Шпулечник. Глава IV

— Тань, — за завтраком сказал отец, — мы же сегодня ночью чуть неуловимых братьев Орешниковых не поймали.

— Вить, — мать сосредоточенно делила холодное, сваренное из остатков ухи с желатином и обжаренной на сале морковки. Холодного получилось много, в основном за счет морковки, — не глуми ты мне голову, а то еще поделю не так. Холодного должно до конца недели хватить, а твоих Орешниковых, если они вообще есть, — прищурившись, посмотрела на отца, — никто не ловит, потому, что они даром никому не нужны.

— Да что ты говоришь? — отец от огорчения одним махом выпростал стакан горячего чая. — Что значит, не нужны? Опасные преступники, угроза обществу, и не нужны? Асоциальные элементы, чуждые нашему быту и ставшие на скользкую стезю преступления, и не нужны?

— У нас полсемьи таких и что?

— Каждый гражданин должен их ловить, либо, — поучительно воздел палец и сверкнул лысиной, — содействовать их поимке компетентными органами.

— Вить, будешь так пить — скоро начнешь не только Орешниковых, но и чертей ловить.

— Черти антинаучны, — солидно возразил отец.

— Если антинаучны, почему тогда алкоголики во время белой горячки чертей ловят?

— Из-за низкого уровня общей культуры. Культурные алкоголики чертей не ловят...

— Культурные алкоголики ловят братьев Орешниковых, — закончила мать.

Димка, строчащий в записную книжку новые слова, захихикал, но осекся под тяжелым взглядом отца.

— Не смешно, младшОй, — отец обвел всех внимательным взглядом. — Преступление не должно остаться безнаказанным. Как говорил Глеб Жеглов Володе Шапапову: Вор должен сидеть в тюрьме.

— Какой преступление, Вить? Что ты мелешь языком, как трухлявая мельница?

— Я из-за них зуба лишился, — ткнул пальцем в свой ощерившийся рот. — Зуба! А мог и жизнь потерять!

— Вить, ты совсем ку-ку? — покрутила пальцем у виска Димки. — Тебе Катька повариха зуб выбила, за то, что перец из столовой воровал.

— Ты ничего не знаешь, женщина! Рассуждаешь тут, как умная Эльза, а на самом деле, Катька действовала по указанию братьев Орешниковых, как Каплан стреляла в Ленина по указанию эсеров.

— Вить, тебе лечиться надо. Надумал тоже, с Лениным себя сравнить. Долго думал? Ленин он того, он вождь, — развела руками.

— Я тоже вождь, я совхозом руковожу! — потрясал над головой сжатыми кулаками отец. — Это не хухры-мухры.

— Хватит тут заливать, а то я из-за тебя на работу опоздаю. Ешьте скорее.

— Не опоздаешь, я тебя подвезу.

— Хотелось бы по улице пройтись. Вдруг кто-то кошелек потерял.

— Толковая идея, — кивнул отец. — Вдруг и правда какую безделицу найдешь.

— А что за Орешниковых вы чуть не поймали? — сменила гнев на милость мать.

— Пыка и Мыка, ворованный комбикорм Капитану продали, а мы их застукали и скрутили.

— Известные ворюги, — поморщилась мать. — Но с чего ты взял, что они братья Орешниковы? Они же тут всю жизнь жили.

— Мне сначала показалось, — слегка смутился отец, — в темноте, что они в масках, как Фантомасы.

— Может и правда в масках? — мать была мнительной, что Сидор в «Неуловимых мстителях». — Кто их знает?

— Я подергал — настоящая кожа.

— Тогда сообщники свинокрадов.

— Тань, пока что никто ни одной свиньи не украл. Свинокрады — как черти, — отрыжка предрассудков.

— Мало ли, — мать на всякий случай перекрестилась. — Так что там с Орешниковыми? Награду за них не дают?

Было видно, что навязчивая отцовская выдумка, в которую он и сам давно поверил, начинает находить отклик в мозгу матери.

— Они мстят мне за разоблачение банды контрабандистов.

— Вить, — мать слегка пришла в себя, — какая банда контрабандистов?

— Как в «Бриллиантовой руке». Я их в Москве разоблачил. Они таились, как профессор Мориарти от Шерлока Холмса, и подослали Катьку.

— У тебя же не было гипса, — не выдержал Димка.

— Мне гипс не нужен. У меня все здесь, — отец гулко постучал себя указательным пальцем по лбу.

— Как в пустой бочке гул, — не утерпев, ехидно подначила мать.

— Это мысля резонирует. Возвращаясь к братьям, — звучно поскреб затылок, — я подумал ночью, пораскинул мозгами. Пыка и Мыка могут быть Орешниковыми. Они же приезжие, — увидев, что мать хочет возразить, поспешно сказал он.

— Они приехали раньше нас.

— Не намного.

— Все равно, раньше.

— Я к тому времени ихнюю шайку-лейку разоблачил, так что по времени все сходится.

— Но почему они приехали сюда?

— Потому, что меня Родина не так просто в этот медвежий угол направила, — таинственно сказал отец, — а чтобы я вывел преступных главарей на чистую воду. У Пыки вообще фамилия Трапезон, а у Мыки наоборот, Якобхерсон.

— Фамилии уголовные, — согласилась мать, — но ничего не доказывают. Мелешь, как Емеля, а дети слушают.

— Учтите, пионеры, — отец покачал перед нашими лицами пальцем, — это тайна, как говорится, военная. Тань, собирайся на работу, — достал сигареты и закурил, поочередно выдыхая длинную струю дыма то в меня, то в Димку.

 

 

 

Родители ушли на работу.

— Пыка и Мыка — фашисты, — сказал Димка. — Я сразу догадался.

— Не фашисты, а контрабандисты.

— Все равно, они могут украсть меня.

— Зачем ты им нужен?

— Что бы папке отомстить.

— Папка будет только рад, если тебя украдут. Кормить же не надо.

— Это да, — согласился брат, поразмыслив. — Кормить не надо — будет рад. И что нам делать?

— Зачем нам что-то делать? Мы тут уже столько лет живем, и никто тебя не украл. Значит, ты никому не нужен.

— А если они нас подожгут? Помнишь, как Лелик-мукомол спьяну чуть не поджег?

— Так то Лелик, у него не все дома.

— Пыка и Мыка вместе с Леликом работают...

Я задумался. В словах брата был резон. Пыка и Мыка были странными: ходили в вечно замасленных фуфайках и разговаривали так неразборчиво, что их никто кроме друг друга и Лелика-мукомола не понимал. Еще и жестикулировали при разговоре, как глухонемые. А если они и правда притворяются, чтобы отомстить отцу? Вдруг и зуб не за кражу перца ему выбили? Хотя я и понимал, что отец врет, но не может же человек врать постоянно? Или может?

— Мы должны за ними следить, — прервал мои раздумья Димка. — Что бы они нас не подожгли.

— Как ты собираешься за ними следить? — не понял я. — Что за ними следить, если они днем на работе? Куда они с работы уйдут?

— А ночью?

— А ночью мы заборы воруем, нам некогда следить.

— Может Чомбу попросить...

— Даже не заикайся! — перебил я. — Тебе мало того, что вся деревня свинокрадов ловит?

— И хорошо, зато свиней никто не украдет.

— Их и так никто не ворует.

— Потому и не воруют, что свинокрадов ловят.

— Их нет! — закричал я. — Пойми ты, свинокрадов нет!

Раздалась телефонная трель. Я подошел к столику и снял трубку.

— Алло.

— Василий, это я, — сказала мать. — Ночью у токаря поросенка украли. Следите за свиньями. Пропадет свинья — я вас самих закупорошу! — запиликали короткие гудки.

— У токаря поросенка украли, — положив трубку, сообщил я.

— Кто? — глаза брата испуганно заметались. Казалось, брат стремится заглянуть себе за спину: посмотреть, не подкрадывается ли кто?

— Я откуда знаю? — сел в кресло, продавленное тушей отца. — Нечего нам было вообще туда лезть.

— Я поросенка не брал, — нахмурился Димка, — я первый убежал, а ты еще оставался...

— Ты что, думаешь, я спер поросенка? — удивился я.

— Ты там один оставался, а теперь поросенка нет.

— Я потом с отцом и Кобаном ездил, Орешниковых ловил, и никакого поросенка у меня не было.

— Ты мог его спрятать.

— Где?

— Не знаю.

— На поле, да?

— Ну... — глазки растерянно поникли.

Спрятать поросенка мне действительно было негде.

— И мешок у тебя был, — вспомнил я.

— Я его потерял, — признался брат.

— Маша-растеряша. Посеял хорошую вещь.

Мешок был вещью нужной, потому, что на нем, в отличии от остальных наших мешков, не была вышита фамилия. — Теперь придется себе где-то мешок искать.

— Это Чомба спер поросенка, — осенило Димку. — Когда я звонил и спрашивал про токаря, он догадался и подкараулил нас. А когда мы убежали — схватил поросенка и унес домой.

— Один бы он не донес.

— Значит, с мамкой был.

— Токарь же ее брат. Что, Анька дура, у брата воровать?

— Батя бы украл и у брата и у кого угодно. Может, и она такая?

Я пожал плечами: кража поросенка у токаря Анькой Мартынец и Чомбой в голове не укладывалась, но я уже ни в чем не был уверен.

— Или вот: это Пыка и Мыка, — брожение в мозгу брата продолжалось, — они — братья Орешниковы, они и украли!

— Ты помешался уже.

— Вот увидишь, — глаза Димки горели, будто в них тлели угли, — это они украли! Братья Орешниковы!

— Да ну тебя! — я в сердцах собрал со стола посуду и ушел в ванную мыть.

Димка не терял времени зря. Усевшись в кресло, волнуясь и ошибаясь, настучал на кнопках желтого VEF-TA номер дома Чомбы и, косясь на дверь в кухню, начал горячо шептать в трубку. Не знаю, что он наплел лучшему другу, который и сам был слегка «без царя в голове», но искра безумия на почву деревенского суеверия была брошена.

Пока довольный Димка потирал руки, Чомба разносил по деревне новость об истинном облике Пыки и Мыки. Еще и Кобан поделился сомнениями с женой Зинкой, известной сплетницей и выдумщицей. Так что пламя разгоралось сразу из двух искр. К обеду любопытные дети уже прибежали на ток: посмотреть на «шпионов» Пыку и Мыку.

Подручные мукомола, смущенные необычным вниманием, жестикулировали еще энергичнее и что-то объясняли друг другу.

— Это они специально не по-русски говорят, — шептал Чомба Рябому и Башкиру, — чтобы никто не догадался.

Лелик-мукомол, выйдя из мукомольни, подозрительно посмотрел на детей.

— Вы чего тут? Цирк вам что ли? А ну-ка кыш!

— Не нукай, не запряг, — нагло ответил Рябой, весьма чванившейся родственниками в Москве. — Бате скажу, он тебя зарежет.

— Я вас сам поубиваю, — мукомол, отсидевший пять лет за кражу, схватил стоявшую у стены деревянную лопату и кинулся за брызнувшими врассыпную детьми.

Дети бежали, а вслед ехидно, как две гиены, хихикали Пыка и Мыка и раскатисто хохотал Лелик. Испуганные дети кинулись в правление, жаловаться матерям. Возмущенные матери пришли в кабинет к нашему отцу и потребовали призвать взбесившегося мукомола к порядку.

— Совсем из ума выжили, мукокрады! — взъярился отец. — Я их загоню обратно в стойло! Они у меня мычать разучатся! Я их живо возьму за рога! Дети, — солидно объяснил женщинам, — цветы жизни и топтать абы кому мы их не позволим.

— Правильно, Владимирыч, — поддержала мать Рябого. — Так их!

— Глас народа для нас почти как завет партии, — отец вышел из кабинета и важно, как матерый гусь, пошлепал к своей «ниве», чтобы ехать на ток. Пройти сто метров пешком он считал ниже своего директорского достоинства.

— Вить, — подошла мать, — люди говорят, что Пыка и Мыка шпионы.

— А я тебе говорил! — возликовал отец. — Неуловимые братья Орешниковы! А ты мне не верила.

— Я думала...

— Тут есть, кому думать, партией назначенному.

Уселся в машину, взял трубку рации:

— Микола, Ефим Николаевич, Центр на связи. Как слышно? Прием.

— Владимирыч, слышу нормально, — отозвался Кобан.

— Виктор Владимирович, Ефим Николаевич на связи, — доложил парторг Бобрин.

— У нас преступники на территории тока. Берите людей и подъезжайте туда. Я буду руководить операцией по обезвреживанию.

— Преступники? — удивился Бобрин.

— Контрабандисты-шпионы, — подтвердил отец, — расхитители социалистической собственности.

— Братья Орешниковы? — догадался Кобан. — Вэ-Вэ, ты их нашел?

— Они самые.

Дальше начался форменный кавардак: трактористы под руководством Бобрина и шоферы под руководством Кобана, под общим руководством отца, повязали ошалевших помощников мукомола, и на всякий случай самого Лелика, храбро отбивавшегося лопатой. Пленных погрузили в совхозный автобус и отвезли в райцентр, в отделение.

Милиционеры долго бились, пытаясь взять у Пыки и Мыки показания. Не помогли даже бодрящие удары по почкам — речь несчастных никто не понимал. Выручил участковый Филаретов, догадавшийся привлечь в роли переводчика Лелика-мукомола. Диалог наладился и стала очевидна вся нелепость обвинений в контрабанде и шпионаже в пользу Америки. На всякий случай троицу продержали в отделе до следующего утра, а потом с миром отпустили.

 

На следующий день пыльный зной лился на деревню, а я остервенело долбил подвешенную к яблоне самодельную грушу, сделанную из лопнувшего футбольного мяча. От ворот раздался звонок. Пройдя через сморенный двор, на который тяжелым косматым зверем навалилась жара, открыл калитку. За ней обнаружился опирающийся на велосипед троюродный брат Алексей. Он вместе с дедом Шуриком и пасекой приезжал летом из города. Останавливались обычно в роще. Лешка к нам на велосипеде ездил за молоком.

— Привет, Лех. Вы что, приехали уже?

— Привет, Васек. Приехали. Вот, дед к вам за молоком послал.

— Жди, пока мать на обед придет. Она даст.

— А Димка где?

— Спотыкается где-то с Чомбой. Шныряют повсюду, смотрят, где и что украсть можно.

— Ясно, как обычно. Что нового?

— Дед Володя умер.

— Я знаю, дед говорил.

— А чего дед Шурик на похороны не приехал?

— Он, — брат понизил голос, — сказал, что дед Володя колдун. От этого могут пчелы пострадать. А как раз сезон начался, ему пчел морить никак нельзя.

— Чушь какая-то, колдунов не бывает.

— Не знаю, дед Сергей, вашей мамки батя, колдуном был.

— Ты откуда знаешь? — заинтересовался я.

Про покойного деда Сергея поговаривали, что в войну он в полицаях служил. Дед Сергей был странной личностью: сторожил деревенское кладбище и жил в сторожке. А еще к железной спинке его кровати с панцирной сеткой была привязана на цепочке от пробки, когда-то затыкавшей слив в ванне помещика Островзорова, большая деревянная киянка по прозвищу Буратино, которой дедушка бил по голове крыс, пытавшихся холодными зимними ночами забраться к нему в кровать погреться.

— Да слышал кое-что... — замялся брат. — Пошли что ли пока в ножички поиграем?

— А и пошли, — я решил пока отложить расспросы.

— Маруська давно была?

— В этом году еще не была ни разу.

Обходя разморенных кур и важно плещущихся в прудике уток, прошли в сад. Мирно играли в саду в ножички, а тут прибежали Димка с Чомбой с добычей. Они, словно туземцы пустые банки из-под тушёнки, натырили с новых сортировок паспорта, инструкции и все блестящее, что можно было быстро и незаметно открутить. Брат был на морду глупый, но хитрый, — так судачили про него деревенские старушки.

— Гля, что у нас есть, — Димка гордо продемонстрировал добычу. — У вас, в городе сортировок нет, и такое не сопрешь.

— Сортировок нет, да и не надо нам такой хлам, — отмахнулся Лешка.

— Вася, смотри, — переключился Димка на меня.

— И зачем нам этот хлам? — поинтересовался я, искоса поглядывая на Лешку, чтобы не мухлевал.

— Как зачем? — вскинулся Димка. — В хозяйстве пригодится. Бумажки можно в туалет положить...

— Угу, и батя сразу поймет, кто их спер.

— Да, не получится, — Димка почесал голову.

— А железки эти куда девать? — продолжал я.

— Продать можно!

— Кому?

Димка пожал плечами.

— Ерунда все это, — сказал Лешка. — Надо серьезными вещами заниматься.

— Какими? — в один голос спросили Димка и Чомба.

— Вот у нас, в городе, знаете, как делают?

— Как?

— Берут конфету шоколадную и вызывают шоколадного гномика. Давайте и мы так сделаем.

— Давай, — подхватил Чомба, глаза его загорелись нездоровым энтузиазмом.

— А что для этого надо? — уточнил я.

— Конфета, нитка, иголка, — перечисляя, загибал пальцы Лешка.

— Все это хорошо, только конфет у нас нет, — остудил их я. — Так что ты насчет деда Сергея говорил? — спросил небрежно.

— Я слышал, — Лешка понизил голос, — что он упырем был.

— Да ну? — не поверил Димка. — Упырей не бывает.

— Я не знаю, бывают или нет, но когда деда Семена подхоранивали, то случайно могилу деда Сергея задели.

— И что?

— А то, что гроб уже сгнил и одежда сгнила, а сам дед Сергей лежал в могиле как живой.

— Ого, — сказал Димка.

Чомба перекрестился.

— И глаза у него были открыты, а покойникам всегда закрывают.

— Ты откуда про все это знаешь? — спросил я.

— Серега помогал могилу копать, он мамке рассказывал, а я подслушал, — смутился Лешка.

— Подслушивать полезно, — наставительно сказал Димка, ткнув Чомбу локтем в бок.

— А вот еще, — Лешка говорил тихо, почти шепотом, — на нем шляпа соломенная была...

— И что? — не понял Чомба.

— А то, — посмотрел на нас, — что его без всякой шляпы хоронили.

Я кивнул.

— Я не помню, маленький был, — признался Димка.

— Может, в гроб просто положили? — засомневался Чомба.

— Ты что, дурак? — Лешка постучал его костяшками пальцев по лбу. — Кто соломенные шляпы в гроб кладет?

Мы переглянулись, задумались.

— Очки кладут, — неуверенно вспомнил Чомба, — и палки, а шляпы и правда нет.

— Во я про что и говорю, — кивнул Лешка, — что нечисто там что-то с дедом Сергеем было.

Чомба перекрестился.

— А еще говорили, что если дед Сергей к кому-то во двор заходил, то там молоко скисало, — добавил Лешка и, посмотрев на Чомбу, добавил:

— Честное пионерское.

В это время от крыльца раздался задорный крик отца:

— Дармоеды, домой! Батя пришел!

Мы бодрой рысью кинулись на зов. За опоздания родитель мог и оплеух отвесить, поэтому бежали «быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла».

— Какая тут гоп-компания собралась. Привет, Алексей. Поздравляю с приездом в наши пенаты.

— Здравствуйте, дядя Витя. Спасибо.

— Пап, шляпу со стола убери, — сказал Димка.

— Это почему?

— Мать говорит, что примета плохая — нельзя шапку на стол класть.

— Коли Танька говорит, то так оно и есть, — отец ловко метнул коричневую фетровую шляпу на висевшие на стене лосиные рога. — Надо слушаться и почитать родителей. А у меня для вас сюрприз.

— Какой? — настороженно спросил брат, не ждавший от отцовских сюрпризов ничего хорошего.

— Какао, дети мои, есть продукт для людей умных, — водрузив пачку какао на стол в прихожей, распинался отец. — Бурда, которую в столовой именуют какао, и рядом не стояла с этим благородным напитком. Это как виски и самогон.

— А при чем тут виски? — почесал висок Димка, глазки которого забегали вспугнутыми тараканами.

— Виски — напиток такой. Водка из дубовых бочек. У нас в «ликбезе» негры ее пили, — благодушно разъяснил отец.

— А откуда у тебя какао? — задал я более насущный вопрос.

— Откуда? — папаша скорчил заговорщицкую гримасу. — Известно откуда. В столовой спер.

— Дядь Вить, но в столовой же бурда? — не понял Лешка.

— Это, смотря в какой столовой. В нашей — бурда, а в райкомовской — вещь! Это — из райкомовской, — подхватил пачку и потряс над головой, как почетным кубком. Потом начал раскланиваться нам, будто выступивший Кола Бельды. — Вынес, так сказать, пользу с пленарного заседания. Не все же гуляш с рисом лопать.

Мы уважительно уставились на пачку.

— Такое какао сам Луис Корвалан пил! — добил отец. — Пил и нахваливал!

Мы еще больше зауважали пачку, украденную ловким отцом у неведомого нам Корвалана.

— Не своруешь — где возьмешь? Правда, оболтусы? Какао неплохой приварок к продуктовому довольствию, — продолжал, словно на трибуне съезда, разглагольствовать отец. — Этот сытный, бодрящий напиток хорошо сочетается с завтраком, обедом, ужином и другими приемами пищи! В наш атомный и космический век полноценное питание трудящихся есть первейшая обязанность, продиктованная линией партии, — хлопнул кулаком по столу. — Где аплодисменты?

Мы дружно захлопали, опасаясь, что кулак может прилететь кому-нибудь в лоб.

— Короче, пейте какао, а мне пора на работу, — напяливая на лысину шляпу, откланялся отец.

— Это он про что? — уточнил Чомба, как только хлопнула дверь на веранду.

— Батя какао в столовой у Луи Корвалола украл, — похвалился перед другом Димка.

— Вот, — взял я пачку, — вместо шоколада будет.

— Лучше бы все-таки конфету найти, — презрительно сморщился Лешка, — что, во всей деревне шоколадной конфеты нет?

— Откуда?

— Ну, не знаю... В магазине купить...

— Нет в магазине шоколадных конфет, — отрезал я. — Смешаем какао с медом и будем вызывать.

— А иголку куда будешь втыкать? В порошок?

— С медом он густым получится. Иголка воткнется.

— А может не надо? — привычно внес пугливую нотку Димка. — Зачем нам этот гномик?

— Конфет в вашей деревне нет, — начал загибать пальцы Лешка, — гномик даст нам конфет, — загнулся второй палец, — мы продадим конфеты, — третий, — и у нас будут деньги.

— Много? — в Димкиных глазах загорелись жадные огоньки, а Чомба, который быстро расчухал возможности, даруемые шоколадными конфетами, нехорошо уставился в затылок Лешки, словно прикидывал, как опустить на него кирпич, чтобы самому отхомячить жирный шоколадный кус.

— Как продадим.

— Хватит делить неполученные деньги, — прервал я, — а то сглазите.

— Тушенки бы еще хорошо... — мечтательно сказал Чомба.

— Давайте сначала с шоколадом разберемся, а потом об остальном подумаем, — урезонил я.

Из загустевшего прошлогоднего мёда, который, погнув железную ложку, наковыряли со дна трехлитровой банки и притащенного папашей коричневого порошка вылепили большой неровный параллелепипед.

— Вроде, похоже на конфету? — с надеждой спросил Димка.

— Глаза протри! — ответил Чомба. — Они у тебя все в какао.

— Шоколадные конфеты черные, а у нас... — начал нудеть Леха.

— Да ладно тебе, — толкнул его локтем, — конфеты бывают и светлее, я сам видел.

— Правда, — подтвердил Чомба, — я тоже видел.

— Ладно, сойдет, — махнул рукой Лешка. — Нитка, иголка?

— Есть, — показал я.

— Положу пока на солнце — лучше застынет, крепче будет, — сказал Димка, вынося наше творение на улицу.

Мы стали убирать прихожую, уничтожая следы «конфетной фабрики». К вечеру пришла мать и обрадовалась Лешке.

— Леша, как же ты вырос. Совсем большой спал.

— Тетя Таня, а можно я сегодня останусь у вас ночевать?

— Можно, чего нельзя? Только без шалостей! — погрозила нам пальцем.

С шести часов вечера втроем мы поливали огород, таская лейки с нагревшейся за день водой из бочек, стоявших вдоль стены дома. Поливом занимались до половины одиннадцатого, прервавшись только чтобы сбегать встретить скот. В одиннадцать поужинали, и мать пошла спать, а отец смотреть телевизор. Под покровом падающей на деревню темноты мы втроем незаметно выскользнули из дома.

— Где конфета? — спросил я.

— На огороде, возле бочек. Сейчас принесу.

Димка приволок комок. Я посветил слабым лучом фонарика. «Конфета» была облеплена мухами и осами.

— Они это... того... — начал мямлить брат, — ... налипли... я отчищу.

— Хорошо, что птица никакая не сожрала, — вслух подумал я.

Димка поскреб об стену веранды, очищая.

— Где твой друг? — спросил Лешка, рассматривая сад, казавшийся зловещим в свете двух фонарей, раскачивающихся на столбах.

— Обещал прийти... — промямлил Димка.

— Ладно, пошли, — поторопил я.

Ритуал было решено проводить в глубине сада, где потемнее. Мы пересекли двор, нырнули меж горизонтальных жердей ограды.

— Я уже замерз тут, — голосом Чомбы сказал из кустов малины кусок темноты.

Мы вздрогнули.

— Чего вы так долго? — Чомба вышел из кустов.

— Не шуми! — шикнул я.

Пошли дальше меж ровных рядов спящих яблонь.

— Давайте тут, — наконец предложил я.

— Давай.

— Клади, — на правах человека, более опытного в этом деле, начал командовать Лешка, — нитку, иголку.

Воткнули предмет, который язык уже не поворачивался бы назвать конфетой, в развилку яблони.

— Гномик, гномик появись, — начал декламировать Лешка.

— Гномик, гномик появись, — гнусавили за ним Димка и Чомба.

— Гномик, гномик появись...

— Чего? — раздался сиплый голос, и перед яблоней возникла громадная темная фигура.

— А-а-а-а-а! — не знаю, кто завопил это первым, но все мы кинулись от гномика сломя голову и, не разбирая дороги, понеслись по ночному саду в сторону дома и спасительных маяков фонарей.

— Вы чего? — неслось нам вслед.

— А-а-а-а-а! — бежали мы.

Изодравшись в кровь о низкие ветки, вбежали во двор (при этом кто-то умудрился поломать жердь в ограде), а затем и в дом.

— Вы чего шумите? — спросил лежавший у телевизора отец. — Смотрите, мать разбудите, так она вас изувечит.

— Там это... — всхлипывая, выдал Димка, с трудом дыша.

— Чего?

— Гномик...

— Чего? — не понял отец, и, встав с дивана, вышел в прихожую.

Посмотрев на наши бледные лица и тяжелое дыхание, озадачился еще больше.

— Что случилось? А ты, Чомба, что тут делаешь?

— Там нечистая сила. Я домой не пойду! — отрезал Чомба. — Он меня убьет и съест!

— Это у вас игры такие? — с надеждой спросил отец.

— Не пойду! — уперся Чомба. — Не-е-е-е-т, — вдруг заорал.

— Чего орете, бестолочи? — из дверей спальни показалась мать. — Совсем с ума посходили, недомерки?

— Там гномик! — отрапортовал Димка, который матери боялся больше, чем любой нечистой силы. — Он Чомбу съест!

— Совсем ку-ку, — мать положила Димке на лоб ладонь, замеряя температуру. — Это все ты виноват, — палец ее другой руки указал на меня, — запугал брата, выродок.

— Не пойду! — вцепился в дверную ручку Чомба, — не имеете права!

— У вас тут психоз, — поставила диагноз мать. — Мозги забродили от жары.

— Выпороть, и все как рукой снимет, — плюхаясь на табурет и закуривая «Приму», сказал отец. — Это от безделья у них.

Мать, лениво шагнув вперед, мощной звонкой оплеухой прекратила истерику Чомбы. Наступила тишина. В тишине неожиданно громко прозвенел дверной звонок. Мы все вздрогнули, а Чомба, над чьей головой раздавался звон, упал в обморок, так и повиснув на ручке.

— Это он! — заорал Димка, ловко ныряя под стол.

— Кого там черти принесли? — отец встал, зашел в спальню, вышел с ружьем.

— Это он, — мультяшным Пятачком пискнул Димка.

Я подхватил со стола нож и шагнул вслед за отцом, который, ногой небрежно отодвинув с прохода Чомбу, вышел на веранду.

— Кто там? — щелкая взводимыми курками, спросил он.

— Владимирыч, это я.

— Нет, Владимирыч — это я, — не согласился отец. — А там кто?

— Я это...

— Открой, — прошептал отец.

Я включил свет на крыльце, осторожно отодвинул щеколду и отскочил от двери. Отец стволом открыл дверь. За дверью стоял скотник Херес и держал в руке оброненный мною фонарик.

— Вот... детки ваши игрались в саду... а я там дремал... вот, они обронили... —Протянул фонарик, неуютно косясь на нацеленное в лоб ружье.

— Спасибо за бдительность, Сергей Иванович, — опустив ружье, сказал отец. — Вася, возьми.

Я взял фонарик из подрагивающей руки скотника.

— Ну, я пошел? — попятился скотник, обдав меня мощной волной перегара.

— Иди, — разрешил отец.

Скотник развернулся и сошел с крыльца. Мы, переглянувшись, смотрели вслед.

— Это ваш гномик? — отец почесал стволом затылок.

— Ну...

— Ясно. Точно вы с ума сходите. Завтра дам вам еще больше работы, — спустил курки и вынул патроны из стволов. — Пошли спать. Мамаша сейчас задаст вам фитиля, чтобы не росли конокрадами. Да и я пропишу пилюльку. Завтра нарежу вам делянку на латифундии...

Мы зашли в дом.

— Вить, что там? — спросила мать.

— Херес приходил.

&m