Горе от ума

Я сейчас смотрела Слабое звено. И там, на вопрос «В каком романе из школьной программы есть персонаж Свидригайлов?», тетенька — школьный педагог ответила: «В романе Грибоедова «Горе от ума»... Похоже, подзабыла учительница то, чему ее учили долгие 10 лет. Да и действительно, уже почти 200 лет назад резня в Тегеране оборвала жизнь великого писателя, а Горе От Ума написано и того раньше. Все не упомнишь!

Зато я и мои одноклассницы до сих пор помнят бессмертную комедию наизусть! И не потому, что нас учили как-то необыкновенно или мы были особенно прилежны. Вовсе нет. А потому, что у нас был стимул. Высокий такой, под метр девяносто темноволосый и синеглазый стимул, в которого была влюблена вся женская составляющая класса, и которому было поручено играть в школьном спектакле Горе От Ума Александра Андреевича Чацкого...

Мы оканчивали восьмой класс, когда к нам пришел этот неожиданный сценический опыт, воплощенный собственными силами. Если за роль Софьи еще могли побороться довольно многие, то с Чацким вопрос был предрешен. На фоне еще коротеньких, сутулых, тонкошеих, прыщавых пацанов с обгрызенными чернильными ногтями атлетически сложенный член всесоюзной юниорской сборной по волейболу со смазливым и довольно глумливым лицом мог составить конкуренцию даже цвету Малого театра, куда нас таскали знакомиться с одноименной постановкой. А уж среди своих искать ему альтернативу и в голову не приходило.

С Софьей же вопрос решался мучительно. Однозначных красавиц не наблюдалось, хотя каждая из нас в душе знала, что она-то как раз очень даже Софья, но прямо заявить об этом стеснялась, а другие не догадывались. Поэтому ставившая спектакль учительница литературы пошла проверенным путем и назначила Софьей отличницу посимпатичнее. С этого момента ненависть к избраннице забила фонтаном, а она, не искавшая легких путей, торжествующе выпрямила спину, стала и в мирной жизни ломаться, изображая дворянское воспитание, и вызывала у остальных стойкое желание крепостных поджечь барскую усадьбу вместе с хозяйской дочкой.

Большинство класса было занято в остальных ролях. Молчалин был Софье по плечо, а Чацкому — чуть выше пояса, толстенький, щекастый Фамусов все время ел и хихикал, кудрявый Скалозуб ржал конем, а дамы света пялились на Чацкого, забывая слова. Если бы не строгое следование тексту и суровая дисциплина, содержание пьесы могло в нашей редакции существенно измениться. Но учительница была начеку.

Пока народ учил текст, репетировал в школьной форме, не показываясь на глаза будущим зрителям, срастания пьесы и исполнителей еще не произошло, поэтому хоть распределение ролей раздражало и уязвляло, но больше теоретически, чем визуально, и обделенные выбором и будущей славой злопыхательствовали, но еще держались. Перелом наступил, когда были дорисованы декорации, взяты в аренду костюмы и куплен грим. 

На наших глазах даже вчерашняя прилежная зануда вдруг стала кокетливой Лизанькой, толстоватая, ленивая троечница — старухой Хлёстовой, тощая дылда — графиней бабушкой, а непоседливый болтун в протертых школьных штанах — Антоном Антоновичем Загорецким. Что уж говорить тогда о главных действующих лицах... Ненавистная отличница- Софья Павловна Фамусова выложила тощие косы в замысловатую прическу, цепляла корявые школьные стулья кружевными кринолинами и накрасила ресницы, за что в мирное время ее могли бы выгнать из школы. А Чацкий! Во фраке с чуть длинноватыми рукавами, так что и цыпок стало не видно, в белой манишке и лаковых штиблетах, с подсурмлеными для солидности бровями и нарощенными слегка баками... Что там какой-то Ален Делон, когда тут был такой Чацкий!

В день премьеры все передние ряды были плотно заняты женским составом школы. Одноклассникам артистов пришлось силовым путем оттирать заинтересовавшихся старшеклассниц, признавая за собой право первого ряда, созвучное праву первой ночи. Родители были сосланы на галерку, чтоб не мешать нам страдать. Зал замер и занавес открылся...

К этому дню текст Горя От Ума мы все знали наизусть. Содержание и его сценическое воплощение нас совершенно не интересовало. Откровенно говоря, второстепенные действующие лица вообще могли бы на сцену не выходить, если бы не учительское задание и собственное честолюбие. Зрителям было не до них. Кульминацией для нас были совсем не главные разоблачительные монологи. Мы ждали одного — поцелует ли Чацкий этой гадине Софье руку. На репетициях не осмеливался, да и учительница не требовала. Чувствовала, что этот убийственный ход надо приберечь на премьеру!

Такого небезразличного, сросшегося с происходящим на сцене действием зрительного зала я не видела никогда в жизни! И, крутясь потом три года в Современниковской массовке, я, как никто другой из нее, понимала слова Кваши, что успех определится срастанием с залом! Современнику это нередко удавалось, но все равно меньше, чем в том нашем школьном убожестве! Зрительницы не дышали. Когда Чацкий взял Софью за руку, было слышно, как звенит трамвай за два километра от нашей школы. Когда этот гад таки поцеловал побагровевшей и счастливой Софье руку, мы окаменели, а одна, ранее не замеченная в интересе к сердечным делам, барышня из параллельного класса забилась в беззвучных рыданиях и была близка к обмороку. 

Успех был грандиозный! Да еще родительский комитет в лице матери отличницы-Софьи понесся на сцену с цветами не только для счастливой постановщицы, но и для главных действующих лиц. Совсем совесть потеряли!

Зрители нехотя расходились. Шмыгая носами и почти не разговаривая, с багровыми щеками мы поволоклись к метро. Как назло, в трех метрах впереди нас, размахивая букетами, шли счастливые родители Софьи и Чацкого и взявшиеся за руки главные действующие лица. Моя подруга мрачно пробормотала: «Похоже, ни Софья-сволочь не поедет в деревню к тетке, в глушь, в Саратов, ни этот гад не пойдет искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок...» И мы, печально вздыхая, согласно закивали...

Господи, ведь это было почти пятьдесят лет назад! Что только с нами с тех пор ни произошло! Никакому Грибоедову не снилось! Половина дворянского собрания расселилась между Бостоном, Израилем и Германией, у Софьи уже взрослые внуки, Загорецкий спился, а графиня бабушка — знаменитый доктор. Чацкий бросил большой спорт, стал втрое толще Фамусова, давно не говорит стихами, а как-то встретив меня на улице, захохотал, толкнул в бок и совсем не благородно произнес: «Мать, ты ж юрист, мы оба из внутренних органов!» За такого, может, Фамусов Софью бы и отдал...
И только память, на всю жизнь впечатавшая текст великой комедии, доказывает, что все это когда-то с нами было!