Исповедь торгаша

Моя мама работала продавцом, мой отчим был мясником, мои две сестры мечтали стать продавцами. С четырёх лет я спал в подсобках. Мне было приятно лежать на шершавой мешковине с сахаром. Когда я научился считать двузначными цифрами, мама оставляла меня за своим прилавком. Уходила в подсобку, чтобы перекусить или поговорить с подругами, или на школьные собрания, или ещё куда.

Моя жизнь вертелась вокруг магазина. Я прибегал в магазин, чтобы показать маме следы отцовского ремня на спине, я делал домашние задания, стоя у прилавка, а по вечерам относил домой тяжёлые сумки с деликатесами. В семь лет я впервые поцеловал девочку, и это тоже произошло в магазине. Я знал, что такое санитарный день, ОБХСС, переучёт, недостача, «сработала сигнализация», «пересменка», хотя я никогда не мечтал стать продавцом.

Мне нравилось надевать накрахмаленный белый халат, взвешивать конфеты, разливать сок из банки по стаканам, считать деньги и отдавать сдачу. Мне это представлялось этакой взрослой игрой. Ведь эти бумажные фантики немногим лучше почтовых марок, которые я собирал... На уроках обществоведения говорили, что с приходом коммунизма всё можно будет брать по потребностям... просто так, и ждать оставалось недолго.

Я мог нарвать груш и отнести их на рынок через дорогу от дома или отдать их девочке из соседней многоэтажки. Ведь деньги — это азарт, который появляется и исчезает помимо воли и желания. Когда мне захотелось купить болоневый спортивный костюм за пятьдесят рублей, я за два часа нарвал и продал пять вёдер абрикосов.

 

В девяностые годы я вспомнил о торговле. Сам я мог перебиваться кашей и хлебом, но когда появилась семья: беременная жена и падчерица, пришлось на время забыть про учебники. Ваучера о приватизации хватило на неделю пропитания, ещё на две недели подстраховала дедушкина медаль «За отвагу». Деньги таяли, да и рубль обесценивался быстрее, чем увеличивалась стипендия. 

«Фанта» в Киеве стоила в три раза дешевле чем в Питере. Друг сшил брезентовую сумку, которую мы наполнили двумя сотнями бутылок и привезли в общем вагоне поезда. Вечерами после лекций мы продавали напиток у метро «Академическая». Мне было стыдно. Казалось, что я торгую ворованным. Когда мимо рядов проходили знакомые преподаватели, я отворачивался, чтобы не встретиться с ними глазами. Не раз видел, как у бабулек хулиганы воровали копчёную колбасу. Молодые ребята подбегали, срывали с металлических крюков и скрывались за строительным забором. Некоторых увозила скорая помощь, кого то отпаивали корвалолом. Мне было их жаль. Хотелось отдать деньги, но дома ждали голодная жена и дети. 

Моя супруга до выхода в декрет работала в торговле. «Видишь, я за день зарабатываю столько, сколько ты за месяц, — хвасталась она. — И зачем тебе высшее образование? Отправят тебя на Дальний Восток... я с тобой не поеду...»

 

Затем я продавал квартиры и комнаты в агентстве недвижимости. Это было интересно, хоть и отнимало значительно больше времени. Приходить в нарядный офис на Невском проспекте, заваривать настоящий кофе и проверять базу данных на компьютерах. Созваниваться с продавцами и покупателями, ездить на просмотры... Иногда было жутковато, когда я понимал, что многие из продавцов остаются на улице и порой без обещанных денег... Обман с ними был более жёсткий чем с копчёной колбасой на рынке.

— Почему вы отсутствовали на лекции по травматологии, товарищ младший сержант? — злобно спросил начальник курса.

— Квартиру покупал!

— Какую квартиру?

— Двухкомнатную... на проспекте Славы.

— Что вы мне всегда врёте, товарищ курсант? То дети, то жена у вас болеют, то соревнования... Жду вас у себя в кабинете с подробной объяснительной. А там посмотрю, какое наказание вам объявить...

Я написал объяснительную на двух листах и принёс две бутылки смирновки. Наказание прошло стороной.

 

Вскоре я осознал, что лучше торговать в безопасном месте. У начинающего бизнесмена была трикотажная фабрика. Он говорил, что производство убыточное. Из десяти цехов работал один. Китай и Турция были дешевле и доступнее питерского трикотажа. После занятий я продавал кальсоны, панталоны и ночные сорочки. На машине меня отвозили на точку в Купчино, где я раскладывал свой нехитрый товар на столах. Стыда уже не было. Стыдно было смотреть в глаза двум девочкам и жене. Хотелось что-то изменить.

— Ты, чей, баран, будешь?

— Я? — слова как будто застряли в глотке. Язык отказывался повиноваться. Я смотрел на двух богатырей, подкативших на тонированной девятке, и страх парализовал мою волю. Вспоминались рассказы однокурсников о бандитском городе. Умирать за нательное бельё в этот морозный вечер мне не хотелось.

— Скажи, баран, своему хозяину, что задолжал он нам... И собирай своё барахлишко. Чтоб больше мы тебя здесь не видели.

Я состоял на бирже труда, вечерами и в выходные дни работал в двух городских больницах, но денег на семью не хватало. 

— Ура! Я обладатель Кубка России на сто километров!

— Что выиграл? — спросила жена по телефону.

— Чешский пылесос!

— Лучше бы тебе денег дали... В холодильнике мышь повесилась.

По пути к метро я продал пылесос ребятам в малиновых пиджаках за швейцарские франки... Деньги оказались бразильскими купюрами с поддельными печатями и ничего не стоили.

 

Мой друг Вадик по ночам подрабатывал охранником в модном ночном клубе и рассказывал, что у них обитают клофелинщицы. В газетном еженедельнике я встретил объявление: «Продаю жидкий, недорого, прямые поставки из Риги» и номер пейджера.

Мы встретились в вестибюле метро «Приморская». Мужчина средних лет, в кожаной куртке. В правой руке он держал папку для документов, в левой был пакет с лекарством. Для пробы я купил двадцать тюбиков. Перепродал Вадику. Доход составил три сотни процентов. Жена обрадовалась: «Вот это я понимаю! А то всё учишься-бегаешь и никакого толку от тебя...»

Колька — сосед по улице, который учил меня в детстве ездить на мопеде, открыл свой таксопарк и расширял бизнес.

— Сколько тебе надо?

— Да сколько привезёшь.

— Тысячу ампул возьмёшь?

— Конечно... в Киеве его не найти.

В долю вошёл питерский бизнесмен. Точнее, он одолжил мне деньги на половину партии и вторую половину купил «для себя». Также он оплатил билеты на поезд курьеру. Мне оставалось лишь купить тюбики на «Приморской», передать бизнесмену и встретить партию на киевском вокзале. Всё прошло гладко. Но Колька отказался от клофелина. Процент глазных капель был не тот.

— Бери за половину цены, — уговаривал я его.

— Нет, мне надо полуторапроцентный.

Что делать с лекарством и как возвращать деньги? Домой хоть не показывайся. Зимние каникулы подходили к концу.

— Для чего этот препарат используется? — спросил у меня отец.

— Это глазные капли. Они снимают внутриглазное давление при глаукоме.

— Так попробуй сдать их в аптеки. Хотя бы стоимость вернуть.

Я ходил по городским аптекам и предлагал клофелин. На меня смотрели, как на прокажённого и требовали показать то лицензию, то сертификат. Друзья подсказали, что надо ехать на Лукьяновский рынок.

Покупатель нашёлся довольно быстро. Парень в валенках, телогрейке и варежках из овчины, торгующий видеокассетами, сказал, что купит всю партию, но завтра. 

Но я не пришёл. Интуиция подсказывала, что не бывает лёгких денег.

В Питере меня расстреляли... словами: «Неудачник, тряпка, ты так и не научился жить, хлюпик... Бери пример с других...»

Долг я отдавал семь месяцев. К работе продавца добавились профессии швеи и маляра-штукатура. Меня научили работать на ткацком станке, и я строчил ленты для обмывки машин. Пальцы то и дело натыкались на острую иглу, глаза болели к концу вечерней смены, но каждая смена приближала меня к цели. Через три месяца я стал охранять фабрику. Этим заработкам я радовался. Хоть и говорят, что деньги не пахнут, для меня они пахли. 

 

Клофелин я оставил в Киеве. Когда отдал долг, сказал отцу, чтобы он раздавил ампулы и спустил их в мусоропровод.

Больше я не торгую.