Несколько приключений с Мареком Циммерманом

Для начала, представлюсь и опишу обстановку. Меня зовут Гавриил. А события происходят в городишке Далёкое, который затерялся на задворках столичного региона. Сам я из семьи довольно религиозной, но культурной. Собственно назвали меня так, потому что моего появления на свет ожидали на праздник Благовещенья, и маменька моя Глафира Африкановна «чувствовала, что девочка будет». Но, хотя пунктуальностью я отличился уже при рождении, но и привычку поступать по-своему приобрёл тогда же. Поэтому и назвали меня в честь архангела, который эту самую благую весть принёс.

Далёкое, до шестидесятых годов прошлого века, был ничем непримечательным посёлком городского типа. Пока на его выдающиеся экологические качества не обратили внимание власть предержащие, и решили сформировать там комплекс филиалов институтов академии наук и, как следствие, создать условия для проживания там учёных. Таким образом населённый пункт прирос жителями, инфраструктурой и получил статус города. Среди жителей, которыми город прирастал и в восьмидесятых годах, оказалась моя семья (матушка получила работу в местном ДК) и семья Циммерманов (в лице мамы-врача, папы-учённого и сына Марека).

Поскольку Циммерманы были стегеотипнейшей «хогошей интеллигентной семьёй», то вопрос с кем водить дружбу был для них актуален. Тут следует отступить. Как известно, советская интеллигенция, по меткому выражению одного литератора «измученная диаматом, начала активно приобщаться ко всякого рода духовности», то и циммермановский матриарх тётя Роза исключением не стала. Но, бунтарский дух, видимо ей свойственный, сподвиг её на некоторый кунштюк, а именно, она активно интересовалась православием и даже крестила Марека. По всей видимости, патриарх семейства, Наум Ефремович, проблем с национальной идентичностью не испытывавший, проводил идеи толерантности и мультикультурализма в жизнь до того, как это стало хорошим тоном.

Собственно, дружба началась, когда матушка организовала и провела довольно успешное культурное мероприятие в местном доме учёных (были такие учреждения, что-то вроде культурного клуба для научных сотрудников, числились они на балансе Академии наук, и научные сотрудники там всякую самодеятельность устраивали, иногда в сотрудничестве с муниципальными ДК). И Циммерманы решили выразить свой одобрямс. Так и стали дружить семьями. Неудивительно, что отпрыски столь колоритных семейств (кстати, одногодки) тоже подружились.

Следующий эпизод произошел летом, когда мне было лет около восьми. Глафира Африкановна, моя мать — женщина от природы неглупая, но довольно простодушная (впрочем, материнство, в принципе не даёт особой мудрости, я, во всяком случае, не замечал каких-то резких трансформаций). И шли мы с маменькой по каким-то делам. Навстречу нам Наум Ефремович с Мареком. Стоит отметить, что у главы семейства Циммерманов были какие-то сложности с поясницей, и тяжелее чашки чая и бутерброда ему категорически не рекомендовалось поднимать. По всей видимости, Циммерман-старший ходил за продуктами, и маленький Марек был изрядно (для его возраста) нагружен сумками. Это зрелище у Глафиры Африкановны вызвало в памяти старую детскую песенку про маленького ослика, который «тем и хорош, что на себя он похож». Наум Ефремович, сохранив приветливое выражение изрядно запунцовевшего лица, произнёс, придавая своему голосу шутливые интонации: «Не знаю у кого дети ослы, мы — дети Авраамовы», чем изрядно Глафиру Африкановну смутил.

Ещё один курьёз имел место, когда нам с Мареком уже было около двенадцати лет (первые сигаретки, обмен кассетами, эх-х). Встретились мы в центре нашего Далёкого (десять минут ходьбы от окраины), идём, болтаем о то, о сём. Марек вертел в руках какую-то электронную игрушку.

— Марк, дай посмотреть.

— Да, не (видимо опасался, что испорчу, хотя я особой криворукости не проявлял).

— Да ладно тебе, чего ты жидишься?

— Гавгик, больше так не говори.

— Чего?

— Жидиться. Это плохое слово.

— Ладно.

В недоумении, я даже забыл про его игрушку. Вечером, по простоте душевной, я этот эпизод рассказал матери. Она, вкратце пояснив, что слово «жид» и однокоренные, было романо-германской трансформацией имени Иуда, и обозначало евреев исповедовавших иудаизм, а со временем стало уничижительной кличкой для всех евреев, и Марека можно понять. Папенька мой, Ардальон Савватеевич, человек насмешливый изрёк: «Ты у Марека, на всякий случай, уточни — слово «поджидать» его не обидит, или при нём лучше говорить «подъевреивать»?». Стоит ли упоминать, что мы потом с Мареком вместе смеялись над этим высказыванием?

Ближе к пятнадцати годам, на почве изменений в подростковом организме у Марека начала копиться фрустрация от окружающего мира, а его мировосприятие стало довольно нигилистическим. Не удивительно, что энергичные ритмы и гипертрофированная экспрессия панк-рока нашли у него живейший отклик. Настолько сильный, что даже ну очень скромного обаяния группы «Гражданская оборона» хватило, чтобы увлечь его. И я неоднократно наблюдал, как он вгонял в столбняк тётю Розу и Наума Ефремовича распевая «Убееей жида, чтобы достать пистолееет», кстати, не менее дурным голосом чем одиозный лидер означенного коллектива.

Прошло около двух десятилетий. Жизнь раскидала нас. Я, верный своей привычке поступать по-своему, и вопреки своему имени, никаких благих вестей ни для кого не заимел, и осев в столице занимался всякой ерундой, не особо беспокоясь о будущем. Марек же, унаследовав от одного из многочисленных родственников квартиру в райцентре, женился нажил двоих детей, время от времени пишет мне, о тоске по рок-н-ролльной юности, а я ему иногда присылаю видео с репетиций или выступлений своего любительского ансамбля. И ещё реже видимся с ним в райцентре, пропуская по бутылке пива (больше ему нельзя, жена потом задницу наскипидарит). Наверное, в этом есть какая-то мораль.