ФЛАГЕЛЛАНТСТВО

(движение «бичующихся», возникшее в XIII веке. Флагелланты в качестве одного из средств умерщвления плоти использовали самобичевание, которое могло быть как публичным, так и келейным. Вкп.)

   Углем вдоль белой рубахи автора пишем: «Нужно либо изображать что-то новое и неизведанное, несмотря на тот недоказанный факт, что оригинальных сюжетов с учетом бемолей и диезов всего двенадцать, либо быть гениальным импровизатором на любую избитую тему, используя при этом иные доступные выразительные средства. Однако, для конечной художественной оценки подобного изделия требуется читатель, обладающий интеллектом, настроенным в резонанс с интеллектом пишущего».

     Автор строк предложенного текста, не говоря уже о читателе подобных неоднозначно-художественных трудов, в оторочестве читал исключительно мифы и детские сказки, изучал юношескую библию в картинках, а с научной литературой знаком только по статьям Википедии. В то же самое время, если признаться самому себе в уголке круглой комнаты, то страдательный авторcкий пафос на переломе эпох XX-XXI вв начинает добивать вопросами, типа: «А бывают ли у Преподобного критические дни?», в отличие от осаждающих душевно-горловых просьб отморозков, что ждут того самого момента, когда в их лексиконе останутся лишь бемоли, и те – за пазухой, благодаря чему уже нельзя будет столовым ножом отрезать правду от матки. Только за подобные хулиганские выходки Всевышний может и должен каждого поразить молнией, причем прямо в голову. И, вообще, в авторских строках слишком много букв, а на дворе уже, как-никак, туман, так зачем столько писать? За автора это осуществил Л.Н. Толстой и, причем, давно. Короче, «обделаться можно» – именно так говорят опытные культурологи в данном случае.                                                         

Поскольку мир окружающий нас – самодельный, то все нужное мы должны выбирать из него самостоятельно, спрашивая разрешение только лишь на добро, которое уже кем-то было либо оприходовано, либо ополовинено. Иными словами, если господ Евгения с Онегиным Саша Пушкин отобразил в изобретённой им же поэме, значит она – поэма  – его авторская собственность, а то, что он с Лермонтовым не стрелялся на дуэли из-за какой-то там Бедной Лизы, то так было угодно товарищу Богу, который хотел, чтобы недалеко от места его самого последнего поединка  с  военнослужащим по фамилии Данте (но не Дуранте дельи Алигьери!)  построили станцию метро с удивительным названием «Пионерская».

   Я не против переноса акцента от традиционного поэтического образа, произрастающего из созданных до нас смысловых условностей, к объектам формальным. Если подобный формализм получается настолько интригующим и оригинальным, отчего ум читателя спотыкается и начинает некий смысл сравнивать с чем-то иным, или по крайней мере со своим неокультуренным подтекстом нутра (т.е. таким, как некое число, «1», которое делится без остатка только на само себя), то почему бы и не считать этого шибко писучего товарища первооткрывателем? Однако, имеется на то право в нашем бытовом законодательстве.

Ну, вот, то ли далее зиппер не пускает, то ли на очередной залп в воздух воробьи весь порох поклевали, неважно, просто будем считать, что все сочетания душевных нот в части Настоящих размышлизмов использованы, остались одни лишь бемоли за пазухой. Поэтому привожу некоторые известные даже детям строки:

«Вы знаете?

Вы знаете?

Вы знаете?

Вы знаете?

Ну, конечно, знаете!

Ясно, что вы знаете!

Несомненно,

Несомненно,

Несомненно знаете!

- Нет! Нет! Нет! Нет!

Мы не знаем ничего,

Не слыхали ничего,

Не слыхали, не видали

И не знаем

Ничего!

- А вы знаете, что У?

А вы знаете, что ПА?

А вы знаете, что ПЫ?

Что у папы моего

Было сорок сыновей?

Было сорок здоровенных -

И не двадцать,

И не тридцать,-

Ровно сорок сыновей!

- Ну! Ну! Ну! Ну!

Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!

Еще двадцать,

Еще тридцать,

Ну еще туда-сюда,

А уж сорок,

Ровно сорок,-

Это просто ерунда!

- А вы знаете, что СО?

А вы знаете, что БА?

А вы знаете, что КИ?

Что собаки-пустолайки

Научилися летать?

Научились точно птицы,-

Не как звери,

Не как рыбы,-

Точно ястребы летать!

- Ну! Ну! Ну! Ну!

Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!

Ну, как звери,

Ну, как рыбы,

Ну еще туда-сюда,

А как ястребы,

Как птицы,-

Это просто ерунда!

- А вы знаете, что НА?

А вы знаете, что НЕ?

А вы знаете, что БЕ?

Что на небе

Вместо солнца

Скоро будет колесо?

Скоро будет золотое -

Не тарелка,

Не лепешка,-

А большое колесо!

- Ну! Ну! Ну! Ну!

Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!

Ну, тарелка,

Ну, лепешка,

Ну еще туда-сюда,

А уж если колесо -

Это просто ерунда!

- А вы знаете, что ПОД?

А вы знаете, что МО?

А вы знаете, что РЕМ?

Что под морем-океаном

Часовой стоит с ружьем?

- Ну! Ну! Ну! Ну!

Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!

Ну, с дубинкой,

Ну, с метелкой,

Ну еще туда-сюда,

А с заряженным ружьем -

Это просто ерунда!

- А вы знаете, что ДО?

А вы знаете, что НО?

А вы знаете, что СА?

Что до носа

Ни руками,

Ни ногами

Не достать,

Что до носа

Ни руками,

Ни ногами

Не доехать,

Не допрыгать,

Что до носа

Не достать!

- Ну! Ну! Ну! Ну!

Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!

Ну, доехать,

Ну, допрыгать,

Ну еще туда-сюда,

А достать его руками -

Это

Просто

Ерунда!» (ВРУН. Даниил Хармс)

   Интерьер, так аккуратно и кратко выписанный автором, ну, прямо, как аптечный анализ, влияет, поистине, на движение мысли читателя, а соотношение форм и размеров текста – на нашу психологическую устойчивость, которой нам так не достает в период этого мерзейшего надуманного кризиса и разбора завалов, Дед Мороз с Сантой надумали детские горшки в детсадах перекрашивать... И в самом деле, не имеет значения, кто кого развеселил: Красная Шапочка Охотника или Серый Волк их обоих.

«В январскую пору

прорыли вы нору.

Трудяга катит в горку,

в мороз и по ветру.

Я нос себе утру,

коль скажете:

- В жару

плевать мне на Егорку,

несущему муру

не только по утру,

но в сквере и в бору.

Он, падая, в дыру,

сломал ногою створку...

Смешите детвору!

 Иногда попадается прекрасно сработанный контент. Поскольку уже пятую неделю разглядываю небо, оборудованное блестящими камушками, отломанными от серпа, то обладаю в достатке временем, чтобы иметь способность вычитывать тексты внимательно. И, наконец-то, сегодня, проводя остаток недели вне праздности и натощак, обнаружил в своей костяной голове пух от прорвавшейся эйфории из нечувствительных мест наковальни в результате удара по распростертому на ней графоманскому нарыву. Ешкин кот! Надо же, этой хранителю легендарных афоризмов, удалось-таки, используя совсем небольшое количество букв, заполнить ими постоянно увеличивающуюся щель между пейсателями и графоманцами! Если бы этот пацан был бы бабой, то все равноему не скажешь: "Щи на полу, вытри! Буду через неделю", и не искоренишь дверную рукоять, и не отправишься скучать от служебных обязанностей, перегруженных своими жизнеёмкими идеями в бесконечном духовном пространстве собственной безнравственности. No problems!

   А намного позже, в канун Страстной Недели, долго прикасался кулаком к виску. Да...

И вспомнил собственные строки:

– ... Отплывая в заморские дали

познавать тайну судеб «не-в-лом»,

проследи, чтоб монету кидали

так, чтоб решка ложилась орлом.

Безвременье раскрыло рогожу –

утешаю друзей, как могу,

поддаваться унынью не гоже,

но Харон на другом берегу.

   Так уж получилось, что встретили не по Галахе. Ну и что? Остается узкой мыслью ослаблять великие чувства, утешая себя в безвременьи :

–   Местечковые скрипки строгали Шопена,

шепелявый суфлер напевал мою роль,

в ступе воду месили: каблук и полено,

и венец окаймлял не портрет, а пароль.

   Ну, ладно бессовестной лирики, проехали…  А как относиться усредненной толпе общественности, чтобы не сказать сосайтникам, к такому феномену, как тексты, созданные Андреем Платоновым, отрывок которого из повести "Чевенгур",  привожу ниже по тексту?

«… - Ах, вы так! - сказал Пиюся и выстроил чекистов, не ожидая часа полуночи. - Коцай их, ребята! - И сам выпустил пулю из нагана в череп ближнего буржуя - Завын-Дувайло. Из головы буржуя вышел тихий пар, а затем проступило наружу волос материнское сырое вещество, похожее на свечной воск, но Дувайло не упал, а сел на свой домашний узел. - Баба, обмотай мне горло свивальником! - с терпением произнес Завын-Дувайло. - У меня там вся душа течет! – И свалился с узла на землю, обняв ее раскинутыми руками и ногами, как хозяин хозяйку. Чекисты ударили из нагана по безгласным, причастившимся вчера буржуям - и буржуи неловко и косо упали, вывертывая сальные шеи до повреждения позвонков. Каждый из них утратил силу ног еще раньше чувства раны, чтобы пуля попала в случайное место и там заросла живым мясом. Раненый купец Щапов лежал на земле с оскудевшим телом и просил наклонившегося чекиста:

- Милый человек, дай мне подышать - не мучай меня. Позови мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку - не уходи далеко, мне жутко одному. Чекист хотел дать ему свою руку:

- Подержись - ты теперь свое отзвонил!

Щапов не дождался руки и ухватил себе на помощь лопух, чтобы поручить ему свою недожитую жизнь; он не освободил растения до самой потери своей тоски по женщине, с которой хотел проститься, а потом руки его сами упали, больше не нуждаясь в дружбе. Чекист понял и заволновался: с пулей внутри буржуи, как и пролетариат, хотели товарищества, а без пули - любили одно имущество.

Пиюся тронул Завын-Дувайло:

- Где у тебя душа течет - в горле? Я ее сейчас вышибу оттуда!

Пиюся взял шею Завына левой рукой, поудобней зажал ее и упер ниже затылка дуло нагана. Но шея у Завына все время чесалась, и он тер ее о суконный воротник пиджака.

- Да не чешись ты, дурной: обожди, я сейчас тебя царапну!

Дувайло еще жил и не боялся:

- А ты возьми-ка голову мою между ног да зажми, чтоб я криком закричал, а то там моя баба стоит и меня не слышит!

Пиюся дал ему кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого буржуя в последний раз, и Дувайло прокричал жалующимся голосом:

- Машенька, бьют!

Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью произнесет слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту нагревшиеся сухие десны.

Прокофий выследил издали такое одиночное убийство и упрекнул Пиюсю:

- Коммунисты сзади не убивают, товарищ Пиюся!

Пиюся от обиды сразу нашел свой ум:

- Коммунистам, товарищ Дванов, нужен коммунизм, а не офицерское геройство!.. Вот и помалкивай, а то я тебя тоже на небо пошлю! Всякая баба хочет красным знаменем заткнуться - тогда у ней, дескать, пустое место сразу честью зарастет... Я тебя пулей сквозь знамя найду!

Явившийся Чепурный остановил этот разговор:

- В чем дело, скажите, пожалуйста? Буржуи на земле еще дышат, а вы коммунизм в словах ищете!

Чепурный и Пиюся пошли лично обследовать мертвых буржуев; погибшие лежали кустами - по трое, по пятеро и больше, - видимо стараясь сблизиться хоть частями тела в последние минуты взаимного расставания.

Чепурный пробовал тыльной частью руки горло буржуев, как пробуют механики температуру подшипников, и ему казалось, что все буржуи еще живы.

- Я в Дувайле добавочно из шеи душу вышиб! – сказал Пиюся.

- И правильно: душа же в горле! - вспомнил Чепурный. - Ты думаешь, почему кадеты нас за горло вешают? От того самого, чтоб душу веревкой сжечь: тогда умираешь, действительно, полностью! А то все будешь копаться: убить ведь человека трудно!

Пиюся и Чепурный прощупали всех буржуев и не убедились в их окончательной смерти: некоторые как будто вздыхали, а другие имели чуть прикрытыми глаза и притворялись, чтобы ночью уползти и продолжать жить за счет Пиюси и прочих пролетариев; тогда Чепурный и Пиюся решили дополнительно застраховать буржуев от продления жизни: они подзарядили наганы и каждому лежачему имущему человеку - в последовательном порядке – прострелили сбоку горло - через железки.

- Теперь наше дело покойнее! - отделавшись, высказался Чепурный. -- Бедней мертвеца нет пролетария на свете.

- Теперь уж прочно, - удовлетворился Пиюся. - Надо пойти красноармейцев отпустить.

Красноармейцы были отпущены, а чекисты оставлены для подготовки общей могилы бывшему буржуазному населению Чевенгура. К утренней заре чекисты отделались и свалили в яму всех мертвецов с их узелками. Жены убитых не смели подойти близко и ожидали вдалеке конца земляных работ. Когда чекисты, во избежание холма, разбросали лишнюю землю на освещенной зарею пустой площади, а затем воткнули лопаты и закурили, жены мертвых начали наступать на них изо всех улиц Чевенгура.

- Плачьте! - сказали им чекисты и пошли спать от утомления.

Жены легли на глиняные комья ровной, бесследной могилы и хотели тосковать, но за ночь они простыли, горе из них уже вытерпелось и жены мертвых не могли больше заплакать…»

   Не поленился, перечитал диалоги. Ощущение такое, будто бы автор то ли использует записи, полученные на встроенный в мобильник диктофон, то ли редактирует бортовой журнал нелегала: как-то все суперреалистично. Однако, в силу демократической самоорганизации нашего постсоветского времени, которое мутят броуновские вихри наших доступных социальных сетей, на поверхность нашей ментальности в виде устоявшейся пены выплывают разные новоявленные правила графоманского поведения. В частности, имеет место известный портал, называемый Луркоморье — т.е. энциклопедия современной культуры, фольклора и субкультур с точки зрения интеллектуального меньшинства. Причем, начиналось все с так называемых интернет-мемов, ну и далее — везде. Новоявленный писатель сталкивается с неизведанным, не знает, что значат фразы типа «превед медвед», «а поцчему Ви спrашиваете? «десу десу десу десу», «двачую» и откуда таки пошло это «британские ученые доказали…»

   Создавать новые тексты, безусловно, не так просто, как кажется. Однако, у каждого из нас есть некая индивидуальная черта. Именно она и представляет интерес для читающего. Но, только, пожалуйста, без фанатизма.

   А что касается пиратства по большому счету, то могу посочувствовать товарищам, выращивающим любимую сакуру в горшочках, «паскоку када жывеш за щьот патентов, то вадарот ище долго будет струячить...»

   Просмотрел не без удовольствия, хотя, по правде сказать, достаточно бегло Ваши тексты. Ну, кое-где хотелось бы заштопать небольшие дырочки в раздвинутых занавесях бытовых сцен, обладающих хоть сколь угодно типовым городским пейзажем и, пожалуй, ввести некие лексические намеки, указывающие хоть как-то, что работает причудливый авторский ум, дающий нам, читателям, возможность возвысится над некоторыми элементами банальности произведения. Сценарий доставляет ее созидателю не только головную боль, т.к.  имеет претензию соперничать с любовным треугольником из Бермудянска, на который накладывается обывательский квадрат Малевича, превращаясь постепенно в порочный круг суеверия, именуемый метафизичностью, который у автора «Москва-Петушки» Венички Ерофеева преобразуется в трансцендентальность. В конце-концов пусть так оно и будет, хотя и это не важно. Ибо, как лет несколько назад заметил картавый немолодой пацанчик по фамилии Бродский:

 «…Когда-нибудь всем, что видишь, растопят печь,

сделают карандаш или, Бог даст, кровать.

Но землю, в которую тоже придется лечь,

тем более - одному, можно не целовать».

   И какую-такую эпитимью наложить на нераскаявшегося графомана? Заставить его по-тихому втереться в повествование, замутить языковый формат, нарушая привычную ПэТэУшную лексику с морфологией, либо надыбать новые распонятки? Но тогда такого графомана придется причислить к лику необрезанных post-модернистов.

   А куда девать низкопробную броваду по поводу самоценности целительной природы его бунтарей духа Офелии Филипповны и Яго Узала, одухотворённых своими мутными страстями на фоне изб(сп)итого романтизма? При этом хочется отметить, что абсурд, при всем при том не имеет ничего общего с бессмыслицей, т.к. она по определению одновременно и не истинна и не ложна, а абсурд все-таки несет явный смысл, хотя в своей противоречивости при прероральном усвоении доказательства путем reductio ad absurdum («приведения к самому себе») и является ложным.

   И в какой бомжатник, шепните, пожалуйста, вслух на мобилу, поместить Евгения Ильича Рахметова, стремящегося разбрасывать по сторонам каменья неправильной формы, выстраивая логичность Мироздания, отмечая негативные тенденции публики, читающей философские пассажи, как антиутопические?

   Короче, авторские потуги на элитарность всего-навсего оказываются банальной фигнёй, которая заставляет, – причем только его одного! – задуматься и, как ни странно, навсегда, дабы не способствовать более утверждению новых нетрадиционных форм, испытывая при этом очевидный разрыв с вяло текущим эмпиризмом схожих с ним авторов в досетевую эпоху.

   Здравствующего и поныне автора по-человечески жаль, даже несмотря на то, что цирковые врачи, специализирующиеся на клоунах, настойчиво боролись за его жизнь, вытаскивая из его желудка ровно 3 неравные половины груши, которые он скушал.