывно прижимала к горлу, к белой пушистой манишке. Может, ушибла, но казалось — удерживает что-то внутри, давит в себе некое чувство изо всех сил.

— Да я помочь пытаюсь! — возмутился Илья. Очередь нехорошо заволновалась.

Ему бы несдобровать, но в этот момент маршрутчик, отчаявшись пробиться к остановке, начал парковаться лишь бы как. Часть людей, толпившихся в ожидании, ринулась навстречу. Илья втиснулся в это течение, но у самой дверцы шагнул в сторону, чтобы вдоль бордюра быстренько двинуться к переходу.

Сердце дробно стучало, но вовсе не от поспешности. Почему женщина солгала? Что за хамство? Хоть бы его никто не успел запомнить. Пара столкновений с милицией — и о полевой работе придётся забыть надолго. Нет, всё-таки — ради чего леммингу лгать? Да ещё с таким упоением.

Перейдя на другую сторону улицы, он наконец замедлил шаг. Здесь начинался стихийный рынок всякой снеди — теснота рядов укрыла Илью от тех, кто мог бы купиться на обвинения. Домохозяйки толкались у столов, спеша сделать утренние закупки, пахло творогом и копчёностями. До Ильи никому не было дела.

На ходу он попытался представить себе реального грызуна, малого жителя тундры.

Вот лемминг целеустремлённо топочет по мхам и камешкам, пробираясь через ползучий кустарник. Вот некто ловит его рукой. Мгновенно жёлтые резцы впиваются в палец. Тельце трепыхается каждым мускулом, вывинчивается, спасаясь из хватки. Ради гибели спасаясь, ага. Мерзость — аж под ложечкой засосало... Короче, сегодняшняя добыча повела себя именно так.

Раньше подобное объяснение удовлетворило бы Илью. Не успокоило бы, конечно, но раздумывать дальше над такими очевидными вещами он бы не стал. И так ясно: лемминг изо всех сил делает единственное, что умеет. Вся его страсть сосредоточена на желанном — на обрыве. Такое уж существо.

Однако сейчас Илья старался зацепиться за любую мелочь. Вдобавок, неудача здорово его взвинтила. Когда разносчик горячего за его спиной выкрикнул «Коф-чай!», он вздрогнул, чуть не пустившись бегом.

Вот за что ему такой позор? Почему она солгала? Оклеветала при всём честном народе незнакомого человека. Без тени стыда. Только за то, что он указал ей на проблему. Можно понять, когда лемминг врёт сам себе — в конце концов, они все этим занима...

Минуточку.

Илья споткнулся на полушаге и остановился, да так, что тележка с чаем едва не наехала ему на пятки. Ему стало жарко, несмотря на сырой ветерок, что гулял меж прилавков.

Ну конечно! Похоже, ответ всё время был на ладони!

Всё начинается с того, что лемминги принимаются обманывать себя. Эта женщина — она не очернить его пыталась, а искренне верила в свои подозрения. Вот бедняга-то! А он почти обиделся, будто лемминг куснул сознательно. 

Или взять зверушку с сумочкой, другой неудачный случай. Тут ещё интереснее: обман, в котором она живёт, начат не ею, а её матерью. Значит, внешняя ложь тоже имеет значение. Не подобным ли образом действуют враги? Например, убедительно врут слабым, будто люди — чернь и добыча, после чего те сами маршируют в пасть пропасти. Что там этот тип, хищник, говорил об изнанке мира...

Хищники!

Рывком Илья обернулся на остановку по ту сторону дороги. Людный рынок, только что подсобивший ему, теперь стал помехой. Одно было ясно: троллейбус уехал. 

Как неосмотрительно! Надо было не только лемминга зацепить, но и по сторонам осмотреться. Вдруг в толпу втихую затесался чёрный человек? Он-то запросто мог перехватить инициативу, раз уж лемминг прямо на глазах помчался в ловушку.

Это раньше можно было успокаивать себя надеждой: ещё повезёт упущенному зверьку, ещё протянет он какое-то время. Теперь любой — потенциальный смертник, и никто не знает, каковы границы у власти хищников над грызунами. Может, их вовсе нет, границ этих.

Илья почти бегом вновь перешёл дорогу, но остановка была уже пуста...

 

...Титарев оторвался от чтения отчётов и поднял голову:

— Отличная работа, друг мой. Значительно детальнее обычного. Хотя не могу не отметить — прискорбно, что ты без работы не остаёшься. Не так ли?