Пятая история

Поначалу, когда Мишка лежал в реанимации, к нему никого не пускали. Только медсестра выходила в коридор сообщить пришедшим Ленке или маме, что состояние пациента стабильное. Но что именно означала эта стабильность, конечно же, не объясняли.

Потом Мишку перевели на четвертый этаж, в травматологию. Уже другой доктор предупредил мать, чтобы не вздумала плакать и вообще как-либо проявлять негативные эмоции, потому что, травма головы у него серьезная и ему необходим покой, а лишний раз волноваться ни к чему.

Мишка с подвешенной на вытяжке ногой, встретил их улыбкой.

— Привет, ма. Ленка и ты тут. Здорово, — бесцветным голосом сказал он. — Тут вай-фай есть. Бук мне принесёте, а?

Разговор получился недолгим. Мама всё ж таки разрыдалась, запричитала и их сразу же вывела за дверь медсестра, будто специально дежурившая за дверью.

Идя домой, Ленка вспоминала Мишкино лицо: заживающие ссадины, выбритая левая часть черепа, прикрытая повязкой. И взгляд... будто на тебя смотрят одновременно два человека, один из которых твой друг и даже чуть больше чем приятель, а второй — чужой, незнакомый, но знающий о тебе что-то такое, о чем ты не поделишься даже с отражением в зеркале. Ни ссадины, ни повязка, скрывающая под собой стянутые стерильной нитью ошметки кожи, не вызывали той мрачной оторопи, которая обволакивала рациональную часть сознания при взгляде в Мишкины глаза.

Доктор объяснял потом, что сгусток образовался в участке мозга, отвечающем за зрение и удалять его на текущий момент ни один врач, находящийся в здравом уме, не рискнет. Повторять Мишке наркоз, спустя такой короткий промежуток времени, учитывая его общее состояние и слабое от рождения сердце — ни чем хорошим не закончится. А потому покой, покой и еще раз покой.

Попутно, дабы успокоить маму, доктор рассказал, что в его практике было несколько случаев, когда всё обходилось вообще без хирургического вмешательства. Правильные препараты — и с течением времени сгусток рассосется сам по себе.

На следующий день Лена занесла Мишке свой нетбук.

— В игрушки на нем не поиграешь, он слабенький. Ну, разве что в пасьянсы да пинбол. Но сёрфить по сети вполне сгодится.

— А мне серфить не надо — всё так же странно улыбаясь, и подмигнув Ленке правым, выцветшим глазом, сказал Мишка — Я сказки буду писать. Мемуары или истории какие-нибудь. Не определился еще.

— Ты в своем репертуаре — улыбнулась Лена.

— Времени валом, Ленка, ва-лом. Пусть оно проходит хоть с какой-то пользой.

Ощущение того, что Мишкин правый глаз смотрит куда-то внутрь, вороша картотеку мыслей и помойку эмоций, крепло в Лене с каждым посещением. Каждый раз, когда их взгляды встречались, по спине у девушки будто ползло насекомое, заставляя покрываться гусиной кожей. Но стоило отвести взгляд, как ощущение готовой вот-вот сорваться с цепи паники, вяло отступало.

Правый глаз двигался синхронно с левым, зрачок сужался и расширялся, но, в отличие от своего левого соседа-напарника, будто, прожил долгую жизнь, полную различных событий, разглядывал мир как-то мудро, словно принадлежал старику.

— А о чем писать будешь?

— А не знаю — в голосе озорные нотки. — Я фотографом был? Был. На гитаре играл в группе? Играл. Мотоцикл сам собрал? Ездил на нем? Да! Так почему бы не попробовать себя на литературной ниве?

— Так всё-таки?

— Не знаю, Ленка. Посмотрим. «Наступила осень, не цветут цветы, мне никто не нужен, кроме ты!» — и вдруг сменив тон на серьезный — У тебя зеркальце есть? Дай.

— Зачем? — изумилась Ленка.

— Вы все смотрите на меня как-то странно. — Мишка пожал плечами. — И очень быстро глаза отводите. Я по лицу руками водил, ощупывал — всё на месте. Только остатки ссадин. Ну, струпья, какие-то. А вы все, даже медсестры с докторами, стараетесь мне в лицо не смотреть. Вот мне и интересно.

— Я не знаю, Миш...

— За то я знаю. Давай, доставай. Не бойся, я ж не истеричка какая.

И Лена, порывшись в сумочке, протянула ему зеркало.

Мишка изучал своё лицо около минуты. А затем сказал:

— Он, блин, водянистый какой-то и вместе с тем выцветший, — и отдал зеркальце Ленке. — Да, неприятненькая картинка маслицем.

— Но видишь-то ты двумя глазами одинаково хорошо?

— Ага. Тут тетку приводили, окулиста... Ты, кстати, знаешь, как у них таблички с буквами называются? Таблицы Сивцева! Во! Так вот она меня долго гоняла по этим таблицам, светила в оба глаза и много всякой фигни со мной делала. Закрой левый, открой правый... Но, говорит, всё в порядке. Можно в снайперы!

— Прям так и сказала?

— Нет, ну про снайперов это я уже от себя добавляю...

Когда Ленка, в промежутках между учебой, возвращалась в родной город на выходные, обязательно ходила проведать Мишку. И тот скидывал ей на телефон очередную историю, которую успевал сочинить за эту неделю.

Надо отдать должное, писать у него получалось очень хорошо, захватывающе и с юмором. И этой истории хватало ровно на полчаса поездки в автобусе.

Лена открыла в телефоне читалку, выбрала из списка файлов тот, который назывался «5».

«Привет, Ленка. Эту историю, как и предыдущие, ты отложила до автобуса. Но она будет не такой как предыдущие. Зато расставит все точки над «ё» и в конце концов даст ответ на вопрос, который я задаю себе в течение почти месяца.

В больничной палате, когда вокруг тебя нет ничего кроме стен и одного окна, к которому тебя повернули затылком, очень много времени для размышлений, фантазий и банального самокопания. Начнем с того, что у тебя в автобусе нечетное место. Так?..»

А какое место? Лена положила телефон на колени, достала сумочку, выловила в ней кошелек, открыла отделение, в которое складывала чеки, достала билет. Место — 19. Шанс угадать четность или нечетность билета — пятьдесят процентов. Как придумает что-нибудь...

— Мистификатор, мать его — улыбнулась Ленка и вернулась к чтению.

«...Ты проверила билет, выяснила, что место нечетное и, беззлобно ругнулась на меня, подумав о том, что шанс угадать, равнялся пятидесяти процентам. Так? Это место номер девятнадцать. Теперь впечатляет?

Знаешь, это всё началось еще тогда, когда я пришел в себя в операционной. Я чувствовал, как мне что-то делали с ногой, чувствовал боль, но сил, сказать, что я в сознании не было. Я много раз слышал о таком. И даже не удивился. Удивило меня другое. Фразы врача и ассистентов, которые они говорили во время операции, проскакивали в моём сознании на несколько мгновений раньше, чем они произносили их вслух.

Но, тогда я списал всё на эффект эха, не покидавший меня под наркозом. Все звуки будто многократно отражались от стен и метались туда-обратно, попутно пролетая сквозь мою голову. В конце концов, в голове пронеслась фраза «он, кажись, в себя приходит», и спустя мгновение её сказал один из врачей (наверное, анестезиолог), а я снова провалился в пустоту.

Ваш автобус стал ехать медленно. Если ты оторвешься от чтения, отодвинешь штору и выглянешь в окно, то увидишь, как вы объезжаете аварию...»

Почему так медленно? Что мы объезжаем? Лена отодвинула штору. За окном старенький, обшарпанный ЗИЛ, под которым застряла расплющенная легковая машина.

Лену передернуло. Сначала от увиденного. Затем пришло понимание того, что про аварию она прочитала раньше, чем увидела её за окном автобуса.

В салоне автобуса началось сдавленное обсуждение — пассажиры тяжело вздыхали, сдавленно обсуждая увиденное, а Ленка, едва сдерживая дрожь в ладонях, вернулась к чтению.

«...темно-синяя «девятка» влетела под ЗИЛок. Водитель ЗИЛа поломал себе грудную клетку об руль, но жив, а вот в «девятке» никто не выжил...»

Сердце у Лены заплясало в рваном ритме. Чувство, сродни тому, которое возникает, когда ты видишь, как устойчиво стоящий на четырех ножках будильник ни с того ни с сего падает на бок. Чувство, сродни тому, когда слышишь, как на кухне хлопает дверца холодильника или, скрежет жалюзи, будто кто-то пытается их закрыть и знаешь вместе с тем, что дома кроме тебя никого нет. Лена вновь перевела взгляд на экран телефона.

«...Если бы я начал просто рассказывать тебе о том, что вижу «всех вперед», ты бы мне не поверила. Мне нужно было привести пример. И я выбрал вариант с историей, которую скинул тебе на телефон, которую ты сейчас читаешь.

Поначалу я угадывал, кто именно зайдет в мою палату, и через какой промежуток времени. Когда я поделился этим ощущением с доктором, тот мне доходчиво объяснил, что наше сознание так устроено, что мы регулярно перебираем внутри него варианты развития событий. И когда событие происходит (в моем случае, например, входит медсестра), то мы, зная, что вариантов было несколько, без зазрения совести позволяем сознанию обмануть себя, назначая самым главным из находящихся в мозгу, тот вариант, который уже произошел. Я не поверил. И продолжал экспериментировать. И вскоре убедился, что мне по силам узнать, не только, кто войдет ко мне в палату, но и что скажет.

Самый твердый, убеждающий меня в том, что я не схожу с ума, результат был тогда, когда приходила меня проведать ты. Что может сказать или спросить медсестра, врач, мама? Всё это более или менее можно угадать и вписать в теорию доктора, о том, что мы позволяем сознанию обманывать нас. Но вот новости из твоего института придумать так, чтобы они совпали с моей фантазией, было бы сложнее. А они всё равно совпадали. И я решился на эксперимент, который происходит прямо сейчас...»

— Девушка, а к Рудожу скоро подъедем? — оторвала Лену от чтения женщина, сидящая в соседнем ряду.

Лена нервно дернулась, взглянула на часы. Сердце колотилось в груди. Будто украдкой девушка выглянула в окно. Еще раз сверилась с часами и сообщила женщине, что минут через двадцать. Несколько раз глубоко вздохнула и вернулась к чтению.

«...Вот, ты сказала женщине в соседнем ряду, справа от тебя, что до Рудожа около двадцати минут. Перед этим ты выглядывала в окно. И именно хлебокомбинат, который ты увидела, стал ориентиром, позволившим отсчитать время.

Согласись, необязательно пример должен быть трагическим, чтобы убедиться в его правдивости? Хотя, именно трагический, с аварией, заставил тебя поверить.

Знаешь, Ленка, дело в том, что вижу я только то, что наверняка произойдет. А то, что можно изменить — оно в каком-то сером мареве. И чем больше шансов внести коррективы в событие, тем меньше я вижу.

С автобусом что-то случится. Не знаю что. Через семь или десять минут начинается серое пятно, в котором я ничего не смог разглядеть или услышать, а потом — автобус перевёрнут, люди в белых халатах, сирена, кровавые пятна на асфальте, автомобиль ГАИ, запах жженой резины, чьи-то жуткие крики...»

Сердце, будто на несколько мгновений замерло. Лена набрала воздуха в грудь и закрыла глаза. Перед глазами у Ленки был Мишкин взгляд — наполовину веселого раздолбая, у которого получалось почти всё, за что он ни возьмется, наполовину мудрого, уставшего от этого мира старика. Глаз, выцветший, всезнающий, но всё же Мишкин, уже занимал всё пространство перед ней.

Девушка открыла глаза, встала со своего места, подошла к водителю и спокойно попросила:

— Остановите, пожалуйста, автобус. Я выйду. Меня здесь встретить должны.