К Элоизе

Крохотный белый шарик взметался над лабиринтом и падал на отведённые ложки, которые вновь подбрасывали его с тем, чтобы однажды траектория его лёта взяла единственно-верное направление. Если кому-нибудь это удавалось, он получал огромную мягкую игрушку — слона. Простояв час за пинбольным столом, Тихий Мальчик выиграл для неё двух слонов. Впрочем, одного пришлось тут же вернуть, потому что билетёрша сказала, что это — её последняя смена, а завтра нужно будет искать новое место.

Небо? В тот день не было привычной синевы над миром. Небо перевернулось, им обоим воздух казался сильно разреженным и даже дышать было нелегко, не то что смеяться. А уж целоваться, знаете ли, в стратосфере и вовсе мучение. Моря они попросту не заметили, если не считать морем тот тёплый шум, который вперемежку с ветром наваливался на них сзади время от времени. Носились ли чайки, таяли ли корабли в зыбких далях, вы можете подглядеть в любом фильме о любви на побережье, особенно если он снят в 70-х. Не скрою, вообще она была глуповата, а он был чуть робок, но только не в этот день...

Тугой синий шарик взметался над головами и падал на отведённую ножку, которая вновь подбрасывала его с тем, чтобы однажды траектория его падения нашла единственно-верное направление. Игра в мяч на песке стоит серьёзных усилий и, если у вас есть дела поважнее, не впадайте в ребячество. К счастью, недостатка в котором они не чувствовали, у них не было важных дел, и она веселились как дети. И позже, когда усталые, сидели они у воды, а с теплохода слетала музыка, а грешное южное солнце, сойдя со спин пляжников, укутывалось облаками, не было сказано ничего такого, о чём обычно говорят взрослые. Так кончился день, так кончалось лето, и так проходила жизнь: раскалённый докрасна шарик взметался над горизонтом и падал на глянцевую морскую обложку, которая вновь подбрасывала его с тем, чтобы однажды траектория его движения нашла единственно-верное направление...

Поздно они поднимались в город и, закрыв двери, выходили ужинать на чердак и там на полу засыпали, прижимаясь друг к другу. Всё вокруг затихало. Сонно мигали свежинки звёзд за окном. И лишь мистраль местного пошиба, иногда их тревожил посреди ночи, когда врывался насильником в комнату, грубым порывом разжав рамы-колени окна.
...Тихий Мальчик жил с нею в древнем солнечном городе. Но только здесь одна тайна: это был я.
Потом я долго не мог заснуть. Едва минувшее детство поднималось со дна моей памяти и застилало глаза.
Когда, нагулявшись, я возвращался домой и мать в кухне усаживала меня за стол, веки мои, склеиваясь, готовили удивительное путешествие по иным, ещё неузнанным землям. Ещё сверкало для меня солнце, ещё я бегал по лугу, играя с собакой, но уже язык обжигало ужином и тьма шептала на ухо: «забудь, забудь, забудь...» День угасал, запах прошлогодней травы крался в растворенное окно. Где-то сигналили автомобили, ползли усталые прохожие. А я — юн и счастлив — сидел за накрытым столом, не ведая, что дни и даже целая вечность могут быть беспросветно-тяжёлыми. Потом я вставал у окна и глядел, как залетали птицы под нашу крышу. Я наблюдал, как они опускаются на карниз, чтобы тут же вновь порхнуть в воздух и думал, что в гнёздах должны быть птенцы и раз уж это галки, то там у них наверняка хранятся какие-нибудь сверкающие безделушки...

Где-то, я слышу, где-то в вечности плещется Вожделенная Бессмыслица. Будет время, мы, охладевшие, на берегу Соляриса обернёмся и посмотрим на всё то, что было в нашей жизни и без сожаления, с усмешкой войдём в него, чтобы никогда и никогда не возвращаться. Принять это нелегко, но уйти позволено каждому, обетование же одно — забудь обо всём, довольствуйся тем, что есть.
Исчезнут равнины и горы и звёзды погаснут, не будет более ничего нового, не останется ничего ценного. Ты узнаешь это время. Вот приблизилась полночь существования. Теперь же прилив должен освежить прибрежные скалы, оставить среди камней Новое и унести с собой всё то, что больше не принадлежит суше. Уходящему в воды Соляриса даруется пустота и покой. Плеск волн, прежде едва слышимый, зазвучит ближе, обнимет тело, проникнет в тебя, чтобы заместить кровь в венах и капиллярах.

О чём шумят волны? Ритм прибоя это краткое изложение истины. Он ведёт нас по стезе спасения. Тому, кто слышит зов моря, нужен ли компас? И мы идём к воде, думая, что слово, написанное на песке, на всех языках будет значить одно — «Утешение». Встреть меня, мой Солярис, когда я остыну. Прими меня в воды свои...

7:34. Свежесть. Облачные тени плывут по улицам. Шорох листвы, пение, доносящееся из дома напротив, рёв автомобилей на трассе... Здесь и сейчас складывается скучная элегия выходного дня. А я её ретранслятор. Я сижу на стуле. Я весь — восприятие. Мой широкий балкон написан Магриттом, так нежны его линии, так необычна его композиция. Мне удобно и хорошо в халате. Под рукой чашка с горячим чаем и сигареты. Через занавеску могу я видеть собранную постель и небольшую часть кухни, а оглянувшись я бы увидел утро, расшитое золотом...
В кухне взвенивают ложки и блюдца, из кухни плывут тонкие ароматы и я вижу по временам твои слабые ладони в струе воды и — выше — густые тёмные локоны с твоей головы. Ночами, разглаживая эти локоны, я думаю: возможно ли, что ты — другой человек? Если одни на двоих мысли, одни слова...
Ты ходишь нагая. Ты дышишь неслышно. Ты — это я. Тебя всё равно, что нет и потому мне вдвойне приятней сидеть так и знать, что ты существуешь рядом...
«Элайза, Элайза — слышится из окон напротив — Прекраснейшая из королев, ступавших по Земле... Элайза, Элайза...»