Сберегший душу свою, потеряет её… От Вийона до Лимонова, или Обойдёмся без политики

К 100-летию дня рождения Юрия Левитанского (род. 22 января 1922 г.) представляю некую лирическую импровизацию на тему литературно-поэтического творчества.

«Не является ли поэзия также и наукой чисел?» Р.Деснос

«Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя», — сказал поэт Юрий Левитанский.

Потом ещё:

«…думаю, знаю, что не дело поэзии заниматься политикой и тревожиться о том, кто будет президентом, кто нет. Но как человек, как личность, просто как гражданин этой несчастной страны я всем этим не могу не интересоваться, я тоже вдребезги политизирован».
*
Стоял старый дом. В столе среди рухляди — брошюра с маленькой статьёй умершего инженера. Умершего от заброшенности, неустроенности и отчаяния — как всюду, как традиционно. А в статье этой лежал секрет победы его страдающей родины над врагом человечества. Никто этого не знал… — Так хотел начать Андрей Платонов свой ненаписанный, но важнейший рассказ о победе над злом въяве, снаружи. Как об исцелении от того, что есть у человека внутри — о победе над нашими же внутренними извержениями, тайным лихом. Компенсацией коих бывает явная демонстративная доброта, граничащая с ложью. Хотя «зло не приходит извне — оно до времени дремлет в каждом. И значит, история может повториться»[1].

Рассудку, рухнувшему, больно, —
Рассудку, тухнущему в ночь…
И возникают сны невольно,
Которых мне не превозмочь…
А. Белый

Строки эти, уязвимые болезнью «прямизны», «простоты» и скорбной «ледяной связью со страной», по словам Мандельштама, дьявольски соприкасаются (возможно ли такое?) с евангельским «корыстным сохранением душ» людских, неприкаянных. В ущерб благородному действию-порыву. И как нельзя лучше резюмируют трагическое состояние современной поэзии, — где Поэзия есть отражение творческой мысли в обществе вообще и в кризисное лихолетье в частности.

А что кризис не собирался и не собирается свёртывать манатки — ясно вполне. Неясно другое — что лихолетие очередное народит в литературе сей раз?..

К нам племя новое в страну
С небес ниспослано опять… — 

Вещал нам бог весть когда «король поэтов голоштанных, любитель шлюх и кабаков» (Ришпен) метр Франсуа Вийон, «плут, сутенёр, бродяга, гений»… — что-то (или кого-то) напоминает?

Но мы, собственно говоря, не о низменном. Мы, как всегда, о высоком — творчестве: ведь ежели ты основываешь религию, не стоит заботиться о догматике — появятся сто тысяч комментаторов, которые возьмут на себя труд догматику ту разработать.

И коли ты взялся творить, то надобно творить — если ты способен на это, не заботься об остальном: «Творить — значит творить бытие, а всякое бытие невыразимо» (Экзюпери). Невыразимо как любовь. Но всякий вклад в бытие — это вновь и вновь порождение любви, культуры и чистоты, как бы против порядка вещей «чистота» ваша не шла. А всякое изменение порядка — суть смысла творчества, как и смысл существования заключающийся в гимне благородному труду. Заглушающему, пригибающему ниц громогласные гимны досугу и пустому безделью. Не заботящихся ни о доводах, ни о логике, ни об особых предписаниях.

Тут бы завернуть что-либо из околополитической тусовки, но… попробуем обойтись. 

Сказали оба: она не умрёт.
И всё этой мерою мерил
И тот, кто верил в небо, и тот,
Который в него не верил. 

Где оба — это не то, что Вы подумали. И где роза, которая не умрёт, — да простит нас Арагон, — символ неувядающей вечной Поэзии в пику сюрреализму жизненной прозы. Ложными путями уводящей нас вспять от чарующих, всегда предопределённых прекрасной гармонией формул, чисел, слов и звуков лирических пределов. К сожалению, чрезвычайно далёких от хронометрически практичного мира. Своими подсчётами, регистрациями и биржевыми анализами всё далее и далее отдаляющегося от литературно-эстетической мысли.

— Да что ты всё вокруг да около! — слышится Ваше оправданное возмущение набившими оскомину сентенциями о перспективных значениях искусства: — Конкретику давай, не до философии!

— Вера в интуицию, поэт-пророк… — шепелявлю я.

— Ах ты… — еле увернулся от залома руки. — Хватай его!

Опа! — приходится рвать когти:

— Великое дерзание поэтического духа не должно уступать ни в чём драматическим откровениям современной российской действительности!.. — перевираю на бегу Сен-Жон Перса, задыхаясь.

— Ты ещё сюда вернёшься, Жон Перс-наа… — вслед, отставая.

— Где вы, великие поэты, «больная совесть своей эпохи», говорящие от лица её? — затихая, сбавляя шаг.

— Иль стухли вы в пылу пожара? — отвечаю-спрашиваю сам себя, пробираясь дворами.

«Что же остаётся, — думаю, — вечно мажорная борьба за счастье. Робко, но упорно скатывающаяся в поэзию обстоятельств, поглощающую смысл. Умело скрывающий трагедию и видение апокалипсиса? — а ведь за счастье можно сражаться и «за миг до расстрела» (Сергес). Не в том ли предназначение поэтического творчества общечеловеческого, всемирного масштаба?»

— А как же быть нам, простым, не «всемирным» поэтам? — слышится издалека чей-то нарастающий стон. Похожий на звук приближающегося поезда: — Ведь единственная цель человека — не счастье ли?

— Тьфу ты, опять они за старое… и их много, жутко много.

Герметики, авангардисты, декаденты и символисты, где вы. Не пришёл ли вновь желанный час, мгновение ваше? — «век, нравы изменив, иного стиля просит» (д’ Обинье) — никто и не спорит, что история повторяется, но ведь она повторяется, столетиями, чего-то ради, кому-то для?

И вновь Евтушенко уже в этом — XXI веке — собирал стадионы…

В какой же мир и миг попали мы? — мы, поколение, которому стукнуло уже полвека с лишком: 

Мы придумали для потустороннего мира
условный свист, чтоб не разминуться.
Я пробую воспроизвести его в надежде,
что все мы умерли, не подозревая об этом.

Это не Евтушенко. Это Монтале, застигший Первую, Вторую Мировые. Перекрестившийся своему католическому Богу в знак не наступления Третьей. Заставший русский крестовый ход в Афганистан, не дожив до склонённого выхода…

Мы, которым под 60, взрывавшие афганских «духов». Саркастически нарекшие «духами» своих уже, расейских горцев, так и не побеждённых (наши же!).

Хлебнувши ада, яда, «положняковую» порцию баланды и смерти, — смиренно шли на Евтушенко слушать его войну, думая о своей: 

Женщины в душе всегда готовы
молча перейти из жён во вдовы…
*
Несвобода уродкой была,
и свобода у нас изуродованная…
*
И, танками весь переломанный,
я чувствовал боль в позвонках…
лишь книга — не Ленина — Лёнина
тепло сохраняла в руках.
*
Никакой им не нужен поэт… 

— Как не нужен?! — кричу я с заднего ряда, сопереживая евтушенковско-шинкарёвским[2] воспоминаниям о «ненужном», «нелепом», «смешном» чехословацком вторжении. Так и не взятом кремлёвцами в толк при вторжении следующем — афганском. Ознаменовавшем очередное сокрушительное моральное поражение… и так далее, далее, далее.

И неважно, что ту войну из череды проигранных мы по молодости пропустили — на наш век хватит, уже хватило. И ещё хватит, как ни прискорбно.

«Запах западного города, столь непривычный после Москвы 68-го года, старинные подъезды с солидными табличками, немецкие имена, удлинённая тень Кафки в переулках вокруг Ратуши». — Потом Чечня, Босния, 11 сентября («Это вам за Белград…»), Грузия — Осетия 2008-го, — это параллельное видение Грицмана, мэтра: — «8 августа 2008-го года я заболел, — тот редкий случай, когда сердце тонет, и кожей чувствуешь огонь и дым из-за океана. Через континент». 

Среди того дыма
и того огня
я и не заметил,
как убили меня.
Не шлёпнули в застенке,
не зарыли во рву —
вот я и думал,
будто живу... Ю. Левитанский
*
Данту мерещится круглый, с орбитами,
Каменно-пламенный ад,
Нашему ж мёртвому, Богом убитому,
Смерть — это край, где никто не грубит ему,
Край, где не он виноват. Д. Быков
*
так тихо здесь от взрыва и до взрыва
здесь
на земле гармонии сплошной И. Ермакова

— Как не нужен поэт? Тогда был нужен, а сейчас, между взрывами, «в гармонии сплошной» — кто поможет, подскажет — нежели Интернет со всем к нему сопутствующим контентом в окружении дурнопахнущих плагинов?

— А почему нет, конечно! — отвечает сосед.

— Но как?! И почему?

— Эти вопросы я где-то слышал, причём поболее тысячи лет назад… Именно они приводили людей к Богу, — что и сделает Интернет, не сомневайся, брат.

— Как?

— Этому поспособствует чрезмерная близость зла. Извергающегося в Инете наружу въяве, — что отталкивает здравомыслящих… И приближает их к Богу. А значит, и поэт — настоящий, стоящий! — будет услышан.

— Ты кто?..

Молчание.

Эта почва с лицом из оспы —
вмятины выпавших бомб…
И. Кулишова
*
Ну, прощай, Салимов К.У.
Снег ложится на башку.
*
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная шваль: бандиты и поэты. Б. Рыжий

При первом лукавом взгляде на современную Поэзию действительно кажется, что все потоки, флюиды психологических тропизмов тонут в отражении холодной поверхности прагматического бытия. Нервно сталкиваясь друг с другом. Образуя хаотическую сумятицу, не способную привлечь требовательный, но скорый, скоропалительный, — обусловленный, конечно же, неспокойным бытием: — взгляд настойчивого, но торопливого слушателя.

Но стоит внимательнее вслушаться, на поверхность выбьется голос напряжённого поиска, и зазвучат уже не диссонансом, а почти в унисон отдельные, но чрезвычайно важные положения, мысли. Обходящие на литературных поворотах рьяно гудящие паровозными гудками сонмы сопутствующих-сопереживающих писателей-поэтов-прозаиков.

Если пойти дальше. К тем берегам эстетической мысли, контуры которых в этом алогизме творческих аналогий лишь угадываются по ожесточённому тону всеобъемлющей полемики (включая телевизионную), — мы услышали бы и проповедь «искусства для искусства». И беззастенчивые признания беллетристов, и агрессивные лозунги контркультуры. И что скрывать, тенденциозный литературный экстремизм. Неприемлемый, но, к сожалению, позволительный.

Впрочем, как и сто, и двести лет назад, — что предполагало и предполагает совершенно различные пути искусства к грядущему благолепию. Где мы, по сути, и должны уже находиться. Где, по сути, и находимся, — исполнив мечту простых самаритян, ставших классиками. Мечтавших сказать новое слово в литературе. Новое слово в жизни.

Мы постигли грани истины, бесспорной для любой из противоборствующих сторон! — хорошо, если б так и было. Наверное, когда кто-то произнесёт эту фразу, мир закончится.

На самом деле, мы устали догонять реальность. И в этом — беда и везение, трагедия и упокоение — ведь за жизнью всё равно не поспеть.

«Подлинное происшествие… обладает неоспоримыми преимуществами по сравнению с выдуманной историей… Какая выдуманная история может соперничать с историей узницы из Пуатье или с рассказами о концентрационных лагерях, о Сталинградской битве?» (Н. Саррот).

Советы различны (нужны ли они вообще?). Но принципиальная оценка эпох и катаклизмов в них совпадает… В устах гениев, хочется добавить. Но гениев немного, к сожалению (к счастью, к счастью!).

«Задача поэта творить восходящие звёзды из всего, что мелькает в пределах его досягаемости. …Мы побудили к чтению, — к чтению и мысли, причём каждый должен выбрать самую близкую себе, животворную часть, — это и есть та крепость, которая теперь сращивает читателя с автором, как черенок с подвоем. Именно с этой минуты, когда черенок прививается, акт письма обретает священный характер… Лишь когда произведение обрело все свои качества в чувствах читателя, оно может считаться исполненным…» (П. Реверди).

«Мы не отказываемся от оригинального, напротив, мы стремимся найти его в обыденном», авторы должны писать для «десятков миллионов… говорить с человеком на его языке, нежном и шершавом, как язык кошки» (Ж. П. Шарболь).

В словах этих, сказанных почти за век до появления Интернета, звучит извечная мечта писателя быть услышанным. Звучат сомнения и страх, что книга останется гласом вопиющего в пустыне. Тем более слова эти актуальны, не потеряв остроты своей под глыбами исторических событий. Похоронивших под собой немало догматиков и провидцев.

«Новое искусство — это обязательно новый реализм, показывающий нам одновременно и деревья и лес, знающий, зачем он их показывает; активный реализм, бесконечно далёкий от искусства для искусства, реализм, который ставит себе цель помочь человеку, осветить ему дорогу вперёд, который ясно видит, куда ведёт эта дорога, и сам выступает в авангарде…» (Арагон).

Как видите, система, представляющая новое искусство нового мира далеко не нова. Взаимоотношения между искусством и реальностью — всё та же столетиями меняющаяся перманентная сфера. Определяющая границы литературных течений и эстетических концепций. Не всегда воплощаемых в согласие процессом художественного поиска.

И то, что Арагон имел в виду не что иное, как реализм «социалистический», не умаляет его напора в поиске реалистически осмысленной действительности. Направленной на реализацию исключительно добрых общечеловеческих намерений. Движущих наше сознание каждодневно.

Посудить, посудачить на полях, в сторонке, о целях современного искусства и перспективах художественно-литературной мысли возможно лишь в контексте творчества нескольких поколений.

Что мы по мере возможности и попытались сделать в небольшой статье. Извечно пытаясь разгадать зависимость творческого замысла от многомерности, полярности художественного поиска. Сопоставляя «обыкновенность» с решимостью «нового слова». Лишний раз убеждаясь, как увлекателен и труден путь художника к постижению сложной, стремительно меняющейся действительности.

«Наш срок пребывания на этой земле очень краток. У меня даже формула есть: жизнь долгая, а проходит быстро. Исторически же всё идет нормально. Но большинство людей, и почему-то интеллигенция тоже, не хотят думать о том, что будет через 33 года. А мне только это и важно! …Есть вещи, которые не зависят ни от партий, ни от президентов. Они могут, участвуя в процессе, как-то его замедлить или ускорить, но остановить не может никто. Направление движения может меняться на каком-то отрезке времени, но истории это неинтересно.

Всё предопределено, я убеждён в этом. Конечной точки я тоже не знаю, но направление вижу. Сказать, что всё движется от худшего к лучшему, — боюсь. Для кого-то лучше, для кого-то хуже. Тем более что и точки отсчета меняются, и оценки.

Когда-то Горький сказал, что обилие пишущих стихи в нашей стране объясняется низким культурным уровнем народа. Парадоксально, но на самом деле так. Угнетает не численность, а именно уровень. …Природа не может, даже очень стараясь, создать… столько поэтов сразу. В истории российской словесности в любом десятилетии, даже в самом чёрном, всегда были один, два, три замечательных поэта. Меня не пугает то, что стихи мало издают. Я сам попал в эту мясорубку, мне просто не на что жить. Но я всё равно за перемены — вы понимаете? Я не оптимист, не пессимист, а реально мыслящий человек.

…Всё в нашем Отечестве потихоньку утрясётся. Исторически всё замечательно, нормально и прекрасно. Когда я впервые понял, что завершатся перемены не скоро, уже без меня, сначала стало грустновато, а потом спокойно. Другие будут, что же делать... И без того чувствую, что задержался в какой-то другой эпохе. Лучше, когда иллюзий нет». Ю. Левитанский (1922—1996). Из интервью Л. Шинкарёва, «Известия», 1993 г.

…на том незримом рубеже,
как бы вневременном,
когда ты здесь, а я уже
во времени ином…

— Стоп-стоп! — скажете Вы. А что же Лимонов? — ведь статья-то про него, судя по подзаголовку.

И тут я медленно, демонстративно поворачиваюсь к зрителю лицом. И ехидно, но глубокомысленно — ухмыляюсь.

Ну, Вы поняли.

 

[1] В.Куллэ: «Взгляд Горгоны». «Дружба Народов» 2011, № 8.

[2] Речь идёт о книге Леонида Шинкарёва «Я это всё почти забыл…»: события в Чехословакии, 1968.