ЗАПИСКИ НА ПОДШТАННИКАХ

(А. Дмитриев «Этот берег»; М., «Время», 2021)

#новые_критики #новая_критика #дмитриев #этот_берег #графомания #кузьменков

Проза Андрея Дмитриева похожа на застиранные стариковские подштанники: нечто грязно-серое и бесформенное. Забавно, что доброжелатели тоже так считают. Просто высказываются политкорректно. В 2012-м тогдашний букеровский смотрящий Самуил Лурье, комментируя победу «Крестьянина и тинейджера», объявил:

«В этом году у нас не было очевидного победителя, фаворита: ну не получилось гениального великого романа. И мы выбрали роман, у которого неудачное название, у которого самый нестремительный и незанимательный сюжет».

Что в переводе на русский разговорный означает: мы премировали унылое говно. Раз уж к слову пришлось: позже означенному продукту пожаловали яснополянскую бочку варенья и правительственную корзину печенья. Будь хоть трижды пигмей, но имей сто друзей на всех этажах минкультовской пирамиды – иных причин для перманентного триумфа, воля ваша, не нахожу.

Потом Дмитриев исчез с радаров: перебрался в Киев и, сколько помню, прозу вообще не писал. А нынче все случилось по Стивену Кингу: иногда они возвращаются.

«Этот берег» уже успел получить премию журнала «Знамя», войти в топ-лист книжной выставки интеллектуальной литературы Non/fictio№22 и прошлогодний большекнижный шорт. Насчет интеллектуальной литературы – это, само собой, отдельная песня. Саспенсы, хорроры и разный прочий экшн – жанры буржуйские, сиречь презренные. Голый интерес бессердечного чистогана, и ничего кроме. Русскому интеллигенту самовыражение дороже. Правда, выражать ему чаще всего нечего. Ну, вы в курсе: чем садятся на крыльцо. Принято считать, что это полноценная замена продуманной интриге, психологической достоверности, знанию жизненных реалий… в общем, всем слагаемым добротной прозы. Включая любую мало-мальски внятную идею. Примеров – вагон и маленькая тележка: не Юзефович-père, так Мелихов, не Иличевский, так Дмитриев.

Последний, как заметил Курицын, не поведал граду и миру ничего, кроме тоски по сакральному отношению к культуре – отношению, которое не просто сгинуло, но утратило энергию и продуктивность. А о чем еще писать бывшему члену коллегии Центральной сценарной студии Госкино СССР, преподавателю сценарного мастерства и стилистики? Биография-то далеко не хемингуэевская.

«Этот берег» – очередной приступ самовыражения и культурной ностальгии. Тут, по слову баснописца, нет еще греха. Посмотрим, как это преобразуется в литературу.

К 60-летнему учителю словесности Ладожкину пристала десятиклассница со смешной погремухой Капитанская Дочка: а можно с вами о литературе поговорить? Поговорили, потом еще раз поговорили. И еще много-много раз. Ведь учителю-то заняться больше нечем, ага: ни тебе тетрадей, ни технологических карт урока, ни отчетности. В итоге договорились до дого, что дедушку облыжно обвинили в порочной связи с ученицей. Ладожкин сбежал из дома, перешел украинскую границу, бомжевал, пока не приютил его тамошний бизнесмен с библейским именем Авель. Немного погодя, как на грех, опять возникла Капитанская Дочка: от великого ума вышла замуж за сантехника, а тот на войну в Донбасс собрался – помогите, Иван Артемьевич. Иван Артемьевич думал отделаться письмами про Гаршина и Толстого. Не тут-то было. Девка обиделась: я помощи ждала, а вы спрятались за книжную полку. Уязвленный Ладожкин собрался в Россию, где его, похоже, объявили в федеральный розыск. Типа живот положить за други своя. Занавес.

В спойлере 143 слова. Но Дмитриеву, чтобы рассказать эту немудрящую побасенку, понадобилось 270 (!) страниц печатного текста. Между явлениями Капитанской Дочки – дистанция огромного размера в 29 237 слов. Званый ужин с приятелями Авеля – шашлык из осетрины, замаринованной в гранатовом соку, рыбная селянка и венгерский гуляш. Чаепития под трагинервические танго Пьяццоллы. Глупые подростковые выходки хозяйской дочки. Поиски пацанов, погибших под песчаным оползнем. Попытка написать рассказ про экстрасенса. Бограч и паприкаш. Сравнительный анализ русской и украинской пьянки: для кацапа закуска – приглашение выпить, а для хохла выпивка – повод пожрать… И прочая, прочая, прочая, включая лирические пейзажные зарисовки и элегические мемории о домашней библиотеке, которую жена толкнула букинистам: темно-зеленый Диккенс, нежно-голубой Толстой, багровый Маяковский и темно-синий Пастернак. Словом, очередной нестремительный и незанимательный текст, где логическое подлежащее бесследно потерялось под ворохом второстепенных членов. Что, в общем-то, закономерно: ранжир и отбор возникают там, где есть идея. А без нее, как ни крути, получатся записки на подштанниках. Вроде того:

«И мы клеили: на зеленом облезлом заборе, которым там, на Львовской, навеки огорожено недостроенное, мертвое, заброшенное и загаженное сооружение с черными провалами предполагаемых окон, – забытое, превратившее в хлам одну из некогда прекрасных киевских площадей; потом мы клеили на стволах каштанов и акаций Ярославова вала», – это, прошу учесть, лишь четверть абзаца, где клеят, еще раз клеят и снова да ладом клеят... На редкость содержательная проза. Учитесь, дилетанты: так и надо идти, не страшась пути.

Правда, на финише сочинитель спохватился: на кой ляд вообще нужны были эти страдания немолодого Л.? – и для приличия выдал на-гора эрзац-идею. Ладожкин, изволите видеть, наспех припомнил свою давнюю любовь, которую променял на устроенный быт, и обратился к воображаемому классу:

«Любовь не прощает трусости. Если вы всем сердцем и всей кожей чувствуете, что вас она нашла, ваша любовь, не трусьте, не бегите от нее. Иначе судьба плюнет вам вслед, откажется быть вам поводырем, забудет о вас, и вы сослепу пойдете по чужой, ненужной вам дороге».

Ну о-очень органичный финал: а в Києві дядько.

А.Д. гораздо успешнее в имитации идей. Про сантехника-добровольца и гроб из Дебальцева, покрытый жовто-блакитным прапором, речи нет: конъюнктура мать их. Не в пример любопытнее пласт книжных аллюзий – Ветхий Завет, Шекспир, Набоков, Данте & C^o. Вот где бескрайний оперативный простор для поиска глубинных смыслов и прочих литературно-критических камланий. Скажем, погибшие сельские хлопчики – Хома з Гришею. «Первый вызывает ассоциации с героем “Вия”, второй  с протагонистом “Тихого Дона”, – мудрствует лукаво Роганов. – Оба классических персонажа сталкиваются с роковым злом: мистическим чудовищем или катастрофой Гражданской войны. Отчасти поэтому образы их младших тезок подчеркивают отголоски войны современной».

Хм. А почему не Фома Опискин с Григорием Печориным? Или не Фома Аквинский с Григорием Богословом? – поводов к тому ничуть не меньше: у каждого свои демоны и своя война.

Дмитриев, кстати, только здесь и чувствует себя уверенно – на узкой тропке литературщины. Шаг влево, шаг вправо – от темно-синего Пастернака к реальной жизни – равносилен самоубийству. Что было понятно еще по «Крестьянину и тинейджеру»: там мужик мыться ходил в соседнее село за восемь верст. Видать, не судьба была дома ведро воды вскипятить.

В «Этом береге» герои тоже страдают олигофренией разной степени тяжести.

Начальник РОВД Самвелян принимает у жены Ладожкина заявление с обвинениями в совращении десятиклассницы и советует учителю убираться от греха подальше. Полковник Самвелян, вам погоны жмут? Статью 134 УК РФ читали? Не тем местом читали! Черным по белому: «с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста». Или ваша, так сказать, потерпевшая с пеленок в школу пошла? Уволены к <censored> матери за служебное несоответствие!

Директор районного краеведческого музея продает ювелиру фрагмент бивня мамонта за не названную, астрономическую для провинции сумму. Ювелира лишить лицензии за неизлечимую тупость. Заглянул бы на «Авито»: красная цена тому куску – от силы три косаря.

Проще и дешевле было бы дисквалифицировать автора – жаль, действующее законодательство не позволяет.

Хотя все основания налицо. Рассказец, с усердием размазанный до семи с половиной авторских листов, – ради участия в литературных паралимпиадах, где малая проза не в чести. Аморфная фабула, что издохла, не успев стать сюжетом. Полсотни автономных линий, не связанных в единый повествовательный узел. Бесподобное знание матчасти. Груды ничего не значащих словесных опилок. Полный набор смысловых суррогатов – от мутных околокультурных аллюзий до пришитой белыми нитками рацеи про любовь. И, наконец, визитная карточка сочинителя – полное отсутствие вразумительной коды.

Записки на подштанниках, короче говоря.