лубоф, кангал, утки

— Я не могу и не хочу тебя полюбить!

А я знал, что сейчас же её поцелую. И после — ещё. А завтра будут новые двадцать четыре часа. Обнулится таймер, будто и не было прошлого. Прошлое прошло и закрепилось во мне, как накипь на стенках старого чайника.

Тротуарная плитка плавилась под каждым шагом, проваливая в себя мои ноги. Рядом с ней тонуть в городской суете означало остаться счастливым. Шарушками осыпались сомнения. Если высоко подпрыгнуть и удариться оземь со всей силы, моя скорлупа треснет, я оголюсь перед ней. Хотя и так уже. Наизнанку. Все внутренности мои рассмотрела под низким, объятым тучами, солнцем. Даже пальцем успела куда-то ткнуть. Своим заинтересованным индивидуально живущим пальцем. Осталась ли довольна содержимым? Черт её знает. Смотрю на неё сбоку — идём-то плечо к плечу. Все хочу руку её схватить, но боюсь уже не найду сил отпустить. Такую не отпускают. Вцеплюсь зубами хлеще кангала. Обливайте водой, стреляйте, разжимайте рычагом челюсти, прижигайте железом тело — не отпущу. Сдохну прямо здесь. На неизвестном перекрёстке у неизвестного ларька. Но пока идём.

Ведет меня в парк. Маньячка? Было бы любопытно. Смеюсь. Она рассказывает что-то о себе. Чего я раньше не знал. Фамилии, травмы, работы, детство, книги, учеба, картины. Всего так много в неполных пятидесяти килограммах, в полутора с хвостиком метрах. Чуть притормаживаю и оглядываю её сзади. Может тележку за собой катит? Куда это все умещается? Быть может, в глаза. Один — ирония, второй — сарказм. Ладно бы два, как у всех, так ведь ещё вырастила себе на высоком лбу третий, невидимый посторонним. В копне волос я подозреваю небольшие рожки или что у них там проклевывается, у прозревших? Никелированные антенки, возможно. 

Сворачиваем в какой-то парк, броуновский поток лишних тел мельчает. Достаём сигареты и огонь. Пентакль. Она, я, парк, сигареты и огонь. Мир сейчас зависит от нас, за пределами наших взглядов он теряет контрастность и тает в ненужности, сереет густым туманом, таится и ждёт, когда мы снова решим посмотреть. Выдернуть его из небытия.

Вижу, как она курит. Больше года с ней, а этот спектакль разворачивается впервые. Радуюсь, что в зале я единственный поклонник. Прима неподражаема. Затягиваясь, она заостряет и без того булатные скулы. Я сглатываю, а она выдыхает. Так Гея выдохнула Землю. Так Шива душил врагов. Я все ещё не могу говорить.

Грустные утки не хотят улетать. Доедают брошенный в стальную воду батон. Переговариваются кряками. Они бедны словами. А я богат. Но с ней я селезень. Косноязычный, почти немой. Жаль, не знаю язык жестов.

Открываю пачку и тяну в рот очередную помощницу. Никотин немного успокаивает, а вместе с дымом возвращается память. Я говорю:

— Помнишь свой давний сон? Где я от тебя ухожу с какой-то бабой, не оборачиваясь и не замечая. 

Она хмурится воспоминанием и медленно кивает.

— Не сбылся! Вот.

Секунда, секунда, секунда. Смех.

— Бе-бе-бе, — отвечает.

Мне становится хорошо. Я наконец-то беру её за руку, но все же оглядываюсь украдкой — нет ли кого с пистолетом или ведром воды. Парк пуст. Она. Я. Грустные утки.

Детство осталось детством. Давно. Но почему сейчас опять хорошо? Как тогда.

— Пойдём, я приготовлю тебе рыбу и приглашу на танец. Это должно сбыться. Это — судьба.