Родная вода

 

(в соавторстве с Ксенией Комаровой)

 

 На лавочке лежала сырая, похожая на дохлую ворону газета. Витя брезгливо отклеил ее и бросил в урну. Сел. До электрички оставалось сорок минут, мимо несся бесконечный товарняк, груженый военной техникой. У Вити в глазах зарябило. Он прикурил, отворачиваясь от потока воздуха, и бросил взгляд на кран, бог весть зачем торчавший из стены станции. Из крана капало. А сверху на Витю начинал капать октябрь.

Домой. Сейчас он доедет до Березняков, сойдет с насыпи, потом поймает попутку, если повезет. Или пешком, по распутице, три километра четыреста метров, мимо лесопосадки, где он с пацанами собирал маслята. Возможно, мать еще жива. Телефон не отвечает уже сутки, и соседка трубку не берет. Витя щелчком отправил окурок на пути, выудил вторую сигарету. Мутило. Вдали настойчиво кричал петух, с полной безнадежностью в голосе. Из крана продолжало капать.

«Дай мне напиться железнодорожной воды!» — неожиданно чистым голосом спел в Витиной голове БГ. Витя покосился на кран. Пить хотелось, особенно после вчерашнего. Воровато оглянувшись, он присел, отвернул кран и подставил ладонь под струю.

— Дядя, не пей.

Витя обернулся. Мальчик, лет десяти, с травинкой в уголке еще по-детски пухлого рта, смотрел на него сверху вниз.

— Почему не пить? Грязная, что ли? — спросил Витя.

Мальчик покачал головой.

— Желтушная. Выпьешь — пожелтеешь.

— Правда?

— Ну, да. Будешь как китаец.

Витя представил себе желтого октябрьского китайца — в цвет березовой листвы и нахмурился.

— А где здесь попить можно?

— На колодце.

— Проводишь?

Мальчик неопределенно пожал плечами. Дождь совсем перестал, и ровно над Витей повис клочок синего неба. Проехавший недавно трактор перемешал глинозем с жухлой листвой, приходилось петлять. Мальчик уверенно и бескомпромиссно пер вперед в своих тяжелых, размера на два больше, галошах. Витя подумал, что молчащий телефон — это хороший знак. Ведь если бы она умерла, он бы знал, он бы все уже знал прямо сейчас. А так оставалась надежда. Не на чудо, тут уже не до чудес, но хотя бы на встречу. Он увидит ее, возьмет за руку — ее рука теплая, как шерстяная варежка, и такая же шершавая. Он будет держать эту руку, сколько сможет — за все годы, что пропустил, считая, что живет какую-то там важную жизнь. Отойдет только чтобы принести стакан воды. Особой. У них в деревне особая вода, со сладко-кислым вкусом, зубодробительно холодная, пробирает до кишок. Такая вода и мертвого поднимет. Мама поправится. Мама встанет, охая, наденет тапки, пошуршит на кухню, начнет греметь сковородками. Яичница на четыре яйца, с колбасой, молодым чесноком, хрустящий хлеб, кисель из клюквы. Мама, мама...

Витя поднял голову. Он стоял один, в пустой, нежилой деревне. Мальчика нигде не было видно. Скрипела на ветру открытая калитка.

— Эй, есть кто тут? — тревожно спросил Витя.

Вдали с березы снялись две галки и с криком полетели прочь.

— Пацан, ты где?

Он посмотрел на часы. Что за ерунда? Только что была половина второго, и вдруг девять. Девять чего? Ведь не вечер, еще светло. Значит, сейчас утро, но оно уже закончилось. Витя хлопнул себя по карману — сигарет не было. Наверное, тот малец вытащил и сбежал.

Надо вернуться на станцию, пока не поздно. А то потом следующую электричку два часа ждать. Только вот попить, и сразу туда. Витя подошел к колодцу. Сруб порос мхом, но ржавая цепь на барабане целая и крепкая, и ведро имеется. Он откинул крышку и увидел внизу черную, маслянистую воду. Мутный, будто нарисованный, клочок неба, барахтался на поверхности. Витя смотрел на воду, и ему казалось: там, в бесприютном холоде колодезного мрака, его ждут.

— Никто тебя не ждёт, дядя.

Исчезнувший мальчик выплюнул травинку и присел на корточки.

— Где мои сигареты, шкет?

— А здесь не курят. Это же храм.

Витя не любил игр. Витя нервничал. Похмельное сознание, озлобленное неизвестностью и абсурдом происходящего, взбрыкивало. Он смачно сплюнул в колодец и выписал кибальчишу звонкий подзатыльник. Мальчик обиженно хмыкнул, поднялся и побрел прочь, по колено в пожухлой траве. Метров через десять обернулся и повзрослевшим, серьезным голосом сказал Вите:

— Эту жажду не утолить водой. Ничем не утолить. Смирись, Виктор. И маму не ищи.

Витя еще раз сплюнул, на этот раз под ноги. Пнул грязный ковыль. Вверх порхнула запоздалая осенняя мошка.

— Сучья водка, — ругнулся, скинул гнутое ведро в зев колодца. Барабан, разматывая цепь, скрипуче крутился. В звеньях, дружно проглатываемых темнотой, Витя видел свою жизнь. Год за годом. Год за годом ржавое существование погружалось в ледяную, мертвую воду. Цепь событий, ошибок и упущенных возможностей. И упущенных людей.

— Мама, — прошептал Витя, — мне нужно найти маму.

Он осмотрелся, приметил невдалеке грунтовку и решительно пошёл. Он точно не знал куда, но надеялся, что к маме его выведет любая дорога. Всегда.

Ночь свалилась на дорогу внезапно. Кто-то наверху спустил курок и выстрелил чернотой по одинокому человеку. Убранные поля, нагие деревья, покосившиеся столбы — все исчезло. Остались морозный воздух и дурная горечь во рту.

Уже минут двадцать Витя поднимался в гору, оскальзываясь, не спеша. Он верил — с вершины сможет разглядеть огни родной деревни. Он спустится, побежит. Как никогда в жизни не бегал. Он прыжком перемахнет старый плетень, в три шага преодолеет неухоженный двор и схватится за ручку знакомой, утепленной войлоком двери. В сенях будет пахнуть мятой, зверобоем и луком. А мама крикнет от печки: «Кто там?» Витя нащупает дрожащей рукой рычажок выключателя. Тускло мигнет старая, бесплафонная лампочка и он скажет: «Это я, мама. Я вернулся, чтобы сказать, как люблю тебя. Прости и не умирай».

На вершине хлестал ветер, а у подножия вместо уютных огоньков деревенских домов бушевало море. Под обрывом Витя не смог разглядеть светлой полосы пляжа. Желтая луна выхватывала из ночи мокрые камни и гребни обреченных разбиться волн.

— Я на краю, — сказал Витя, — а за краем? Буду ли...

Витя шагнул. И море его приняло. И успокоилось. Луна сбросила желтизну, обелилась. Подмигнула кратером и зарылась в облака.

 

К грузовому вагону подъехал грязный армейский «Урал». Откинулся тент, и из кузова выпрыгнули поджарые офицеры. Старлей и капитан. За ними неуклюже вылезли два солдатика. Худыми руками они пытались открыть задвижки, удерживающие борт.

Офицеры подошли к вагону. В проеме сдвижной двери их ждал груз — свежий сосновый ящик.

— Резче давайте! — крикнул солдатам старлей.

Капитан разговаривал с сопровождающими груз вояками. Упрашивал их помочь перетащить ящик в «Урал». Вчетвером не управиться. Никак.

Капитан расстегнул бушлат, достал бутылку «Nemirov». Сделку заключили. Двенадцать рук сняли и перенесли ящик в кузов грузовика. Офицеры залезли следом, дождались, пока солдаты закроют борт, и помогли забраться им.

Машина тронулась, и капитан включил фонарик на телефоне.

— А того ли мы забрали?

Диодный свет упал на шершавую сосну. Нацарапанное простым карандашом имя еле виднелось: Виктор Березин.

— Того, — сказал капитан, — отвоевался боец.