О настоящих мужчинах (на конкурс)

Пять дряхлых мудрецов собрались в одной из пещер в горах святого для всех отшельников Тибета, чтобы порассуждать, пока смерть не прибрала их вместе с языками и костями, о вопросах насущных и вечных. Пещера была так стара и намоленна, что пахло там не сыростью и мышами, а ладаном и елеем, как в заправской христианской церкви; а тишина стояла такая, что можно было расслышать, как урчит в животе у томящегося в посте старика, или как другой старик, едва почесывая розовую, как у младенцев, пятку (чем просветленнее кожа человека, тем явственней – из чего сделан он), силится расслышать в пустоте голос бога.

Так было или соврала память, а первым начал самый старый из них – и сказал он:

- Приходила ко мне на днях женщина. Она искала совета, как сохранить мужа в семье. Мужчина он у нее настоящий – с другими. Но не с ней; другую любит, на руках носит, да и с посторонними держится иначе: мимо драки не пройдет – разнимет, бабушку в гололед отряхнет-поднимет, мальчишек, мучающих кошку за гаражами, за уши отдерет, а с ней живет из удобства, но не любит – презирает. С ней он жесток, всегда пьян и неряшлив. Так как заставить ей быть ему настоящим с ней? Ведь был когда-то: уважал, ухаживал. А потом выдохся, расплескал всю «настоящевость» свою на других, в чужую женщину вливает соки мужественности и любви, на свою, скупой, ни капли не проронит; живет, как оборотень, с одними – один, с другими – другой, и третий с третьими. Как многоликий жадный бог, которого аборигены с островов любят пороть розгами, если не помогает им в делах человеческих. Так как, други мои?

Покряхтев, почтенно молвил другой дед:

- Знал я одного мужичка, настоящим бойцом был, в войне минувшей отличился, к наградам приставленный, весь в орденах. Опрятный, бравый, четкий пацан. Всегда, как на парад. Даже если горлышко бутылки из наглаженного кителя торчит и влажными губами уж смочено. А что толку для семьи его? Если гонял их, что не пьянка, на улицу, а то и дома запирал и зверствовал – лупил, бил, терзал, аки зверь свою слабую жертву. Так и ушла от него женщина с детьми в ночь, как тать, - как волчица, уволокла детей в место безопасное. Так и выходит, что мужчина настоящий был и зверем не шуточным. А там уж психиатры должны терзаться мыслью, али синдром то, или еще какая мозговая загогулина лопнула. Нам же, старикам, считающим себя людьми мудрыми, нужно лишь выпестовать в уме и выдать женщине страждущей умелую в зубах ее, - чей язык без костей, но поддается молчанию не хуже, чем снег солнцу, - отважную поговорку. Сентенцию! Мысль, обложенную камнями, как лесная могила. Безделушку, успокаивающую буйный человеческий разум, жаждущий ответов. И чем быстрее мы ее изобретем, тем спокойнее и сами ляжем на этой войне смыслов с бессмыслием и кривдой с правдой. А люди пусть тешутся, пусть тщиться человек найти ответы, придумывая новые вопросы. Пусть льется вода, пусть перемелется зерно…

- Совсем ты так обесценишь наше милое ежегодное времяпрепровождение в этой уютной богом избранной пещере, старый друг наш, – перебил его третий старец, что считалось дерзостью по мудреным их, стариковским понятиям неимоверной, ибо даже на грубость нельзя отвечать так в среде, приближенной к богу и недосягаемой для люда простого. – Такие рассуждения приведут нас лишь к тому, что настоящий мужчина есть мужчина трезвенного придерживающийся образа мыслей, а духа – боевого, и нрава порядочного, чтоб на защиту вставать людей мирных. Нет, мне думается, все сложнее тут, и несколько иначе подходить нужно к вопросу: кто же такой мужчина настоящий?

- А разве таков был вопрос? - вплыл в беседу на худой лодке изящного остроумия старец четвертый. – Нам нужно было только ответить женщине, как сохранить семью, разве не так? – И снова он уткнулся носом в носок своего башмака и задергал головой в ритм наползающей неумолимо деменции.

И так вот настало время пятого старика:

- Что ж, вижу я, мне завершать цикл, прежде чем пойдем мы, если изволит судьба, по новому кругу, и не могу сказать, что обрадован этакой привилегией. Потому что и сказать мне особо нечего. Знавал я одного пьяницу, содомита и горемыку великого, который не то что бы не соответствовал выше обозначенным требованиям, а и вообще мужчиной не по заслугам, а даже по половому, голому, признаку называться права не имел. Был развратником и падшим человеком, конченным, а вот взял и отличился подвигом на зрелости лет: когда вынес из дома, горящего, детей да бабку пьяную, угоревшую. Скрепя сердце, отплевываясь, а все-таки смирили гордыню жители местные и приняли, хотя и не без надрыва, члена сего блудного в общество свое человеческое вспять. Провели ему полную социализацию, так сказать, полюбили всем сердцем. И даже пожарникам пришлось снять утлые свои, закопченные шляпы и, понурив головы, отдать честь герою за отвагу и проявленный профессионализм. Так и остался в памяти народной субъект этот под именем: Гришка-смрадник и спаситель. Так что вся эта теория об армиях, наградах и сапогах в говне вражеском – херня на постном масле в сравнении с замыслом божьим, чей высокий полет не уловить нам ни мозгом мертвым, ни нутром живым, да и уставом армейским не закрепить. Какое зерно закинет в человека сеятель наш всемилостивый, не знамо нам, сирым!

- На такой существенной ноте, не хочется залуплять мудрый наш, мужской разговор, и вот, что добавлю я, старики, - молвил снова первый старик. – Правильно все сказано было, и для того и придумано людьми праздновать два раз в год – сначала праздник настоящих мужчин, а затем и праздник настоящих женщин, хотя в последнем случае официальная формулировка лукаво подсказывает нам, что речи о «настоящести» женщин никакой не идет, а славится женщина всякая. Женщина как сама по себе, так и как предназначение человеческое. Мужчинами же быть тяжелей. Им надо еще доказать, что мужчины они, несмотря на уд между чреслами, будь он хоть размеров внушительных, хоть так себе – инструмент сомнительного толку. Главное для них, – это отличиться, завоевать, а потом не расплескать доверие и отвагу в салате за праздничным столом…

Знавал я и таких генералов, которые и жену с детками любили, и соседей привечали, да слабы были на горловые услады; и уходили такие с полей сражения в сухих штанах, а вот застолье кончалось для них «подстольем» в луже, а половину лица заслоняла от досужих взоров обывателей не колышущаяся тень от хоругви, а слепок с тарелки салатной, контрастно дополняющий почетную проседь генераловых, завитых в день значимый, усах.

И были такие, что и в водочном застольном угаре чести своей, как и штанов, не теряли и выходили гордо из-за стола даже на костылях, но и в них вездесущим пальцем, при наблюдении бдительном, можем мы дырку в заднице наковырять; в нее и выльются засим все наши сомнения и метания касательно стойкости мужественной. Так что на том, пожалуй, и закончим беседу сию, пока не договорились мы до крамольностей сатанинских и чтоб не покарал нас за то Бог.

Со вздохом, со скрипом встали старики, с дробным, будто сыпется горох, пуком, нарушив тишину молельную, в которой прибывали с минуту по завершении дискуссии, и тихой сапой, ветхими шурша о камень одеждами, двинулись организованной цепочкой «муравьев-короедов» к выходу.

На том и закончить бы нам сей опус, да движет нами иная мысль.

Как только вышли они и пала на лица их сухие прохлада горная вкупе с близким теплым солнцем, и старики, прищурив глаза, приостановились на минуточку, дабы перевести дух и двинуться вновь уже увереннее, - тут-то и накрыла их волна негодования, выраженная в слетевшим со скалы камне размером с добротный пивной ларек времен СССР. Сия махина шлепнула дедушек и места мокрого не оставила, только – пяток козюлин, мощей, на камне не заметных, а с вершины гордо созерцало на дела рук жестоких группа молодых феминисток, поднявших на Тибетской горе знамя Воинствующей Великой Вагины (боевая организация «IIIV»), реявшее на ветру и рдевшее, как влажных роз лепестки.

А в небе возвышалось, кружилось безжалостное ко всему и в тоже время доброе солнце. Впрочем, это уже другая совсем лирика и другой штамп, и кончать надо нам это пизд… многословие.

А то, что погибли пять героев так, то в нужных бумагах значится и народом помнится, и по сей день на прочных основах Гималайского Склона стоит в Балашихинском районе Тибетской области монумент фаллический в память о жертве великой, а рядом с тем памятником красавцем узбеки намедни кафе открыли с простым названием «Тюбет». И ходят туда как наши настоящие мужчины и женщины, так и иноверные – за кошерными пирогами с лососем и халяльными котлетами из говядины. Туда отправляемся и мы по завершении сего письменного репортажа и там и намереваемся дописать повестью сию, если будет на то божье соизволеньице и милость. Хотя, по Гамбургскому счету, и дописывать уже нечего.

#23настоящиймужчина #конкурс_alterlit