Game over

Она пришла с холода. Бр-р-р-р, с какого все-таки холода! Ничего не сказала, просто сделала уют. Это ему, геймеру, что ночь всю артефакты ловит и сдает их ламерам в Штатах. Тем живет. Сносно. Стали жить вдвоем. Нет, не нуждались, просто спросила однажды, что он руками своими вообще? Протянул навстречу ладони раскрытые и сказал покойно: «Этими — все». Может показать. Она: «И бомбу?» Он, что спроста. Она: «Гонишь?» Он фыркнул: «Какую?» Она ловко выстучала в сети образец. Неделю посопел-покряхтел — собрал. Она в сумку ее и ушла, бросив, мол, будет скоро, но не вернулась к ночи, а в «ящике», за спиной сказали про взрыв в электричке. Есть пострадавшие. Предположительно, террорист-смертник. Или смертница. Он решил — «или». Это она, она сыграла свою игру, и игра закончилась. Его и ее. «Геймовер». Сел ждать, когда придут за ним, но на третий день пришла она. Смеялась, что с ума тут один сбрендил, что его бомбой и холодильник не разнесет, не то электричку, что такая для «попугать» только и через неделю нужны еще три. Есть клиент. Он — ей, что бомбы для людей — не игрушки. А она: «Почему? Жизнь — вообще забава и без игрушек не расцветает. Никак». Убедила. Для того у женщин руки-губы есть, шепот влажный и вообще... 

Все сделал, она уехала. Вернулась снова на третий день. Та и не та: усталая очень, но с деньгами и заказом на десять — одну из них ма-а-асенькую совсем, в дамскую безделушку. Сама все закупала, он работал ночами, и за ними были жаркие дни. Нет, раскаленные, расплавленные! Потом все. Упаковал рюкзак ей немаленький, предложил помочь, но сказала отдохнуть пока, отоспаться. 

Он и спал трое суток почти. Ел и спал, однако на третий день не вернулась. Нет, не вернулась. Вместо нее пришло письмо, мол, хватит забав, игрушек, пора к мужу, детям — они по маме соскучились, да и на работе отпуск кончился. Ей было с ним очень, лучше всех, однако жизнь — не только игра, но рутина, обязанности, повседневность, быт. Сообщила счет в банке, где деньги лежат, и просила не забывать ее, ту самую, что любила его одного лишь во всей жизни этой.

Он настучал письмо огромное, сияющее про любовь свою, про то, что без нее ни дня, ни мига одного, что умрет просто, потому идет искать ее... 

Искать-то искать, только куда? Письмо вернулось: адреса нет такого — и все. Он больше не жил — ждал. Читал, по «ящику» криминал слушал. Она, черт возьми, права оказалась: все время где-то кого-то взрывали. Чьи бомбы: его ли?.. чужие? Бог разберет, которому до этого дело. А его дело — по ночам бомбы делать. Достиг высот невиданных, особенно в масюсеньких бомбочках. Тут король стал. Сбыт сумел наладить, чтоб шито-крыто, счетов наоткрывал на Западе, куда деньги по разным каналам бежали. Все подготовил, осталось только, чтоб «в день седьмой, в какое-то мгновенье она возникла из ночных огней...»

Она и возникла на триста тридцать третий день в спортивной курточке, ловкой такой, в сапожках мягких, с рюкзачком. 

— Ну что, туристочка-лапушка, у мужа-детей в поход отпросилась, а сама ко мне? Людей на куски рвать веселей, чем по горам лазить?

Ничего в ответ, просто уютом занялась, и было чем на триста тридцать третий день. Он молчал. Сегодня и завтра, а послезавтра купил цветов, достал вино, надел костюм припасенный, ей сказал приодеться, на стол коробочку зелененькую положил, сели напротив. Он — ей:

— Я думал тут — времени было. Давай жить вместе, отсюда и навсегда. Сколько бог положит... или не бог.

Замолчал, и она молчала. Смотрела на него и молчала. Пододвинул коробочку, открыла: там в свете колечко лежало. Закрыла, но отодвигать не стала. Он налил вина, выпили, помолчали еще. 

Она:

— Что делать будем: детей или бомбы?

Он:

— Как решим. Но есть идея, предложение одно занятное: на Запад, в Европу, чтоб по городам по всем сами по себе и всем чужие. Потом, может, по миру. Будет забавно. Он озаботился, и денежки поджидают повсюду. Им везде воля станет, какая захотят воля.

Она:

— Воля? Где она? Ау-у-у-у! Замуж соглашусь, так развестись велят сперва. Потом еще что-нибудь... За одним одно цепляется — сука-жизнь! 

Он:

— Говорила, будто жизнь — игра, если уметь всегда вовремя партию нáчать.

Достал из тумбочки паспорта.

— Вот для прогулок наших по миру. Не бойся, за ними легенда такая, что не пробьют, да и кому? Тут еще колечка два обручальных сладил.

Положил на стол два обруча, с камнем посреди, очень красивым.

— На шее защелкнешь. Осторожно. Пипочка на камне с правой стороны: нажать ее, и головы как не бывало. Это для выхода вдруг.

Она безмолвно спросила: «Куда?»

Он также безмолвно: «Туда».

— Ты говорила — не наш это мир. Мы здесь чужие. Бросили сюда — нас не спросили, и никому ничем мы не обязаны. Они нам все низачем, мы — им. Ты так сказала — я услышал. Или подумала.

— Может, пошутила? — взяла обруч, защелкнула на шее, к зеркалу повернулась. — А ничего, правда. Только как без головы буду? Круто?

— Круче всех. Особенно задница.

— Точно, теперь задница главное... Что будем делать там, ты не ответил.

— Что себе положим делать. Мы вольные теперь, — и он другой защелкнул обруч. — Обручены на вечность. Как тебе?

— Пока не знаю... послушаю... себя.

— Нет, слушать будешь нас. До века длится этот день — мы вместе и на воле!

— Ты как-то слишком патетичен. Непривычно. Что делать будем, так и не сказал.

— Вы, женщины, забавны. Вам нужно загодя все прописать, будто в меню. И волю. Определишь ее — она неволей станет. Я патетичен. Еще бы! Всю жизнь сегодня ждал. Случайная пылинка в бесконечности чужой — я трепыхался попусту, не зная направленья. Неумолимая судьба меня к исчезновению влекла, и я влачил ненужный свой удел. Свет был заставлен тьмой мира этого, пока ты не пришла и не зажгла собой фонарик крохотный в дали, что путь мне осветил в мир вечный, в вечный свет, где поджидает жизнь нас и любовь.

— Ты что тут начитался? Какой, глупыш мой, дряни! От одиночества головушка размякла, точно. Ты лучше б девушку завел, с такой вот задницей. Нет, я ей все повыдираю, а тебя убью...

Так в бормотаньи-щебетаньи пришла их ночь, волшебная. Та ночь, в которую они друг друга изласкали, не позволяя забыться ни на миг, но крайне щепетильно, чтоб не коснуться невзначай пипочки на камне той самой, что их сцепила навсегда. А в полдень случился из полного изнеможенья завтрак. За завтраком она:

— Я не готова.

— К чему?

— Я не готова умереть. Ты здорово придумал, но поигрались и будет. Как снять ее, эту штуку? Еще одна такая ночь, и я помру — сердце не сладит. Предлагаю выбить ее, эту ночь, в анналах нашей памяти и перебраться в менее интенсивный и более безопасный режим. Однако, как ты восхитительно придумал! Это что-то! Теперь давай снимай и спрячем их до другого раза, когда опять настынет жить.

— Ты не поняла. Из этой игры один лишь выход для нас обоих, и он без возвращенья. Колечки снять нельзя — я так задумал. Не распилить, не расцепить, не разорвать, даже разбежаться нельзя надолго — включится отсчет до старта, до нашего с тобой. До путешествия меж звезд.

— Скажи, что пошутил?

Он промолчал.

— Если нет, то ты безумец! Но это ты безумец — не я! Я не хочу туда! Я молода еще совсем, так молода... Ну, пусть не очень, но жить хочу, жить! Особенно теперь, за этой ночью. Я будто снова родилась... Поигрались и будет. Я сказала, снимай: ты сделал, ты снимай. Хвастал, что можешь все.

— Ты права, я хвастал. И не тереби колечко — еще рванет ненароком. 

— Точно, сумасшедший! Если не умеешь сам, тогда к специалисту. Я позвоню. Номер скажи.

— Обидеть хочешь? Я есть специалист. Лучший. Что зарядил, никто не сможет назад. На этой земле никто. Это у тебя нервы, женщина, сейчас пройдет. Допивай кофе, отдохни чуток и за билетами?

— За какими такими билетами? Совсем свихнулся!

— Я в порядке — это ты забыла, запамятовала про наше путешествие по миру, первое.

— Первое? Еще и другое будет?

— Всенепременно: то самое, волшебное, меж звезд. Как мы понесемся, обнявшись крепко-накрепко, промчимся сквозь семь колец охранников, как они не успеют ухватить нас в свои сети и снова запереть в тела, приделать наши души к новым задницам. После там будут вольные просторы, где все пути ведут из тьмы кромешной к свету. И это будет чудо!

— Чудо? Конечно, чудо! Лети, мой милый, но я тебе зачем?

— Опять не поняла. Ты одна тропинку знаешь, как сети миновать. Это тебя лучик поведет, мне одному не вырваться, отловят и снова скинут в темницу тела, где я забуду все, и стану думать, как другие, что этот мир — наш мир, и бог его — наш бог. Опять во тьму? Не-ет!

— А мне вот ничего, я потерпела бы еще лет двадцать пять. Тело мне совсем не надоело, я не тороплюсь его червям скормить, пусть пока со мной побудет.

— Пустые разговоры. Я все решил. Одевайся и за билетами. Сама выберешь, куда отправимся сперва. 

— Ты, правда, думаешь, что с этой тикающей штукой на шее я буду красотами любоваться? Да ни за что!

— Во-первых, она не тикает. Только если разбежимся далеко, а так, чего ей тикать? Висит себе тихо, никого не трогает, никому ничуть не мешает. Когда решимся, откроет дверь.

— Да как ты смеешь за меня! Я все должна сама!

— Я за тебя и не решаю. За нас, ведь я тебя люблю, а ты меня. Ты говорила будто больше жизни.

— Говорила! Ну и что! Я много говорю всего. Послушай, зачем нам умирать теперь? Давай жить долго и счастливо и умрем в один день. Умрем, когда устанем, пусть тогда старуха нас забирает. Я пока тебе детей рожу. И себе. Мальчика и девочку. Они прелестны будут, поскольку из любви.

— Я думал, но с детьми нам не прорваться, не проскочить, а оставлять их здесь одних, во тьме и ужасе! Несправедливо будет. 

— Он о справедливости! Любимую женщину обрекает на скорую смерть и про справедливость!

— Кто говорит о смерти? Нас ожидает истинная жизнь. Мы — люди, а люди здесь чужие. Я не про пустые куски мяса — те знают только слово «обладать». И дело. Их много кругом, толпы, они тут местные, свои, пусть остаются. Наш путь с тобой — меж звезд, на волю.

— На волю, как же! Ты не только тело мое прибрал, но и душу, чтоб я потом с тобой вечно где-то там порхала. А если передумаю, надоест? Другую душу встречу, не такую занудную, как ты. Тогда? Как у меня там будет со свободой от тебя?.. Господи, что я несу! 

Она сползла со стула на пол и на коленях к нему, пока не уткнулась в его колени, подняла лицо — слезы по нему — и замолила-запричитала, что пусть отпустит ее, ее тело, а душу она ему оставит так, пусть там летает с ним, потому сейчас она никак, у нее мама старенькая болеет, из-за нее и не могла вернуться раньше, хоть каждый день все мысли лишь о нем, но маму никак, и дети там с мамой, сынок чудесный, весь в него, хоть и пять ему, нет, три года, но весь, как есть, в него, весь, тут фото в сумке привезла, он белокуренький такой, ангелочек просто, как без нее останется... Причитала и плакала, плакала и причитала, а он молчал, гладил ее по голове и молчал, потом она завыла, дико, в голос и вдруг стихла, забормотала, что пусть меж звезд, но прямо теперь — она не снесет ожидания больше. Он взял ее за плечи, поставил на ноги, накинул куртку, подал рюкзачок, подтолкнул к выходу: «Иди». Она у двери обернулась, пошарила на шее — обруча нет. Вместо на шнурке висел другой камень. 

— Иди, это тебе на память. Прощай!

Она по лестнице, на улицу, в трамвай, скорей-скорей, пока не передумал, не догнал.

— Фу-у-у! Здесь, в этой жизни она сама решает, как ей быть и с кем, когда ей жить и умирать когда — вот она воля, ее собственная воля, и чтоб никогда никто не смел ей указать! Про ребеночка удачно вышло, именно им и проняла, он скис, дурачок, поверил. Мужчины глупы все до одного. Но она-то, она вляпалась! Нет, надо поосторожней с ними — пусть дураки дураками, но не безумцы... Однако, какая крутая случилась игра! Лихо спрыгнула, в последний момент. Будет, что вспомнить. Дурачок он: главное «не нáчать игру», главное всегда вовремя из нее выйти...

Так бормотала про себя, а в окно влетало солнце и вновь скрывалось за домами. Оно было слишком хорошо, слишком, чтоб с ним так скоро расстаться. Достала зеркало, оглядела лицо свое и не разочаровалась: совсем ничего, никак нельзя такое уродовать, пусть другую дуру найдет. Она нет, не дура. Вдруг кольнуло в сердце, потом еще и еще, будто там что-то внутри, в нем, в сердце ее, забилось, затолкалось, захотело выйти и вышло-таки, вылетело, оставив пустую коробочку тела на сиденье трамвая с полным недоуменьем в лице: как так, вот оно тело свободно совсем, и это не есть хорошо. А душа ее понеслась, помчалась, полетела к нему, кому была обещана. Обещана, обещана и успела: он сидел за столом, чертил схемы сетей и расстановку охранников. Уселась рядышком: она подождет, игра их здесь, в этом мире, окончена. Они обнимутся крепко-накрепко и понесутся по одной ей ведомой тропинке мимо сетей и охранников, пока не станут на воле, меж звезд, где все дороги к свету. Так он сказал...

Он бросил чертить, поднялся, стал мерить комнату. 

— Нет, не прорваться самому. Как ошибся! Как он ошибся! Пустышку принял за посланника. В ней слишком много было тела, — глянул на часы. — Да, теперь уж было. Бог с ней. Не надо про ребенка лгать! Не надо! Он этого не любит. И бог. Вот именно — сначала он и только потом бог.

Не успела еще толком возмутиться гнуснейшим его вероломством, как звонок в дверь. Он кинулся: неужто? Но там двое в штатском, с удостовереньем, хотели бы ответы получить на некие вопросы. Он пятится: «Геймовер», — бормочет и шарит на шее пипочку, находит, отворяет дверь себе и... вырвался! Выскочил и погнал вверх, туда, где простор и где вдруг открылось, что там простора нету вовсе. Там, как в трамвае: души, души, души кругом — не протолкнуться, не продохнуть от них, и сети впереди. Охранники мастеровито загоняют в эти сети, потом в мешочек прозрачный каждую, бирку клеят и на склад, на полку. Его тоже. Наконец, двери на запоры и сонный газ туда, чтоб души впали в забытье и до другого тела от памяти от прошлой очистились.

А она? Она играла ловко с охранниками в пятнашки, ускользая из сетей сквозь одной ей видимые прорехи и наслаждаясь ловкостью своей. Нет, не забывала считать кордоны, заставы, какие миновала: «...Три!.. Четыре!.. Пять!.. Шесть!.. Семь!.. Все! Свободна!» — и ходу, ходу на просторе. Там никого нигде и только звезды, и направленья все открыты для полета, которому назначена душа. И правда, для чего еще душа? Вдруг будто зацепилась за что-то клейкое, засуетилась, задергалась, но только хуже: невидимые нити облепили — не шевельнуться. То был восьмой кордон, свеженький совсем, недавно сдали для самых прытких, как она. И вот ее удел: мешочек, бирка, место на полке и сонный газ. Теперь действительно все — Game over! Пока все...