ПРОСТЫЕ ИСТИНЫ

(Ю. Буйда «Сады виверны»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021)

#новые_критики #новая_критика #буйда #сады_виверны #редакция_елены_шубиной #аст #кузьменков

В последние десять лет Юрий Буйда только то и делает, что своим примером доказывает аксиомы. И первая из них – широк человек, я бы сузил.

Ю.Б. избытком оптимизма никогда не отличался и потому еще во времена оны заработал репутацию калининградского Кафки. Думаю, определение не вполне точное: буйдианские фантасмагории были родом никак не из Праги, скорее уж из Макондо – даже ночную сорочку с прорехой на причинном месте Юрий Васильевич нес из текста в текст, как полковое знамя. Но настоящие чудеса начинались, когда автор забывал про магический реализм и делал более чем добротную прозу. Таков, к примеру, оказался рассказ «Ева Ева»: по-бунински горькая история фронтовой медички, выстроенная на антитезе библейской аллюзии и послевоенных реалий.  Не будь наша публика в ту пору перекормлена голубым салом до полного онемения рецепторов… да что попусту толковать, сплошное сослагательное наклонение.

Беда, как водится, пришла, откуда не ждали: живой классик, задрав портки, рванул за комсомолом – за Лялиным, Елизаровым, Бесединым и прочими производителями трехгрошового трэшака. На место психологии у Буйды заступила сексопатология, а сюжеты неизбежно скатывались в криминальную хронику. Помнится, в «Львах и лилиях» я насчитал 57 убийств, шесть изнасилований и как минимум семь случаев тяжких телесных повреждений, не говоря о мелочах, вроде побоев или суицида. Кровь и сперма лились ведрами, как в малобюджетных фильмах класса В или незабвенных садюшках: «Два мясника на кровавой фанерке / Делали вилкой аборт пионерке…» По сю пору не знаю, чему приписать этот Высокий Регрессанс, помноженный на перманентное дроченто. Одно могу сказать: после «Сталена», освистанного даже на «Нацбесте», стало понятно – дальше падать некуда.

В «Пятом царстве» Буйда принялся за историософию, каковая в его изводе оказалась весьма причудлива: персонажи – привет Водолазкину! – в 1622 году цитировали Бердяева и Башлачева, Москву атаковали полчища разномастной нежити, а на кой весь этот постмодерн пополам с фэнтезятиной – хрен его знает. Авторские умозаключения отдавали философской интоксикацией: Россия, как и душа человеческая, – процесс, а не результат. Критики, однако, одобрили, поскольку давным-давно поставили знак равенства между невнятицей и глубокомыслием. Они и сами так изъясняются.

«Сады Виверны» – еще одно сочинение того же свойства. Автор признавался, что отправной точкой для него послужила цитата из письма, датированного 1905 годом: «Всеми правит революционная похоть, Эрос истории беснуется». Эрос, значит, во всем виноват. А не экстенсивное земледелие, при котором демографический бум обернулся жесточайшим аграрным кризисом. И не 11-часовой рабочий день при шестидневной рабочей неделе. И не самоубийственная экспортно-сырьевая экономика: не доедим, но вывезем. И… впрочем, не моя это епархия. Эрос так Эрос.

Чтобы отыскать Эрос истории в «Садах Виверны», читателю придется изрядно потрудиться. Сначала итальянский инквизитор и его секретарь будут ловить художника-колдуна, который своей любовью превращает дурнушек в красавиц, а под занавес и сам обернется огнедышащим змием-виверной. Потом сын моряка из Гавра будет спасать подружку от маркиза-чернокнижника, садюги и потомка темных богов. И, наконец, настанет черед России, где хлысты в обнимку с бомбистами, лесбийское трио верхом на буденновцах, Плеве под ручку с Чеховым, волки на кобыле и жаба на метле. А попробуйте-ка уложить период с 1880-го по 1962-й в четыре авторских листа – ничего не получится, кроме невнятной скороговорки. Вот и у Буйды не получилось. Раз уж к слову пришлось: Ричарду Пайпсу, чтоб осмыслить феномен русской революции, понадобилась историко-социологическая трилогия в 106 авторских листов – и надо же, без Эроса и виверн…

Простите, отвлекся. Вернемся в наши «Сады». Как найти революционную похоть в итальянском барокко, одному сочинителю ведомо. «Полсотни голых женщин, вооруженных дубьём и сисьём» вряд ли сойдут за угнетенный класс. С Францией 1792 года попроще: помянем для приличия каких-нибудь жирондистов, что ли. Для сравнения: слово «якобинцы» во второй части романа встречается три раза, «санкюлоты» – два, зато «вампиры» – 18. А в краю родных осин имитировать бунт проще простого: Горький, Азеф да Гершуни – готово дело. Правда, все они в хористах служат. Так что с Эросом истории у Буйды ощутимые проблемы.

Чего не скажешь о привычном Эросе – он вездесущ. Все, по деликатному авторскому выражению, «педикабилятся, ирруматятся и просто футуэрятся», только тем и заняты. Да этак затейливо! – вам и не снилось:

«Я не раздумывая вскарабкался наверх, залез в верхний гроб и замер. Днище ящика оказалось матерчатым и дырявым. Громоздкое сочетание балок, цепей и веревок пришло в движение, и мой ящик стал опускаться навстречу обнаженной женщине, которая вдруг заерзала в своем гробу, подняла ноги и закинула их на стенки ящика. Ее кудрявое лоно неуклонно приближалось ко мне. Я быстро спустил штаны и, когда женское тело прижалось к моему, встретил вызов во всеоружии».

Поголовный свальный грех – пожалуй, единственный лейтмотив книги. Остальное – намеки тонкие на то, чего не ведает никто. Во всех трех частях читателю не пойми зачем будет мозолить глаза портрет Джиневры Бенчи. Кстати, все главные героини на нее похожи – раскосые и зеленоглазые, с объемистым тендером. Любопытно, правда, как Ю.Б. ухитрился разглядеть то, чего не писал Леонардо… Персонажи будут передавать из рук в руки перстень с головой виверны и книжицу похабных сонетов Аретино с гравюрами Маркантонио Раймонди. И трижды встретится одна и та же литота: «красивая маленькая грудь, которая целиком помещалась у меня во рту».

Названия частей  – та же самая симуляция смысла. «Парабасис» по-гречески –  нарушение запретов. Ладно, применительно к художнику-колдуну куда ни шло. «Лемаргия» – наслаждение вкусом, что уже вызывает вопросы. «Урщух» – слово, придуманное отцом фоносемантики Александром Журавлевым, у Буйды служит именем самодельного сектантского бога. Тот с известной натяжкой может поработать заместителем исторического Эроса:

«Не можем мы молиться старому богу, и Христу не можем молиться. Христос – красив, аж глаз болит. А на нас глянь – урод на уроде, дурак на дураке, да у каждого на уме такое, что вслух стыдно сказать. Одна грязь. Хуже грязи. Как можно с этим молиться Христу? А Урщух – он хуже нас, такая дрянь, какой нигде не сыскать, потому он наш, свой, зверский…»

В общем-то, привычная ситуация: ищите и обрящете. Читателю в очередной раз предлагают забаву для дошколят – книжку-раскраску: заполняйте фабульные контуры по своему усмотрению. Хоть в полоску, хоть в горошек, хоть в цветочек размалюйте. Текст подвластен любому толкованию, ибо бессмыслица вмещает все смыслы, доступные интерпретатору.

Как ни странно, экзегеты нашлись: на всякого мудреца довольно простоты. Но рецензенты «Садов» не привыкли называть вещи своими именами, а потому пребывают в растерянности. Кто-то считает портрет Джиневры Бенчи проливающим свет на темные события трилогии – но что именно высветилось, объяснить не в состоянии. Кто-то судорожно ищет коннотации к слову «сад», поминая всуе то Эдем, то босховский «Сад земных наслаждений». «Вишневый сад», подсказываю, тоже будет к месту – ведь своего рода пролог к «Урщуху». И прочая, прочая, прочая.

Хотя на самом деле с Буйдой все много проще, как и было сказано. Широк человек, чересчур широк. Молчание – золото. А уйти лучше на год раньше, чем на день позже.