Есть только путь (на конкурс)

Лучик, сквозь толстые стёкла и щекотливо, небрежно даже, по его, тончайшим из-под одеяла. А там лишь недавно взошедшие, от того еще прозрачные, подмигивали, если б жарко ночью, росистой лужайкой. Вжимался в подушку, тяжелело дыхание, но твёрдой хваткой держал его, прекрасный по сути, облачно лёгкий, столь хрупкий. Что даже нашего, незримых наблюдателей, волей не участных, но этого даже… Всё, хватит!

Упало! Рухнуло! Всё пропало! Следа сна след слёг, падкое подушки падение простыло, нога же нырнула в нору одеяльную. Пододеяльное его бытие стремительно рассасывалось в бодрой резкости, огранной чёткости. Иван! Терзающий глаза свет уже заполнил узкую клетку спальни, в пронзительную плотность вслаивался гром будильника, с тем только, чтобы единым фронтом расколоть уставшей головушки орех. Иван! Звонят в дверь. Соседи, будто услышав это, грохочут. Твердят сообщение звонка – «на сегодня есть дела».

Иван! Гоорят, ад – другие. Днём так и тянется, плавкая цепочка со-бытий. До предела уж, линия, а всё не кончат. Монотонная, скучная, монообрзная, скудная. Кончить бы… да очень страшно засыпать. Проснёшься в жаркой дружеской улыбке, сны оплавятся, а «я» где?

Выпутавшись из лабиринтов шёлковой материи, Иван, наконец, прорвался к своему телефону. Неуверенный, та ли конечность, шаг на пол. Рассчитав равновесие напополам, неряшливо что-то со стула, запрокинулся, руки продел – теперь надо на люди.

Невуально окружили, где… Вверх – стук да стук, в висок прямиком, стук да стук, всё к двери тому… Тут же, так ненужно включённая люстра бьёт в стиснутый взор, спутник боли – позабыть бы… Вот там, точнотам, за дверью, но дойти ещё: и аспирин, и сволочь эта. Глухо споткнувшись о дверь, в забвенном исступлении поплыл на кухню. Отошедшие волны разбросали по коридору коробки и успокоили гостя. Вплыв, наконец, до краёв наполнил стакан. Вихрясь водоворотом у поверхности, растворялась сладостная таблетка аспирина.

В ничто обращается белый, крупицами воспоминаний оставаясь на рубашке. Объединить стихии, выдержав в 60 градусах – алхимическое чудо, точка первородного единства. День ещё тогда: обнажённая красота её бёдер, такая понятная – никаких сомнений тогда ещё нет. Чем сегодня заняться и что это всё – совершенно ясно в первородного солнца лучах. Она дразнит сочным плодом, сияющим в соках, а я соглашаюсь. Злосчастный плод, прекрасный плод – источник всех сомнений! Змий же коварный отвернулся, меня подставив, и в тот же миг отдалились врата, а голова наполнилась болезненной тяжестью сомнений. Никогда не мешайте водку с кокаином. За облупленной деревянной двери вратами вспыхнуло лицо, сначала пламенно улыбчивое, но секундой же удивлённое, уже шокированное.

«Ну ты и вырядился, конечно. Мать родная пожелал б не узнать, ёлы-палы»

На кухне стояла духота: стол поджимал ноги, показывая коленями острый круг треугольника, а чайник продолжал истошно орать, требуя скорейшего отсюда остужения (висеть носом в кружку, зная неминуемое возвращение на плиту). Не хотелось находиться тут: кухонно-приготовительная камера размерами была со спальню, узко, но вынужденно. Люстра точная копия той, но менее верная спутница – все, до одного исключения, глаза слепые – зато не такая раздражительная. Разговор без чая не тянулся: Серый в смущение, а в голове у Игоря ещё недостаточно осело для мыслей ловли. Обсудить было ещё с того самого дня, но только сегодня, заранее подготовленная, до ноты сооружённая обстановка неминуемости.

«Знаешь, а ведь я его почти убил. Он с ножом моим убежал… Нож не вернул, заявление не написал – думаю встречу я его ещё», – взгляд Ивана полз по описываемой сцене, невидимыми чернилами рисуемой где-то за стеной у плиты.  В руке его торчала вилка, пронзающая истекающий малиной пирог, но их со ртом встреча откладывалась.

 Уплотнялись наваждения: покушение на убийство; дурацкие пьянки-гулянки; любовные неудачи; неуверенность в знании себя и плотные, тактильно различимые мысли: об ужасности собственных решений; о скоротечности бренной жизни; болезненном прожигании её; невозможности найти в городском шуму любовь и об общемировом ужасе: человек обязан существовать под строгим взором смерти, другие хоть бы внезапно смертны, а своя смерть, парадоксально возможная, непостижима; увековечить себя негде; миф, о любви, так много восхваляемый, время которого не должно совпадать с нашим, течёт, кажется, вечность, ушёл; границы собственного «я» потеряны в городском шуму, лишь трансгрессивным движением они могут быть восстановлены; утрата всех исторических смыслов категории мужественности и даже невозможно понять, что правильно, а что нет: по локоть в ихоре – всебожьей крови – наши руки убийц – фрактальная неопределённость. В этом шатком положение решительно необходимо было что-нибудь делать.

– Так это у тебя гламурный траур такой? –  взгляд расправлял неряшливые складки другного платья, надетого без выглажки, без умения, –   решил бабой сделаться, чтобы по мужику пострадать? Это же тому, который в баре пристал? Олег, вроде.

Пристальный взгляд разжёг на стене слабый огонёк, вот уж и дым пошёл…: «мне иногда кажется, что я не там, где сижу, как в Матрице. А где тогда?», – договорив, лениво скакнул к плите. Пар разлился по чашкам, и Ваня наконец перевёл взгляд на собеседника.

– Все беды твои, что бабы нет и делом не занимаешься. – на “-маешься” Сергей громко ударил кружкой об стол, плеща чаем по округе, – мужику нужна работа руками и между ног!

Жаркий пар клубился над чашками. Клубы, салоны, вернисажи. Вот жаркий спор о картине, вот другая отходит с молотка. Деньги торчат из кармана дорогого бежевого пиджака, в хрустальном бокале раскачивается изыска вино. Качает в постели рука за бедро, нет отбоя знакомствам в интеллигенций кругах. Круги под глазами, ночи в порошках. Что ни день, то концерт, слава дорога. И лишь на смертном одре пустота.

Вздрогнул, узнав в гробу своё лицо. Толстая родинка под голубым левым глазом. Морщинистый лоб, отчего-то пробитый татуировкой в форме звезды. Угольно чёрные, небрежно отпущенные волосы, не успевшие постареть до седины. А внутри не билось убитое сердце, не работали отказавшие почки, даже потрёпанная прямая кишка была приведена в покойный вид. Одёрнулся, испуганно сузив зрачки в действительном.

– Слышал, труд сделал из обезьяны человека. А как может быть, что разумного, если труд тяжкий? Неандертальцы умнее были тяжелым трудом и забиты…

Олег:

               – Труд умственный, в с материей борьбе. Твори свою волю, таков да будет весь закон.

 

– Ты несколько дней тут сидишь, от духоты одурел. Выйдем в бар, опрокинемся!

 

– Изобретатели, учёные – сплошь мужи. А исследователи чувственного, величайшие искатели-творцы, поэты и художники?

 

Олег:

               – Поиск оправдывается. Любовь есть закон, любовь в соответствие с волей!

 

–  Сдалось тебе это всё. Ты же кодер, и так деньги нормальные водятся. Хочешь баб стишками впечатлять? Лишнее это...

 

– Любовь, Вера и Надежда – ты всё у меня забрал! Что осталось? Изволь уж, и до меня доберись.

 

– Они сами ко мне полезли, ёлы-палы! Придурок, женщина хочет, чтобы ей обладали. А ты что им дал?! – громом раскатилась об затылок оплеуха и эхом боли вглубь ушла.

 

Любовь: я буду с тобой навсегда. Отныне, наши сердца – это Наши сердца! Возьму лишь всего я тебя, ты вкусишь частицу меня.

 

Уходит.

 

Вера: всё станет у нас хорошо, завтра. С тобой буду я, когда ты достигнешь высот, скоро. Со мной чаша счастья будет полна, однажды.

 

Уходит.

 

Надежда: истерзан совсем, что с тобой? Ещё не закончен твой бой. Окончишь, мы будем одною судьбой. Пленительна я, как томительно горе.

 

Уходит.

 

Всё режет сказать, истерзало совсем: «Опрокинемся?» – Иван пошёл и переместился в постель.

 

В древней Греции был миф, отражённый диалогом Платона «Пир»: люди, в начале начал времён, были с четырьмя руками, четырьмя ногами и парой комплектов половых инструментов – ходили они колесом. Всё жило в миру, и только один, гермафродит творил беспредел. Зевс взялся разобраться: разрубил людей на части, никто не пожалел. И теперь, герметической тягой к единству, ищут себе отрубок несчастный, чтобы в любви соединиться. Тот ли больше мужчина, кто был мужчиной тогда, до Зевса управы?

Неописуемо потяжелело время, нависая грузным телом над Иваном. Перед глазами плыло от пьянящего смрада: пот мешался в воздухе с запахом гнилых зубов, но рвущая боль держала сознание в головной клетке, не давая забыться хоть на секунду. Когда-то песчинками текущее, вязко облепило пальцы, не давая пошевелиться. Вырваться было некуда, хотя разрывало во все стороны. Ноги болели более всего, от бедра до колен – ляшки будто срывало тупым ножом. Жирное бычье тело сотрясалось, довольствуясь очередной добычей. Никогда не стриженные волосы несмешно щекотали. Иван нашёл то отвращение, что когда-то позабыл, выбравшись к более светлым островкам своих дум. Он вспомнил, это уже происходило, тогда без его на то воли.

Когда омерзительно кончилось в, освободившись, раскладушкой Иван сложил Сергея резким ударом ноги в пах. Добив сверху по голове, выхваченным из кармана телефоном, перехватил шею и со всей силы вжал в матрас. Когда тело наконец прекратило извиваться, скинул его с кровати, обронив полом по виску. Ярость застилала глаза на протяжение ещё нескольких громких, об жир хлюпающих, ляганий. Опомнившись, не пожалел о горькой ошибке законов жизни, и мерно прилёг рядом с покойным телом. Потолок покачивался убаюкивающими морскими волнами, мерцал безразличной звездой. В наступивший тишине, дрёма обняла Ивана за плечи, прижала к себе и успокоила.

***

Вечерняя звезда сияет на чёрного моря воды. Волны выносят песку кривые палки да белые камни. Загорелые пятки ребёнка мирно сверкают на ветру. Укрываемый ночью, в лоне семьи. На песочке развалился Иван, наблюдая, как Ольга пытается выловить маленького Кольку. Пора было домой. Гонорар истлел через чур быстро, но сей триумфальный гонор стоил своей оплаты, первый изданный роман –лихая победа.

***

Опять ночь за окном, всё происходит сугубо здесь. Жена и ребёнок сопровождены до такси, что самолётом унесло их за горизонты дальней страны. Что-то брякнуло в спальне, и потянуло сквозняком, не потревожив, тем не менее, так уже привычного спокойствия. Закончив подготовительный ритуал, отправился ко сну. Взгляд смерти выскочил из-за двери, выставив палец перед губами, сказал: «Тише… Нами уже своё прожито».

Промелькнули перед глазами обе жизни: та, где Олег шёл верным спутником и другая, более всего запомнившаяся. «Ты думаешь, что помнишь меня. Но мы оба помним то, чего “не было”. Я пришёл вернуть нож, хотя знаю жизнь, где ты мне его не отдавал. Но мы и тут хорошо повеселились, прости».

Клинок глухо сомкнул две жизни мужа Ивана. Шея струилась багряным закатом, уходящим вдаль. Поиски завершились уверенностью, что лишь поправ всё, мужчина обретает себя.

 

#23настоящиймужчина #конкурс_alterlit