Вторжение в личную жизнь

 

Когда Сергею Ивановичу Аненко, позвонили и сообщили о смерти его тетки, он задумался. От Эммы Яковлевны остались облигации, выпущенные в 1953 году, небольшой кредит, взятый на протезирование зубов и комната в питерской коммунальной квартире. Такое вот наследство. Комната была не бог весть каким достоянием, но квартира в целом впечатляла: четырехметровые потолки, огромные окна с видом на Неву, изразцы по стенам. Все было бы замечательно если бы ни довесок из трех соседей. Лет двадцать назад вопрос решился бы просто. Сергей Иванович собрал бы всех жильцов в салоне тонированной «шестерки» и вывез поближе к семейству Лыковых. Но славные времена рыцарей бит и барсеток канули в Лету и сегодня такие маленькие шалости грозили немалым сроком.

Г-н Аненко в молодости был натурой неугомонной. То он мыл золото на Талге, то гонял ржавые машины из Японии, то вербовался на Шпицберген. Наконец судьба привела его в скромный райцентр, воткнувшийся между тундрой и льдами Северного Ледовитого океана, где он и решил остаться. Там Сергей Иванович приватизировал местный клуб, устроив в нем развлекательный центр со стриптизом, окрашенным в национальный колорит народов Крайнего Севера и видом на северное сияние, и приобрел некоторый вес в местном обществе.

В общем Иваныч решил вылететь в Питер, дабы попробовать решить вопрос с помощью личного обаяния и харизмы.

***

Жильцы не ждали племянника умершей. Ходили слухи, что тот нехило пристроился большим начальником на золотых приисках, или бьет пушнину в тайге, или долбит в бубен, вызывая духов свободы для местных племен, или еще там хрен знает чем занимается, но по всем раскладам, человек он не бедный, и на захудалую комнатуху и скромное имущество тетки, вряд ли позарится. Поэтому, не успел дым над печью городского крематория унести душу соседки в серое питерское небо, как вся ее посуда была успешно поделена между жильцами, фарфоровый сервиз на шесть персон превратился в три на две персоны, а кресло-качалка из комнаты Яковлевны перекочевало на кухню. Звонок в дверь застал пенсионера Николая Антоновича и, слегка увядшую, бывшую актрису провинциального театра, Елену Геннадьевну, жильцов двух из четырех комнат коммуналки, за решением важного вопроса — снять люстру из комнаты покойной или пока оставить как есть, ибо все одно для подобного аттракциона нужны руки покрепче и может все-таки лучше дождаться с работы третьего жильца, Витю Мишкоеба.

В дверях стоял Сергей Иванович с бутылкой коньяка и чахлым букетом гвоздик. Через час, допивая коньяк из теткиных чашек, племянник усопшей попробовал аккуратно прозондировать почву на предмет будущего переезда:

— Места у нас — сказка. Будете жить как в раю. Отдельные квартиры с видом на океан. Ну и хер на него, что он Северный Ледовитый. Зато воздух чистый и полярный день позволяет экономить на электроэнергии. Опять таки надбавки к пенсиям и продуктовые наборы каждый месяц. Икрой красной будете обои клеить, а мороженой рыбой двери подпирать.

С этой самой минуты беседа не задалась. Дед сообщил, что при коммунистах такие мудаки, как Сережа долбили тупыми топорами вековые сосны, зарабатывая УДО. Интеллигентная Елена Геннадиевна молчала, но в ее глазах читалось: «А не соснуть ли вам медного х@йца у коня Петра Великого». Витя же, не имея чести быть представленным лично господину Аненко, словно предвидя его приход, написал на пыльном зеркале пальцем: «Серега пидор!».

— Ну не хотите по-хорошему, будут вам другие методы, — Сергей Иванович хлопнул дверью и вышел на улицу. У него был запасной вариант...

***

— Сережа, времена братков с утюгами давно прошли. сейчас действуют тоньше. Никакого насилия. Никакого вторжения в личную жизнь. Мы создаем нужный ареал и подопечные через месяц сами уговаривают купить их комнаты по цене собачьей будки. Так что помогу по старой дружбе.

Альберт, друг Сергея и глава компании «Сделаем недвижимость движимой», поднял рюмку и подмигнул приятелю:

— За успех, братан!

***

Через несколько дней в квартире появилась девушка с томным взглядом и лицом дохлой лошади. Она показала жильцам договор на право аренды комнаты № 4 подписанный С. А. Аненко с одной стороны и А. К Лизоевой — с другой. Вслед за А. К. — Альбиной Константиновной, в квартире появился злобный мопс, хватающий всех за щиколотки и фортепиано марки «Роланд». Елена Геннадиевна поначалу обрадовалась такому соседству, но через неделю, собравшиеся на кухне соседи держали худсовет на тему «Искусство в массы или что-то надо делать.»

— Не знаю как кого, а меня уже заебал этот Моцарт — Витя Мишкоеб высморкался в мойку и вытер руки о скатерть.

Витек в прошлом имел три срока по мелочевке, но четвертый заход стал его бенефисом. Накидавшись с соседом синьки, Виктора потянуло на секс. Приличные женщины ему не давали, а неприличных давно разобрали сутенеры и продавали любовь за денежные знаки. Витя был против продажной любви и исповедовал принцип — все должно быть по обоюдному согласию. Согласия он добился от большой плюшевой панды со второй полки магазина «Развивающие и мягкие игрушки для ваших малышей». Дальше события именно что развивались, но жестко, несмотря на то, что сама панда была мягкой. Витя пялил ее своим «малышом» под плач детей и крики родителей. Персонал магазина так увлекся фото и видео съемкой шоу, что пока кто-то из охраны решился прервать процесс электрошокером, Витек успел навалять панде под хвост и в оба уха, закончив дело в позе 69.

На суде прокурор запросил пять лет, но адвокат пел сладкоголосо, как Витас, а папа судьи отстреливал китайцев еще на Даманском и тот был предвзят ко всем выходцам из Поднебесной, будь то люди, телефоны или мягкие игрушки. Поэтому Витя заехал на год спецпоселения в калмыцкие степи, где и получил свое прозвище — Мишкоеб. Впрочем он был доволен и говорил, что слава Богу на глаза ему не попался патриотичный Чебурашка, а то б мотать ему «пятеру» без вариантов.

— Это Чайковский, Виктор, «Perpetuum mobile», — поправила его Генадьевна, — но меня тоже утомило это вечное движение. Пора заканчивать гастроли. Будете критиком, Витя?

— Может лучше просто отп@здить?

— Чайковского?

— Лошадь эту, копытами по клавишам стучащую день и ночь.

— И снова сядешь, насильник покемонов, — вступил в разговор Николай Антонович.

— Да. Второй раз может не повезти, — прервала их Елена Генадьевна, — Короче! Тут надо действовать тоньше и грубее одновременно. Виктор, вы любите фасоль с черносливом приправленную укропом? Та даже если и не любите — для общего дела надо потерпеть. Именно потерпеть, Витенька. Сегодня я приготовлю вам ужин, а завтра утром...

***

В пять утра Витю разбудил внутренний будильник. В животе бурлил и просился наружу ужин. Виктор быстро встал и не включая свет рванул к туалету. На унитазе сидела Елена Геннадьевна:

— Я же говорила — надо потерпеть, дружок.

Чернослив боролся с фасолью за первенство выхода. Сверху давила свинина и поджимала тыквенная каша. Где-то на вершине этой пирамиды плескался гороховый суп, готовый словно лава вырваться наружу.

— Соседи мои, дорогие. Я не могу. Ща все пойдет через жопу.

— И это хорошо! Но пока — терпение. Посчитайте до тысячи. Это вас отвлечет.

Витя прижался к стене и стал считать. Из комнаты вышла Альбина, выводя мопса на прогулку. Витек не обратил внимания на лай собаки и даже не попытался ее пнуть, когда та цапнула его за ногу. Когда за Альбиной захлопнулась дверь, Антоныч, распахнул дверь в ее комнату и, указав на фортепиано, произнес торжественным голосом:

— Свободно!

Витя достиг инструмента в один прыжок. Вторым он оказался на нем и завис над внутренностями «Роланда», одновременно спуская штаны и поднимая верхнюю крышку. Наступила тишина и вдруг началось! Витя аккомпанировал себе, суча ногами по клавишам пианино и извлекая какофонию звуков и не только. Жопа играла то флейтой, то тромбоном, то включала всю секцию духовых. «Роланд» наполнялся дерьмом, как танкер нефтью. Внезапно возникла пауза на восемь тактов. Соседи зажимали носы, но не отрывали взглядов от маэстро.

— Бис, Виктор! Просим! — хором закричали они и снова задержали дыхание.

Вторая часть увертюры прошла не менее успешно. Витек слез с инструмента. Подтерся нотами с пюпитра и, прилепив их одним шлепком к пианино, весело сказал:

— Концерт окончен, граждане! Цветов не надо.

***

Дух классической музыки, еще не успел выветриться полностью, как жильцов настигла следующая напасть. На пороге квартиры стоял одетый в черный балахон мужчина с длинными, засаленными волосами:

— Здесь будет царство тьмы!, — с ходу объявил он

— Если ты в коридоре лампочки будешь выкручивать, то здесь будет не только царство тьмы, а и королевство п@здюлей, чухонь непромытая, — мрачно пошутил Антоныч.

— Валтасар, в миру — Валера — представился новый жилец, — я чувствую, что здесь пахнет нечистой силой. Это явно мое место.

— Так пахнет классика, дурачок. От прежних жильцов не выветрилось. Просто усирались от Бетховена. Правда, Витя?

Вышедший на голоса Виктор громко хмыкнул и кивнул в знак согласия.

***

Валтасар развернулся не на шутку. В прихожей он установил большой стол, сообщив, что здесь будет алтарь и прикасаться к нему непосвященным строго настрого запрещается, а кто нарушит запрет того ждет кара Отца Тьмы и да отсохнут руки дерзнувших. То и дело соседи натыкались на выпотрошенных ворон и куриные головы. Стены в коридоре покрылись граффити с пентаграммами и тремя шестерками. По ночам Валера творил черную мессу и пил свинячью кровь, закусывая гематогеном. Напившись он издавал дикий вопль и с криком: «Возьми меня, Хозяин, я твой!», грохался на пол.

— Сука, я его ща сам возьму и головой о стену е@ну, — психовал Витя.

— Что вы, Виктор! — возмущалась Елена Генадьевна, помешивая в кастрюле куриный бульон, — мы же культурные люди. Зачем нам насилие? От этого жильца хоть какая-никакая польза есть. Продукты вон бесплатно достаются. Надо ему подсказать, что пора бы переходить на более крупные жертвоприношения. Да и мандарины на алтаре лишними не будут.

Но лояльность соседки закончилась на следующее утро, когда она вышла в туалет. На алтаре доморощенного чернокнижника лежала дохлая крыса размером с крупную таксу. Геннадьевна заорала и хвост крысы, свисающий до пола, заколебался в такт вибрациям голоса. Выскочивший на крик Антоныч оценил натюрморт:

— Продукты подвезли? Приятного аппетита Леночка.

— Вечером всем на кухню! — выдохнула Елена, уходя в свою комнату.

***

— Значит так, православные, — начала свою речь соседка, — подобное выбивается подобным. Завтра по календарю огородников полнолуние, вот и нанесем сокрушительный удар. Николай Антонович, вы в самодеятельности участвовали?

— Ну разве что у пивного ларька песни пел.

— Песни петь не надо, но кой какие звуки изображать придется. А пока прошу ко мне. Поработаем над гримом и немного прорепетируем.

***

Валера вернулся домой поздно, и, включив свет, едва не перекрестился. В прихожей стоял гроб накрытый крышкой, а у него сидела соседка в черном платке и с заплаканными глазами:

— Отмучился, наш соседушка, Валерочка, — запричитала Геннадьевна, — болел, но никому не жаловался. Ох-охо! Да чо, Валер, застыл то? Проходи. Не бойся. Антоныч не кусается.

Служитель Тьмы, на самом деле до смерти боялся дохлых Антонычей, Иванычей, Санычей, да и вообще всех трупаков. Он по стеночке проскользнул к себе и сел в кресло. Нет уж. Пока деда не вынесут, он хрен выйдет отсюда. Валера включил телевизор и уменьшив звук до минимума, задремал под монотонное бубнение Киселева. Разбудил его настойчивый стук. Хрустнув затекшими ногами, Валерик поднялся и пошел к двери. Перед ним стоял дед.

Из Антоныча получился труп ну просто загляденье. Лицо излучало синеву заставки виндовс, пальцам с приклеенными длинными ногтями позавидовал бы Фредди, глаза, в которых и в хорошие времена разум гостил редко и недолго, сверкали безумием. Он лязгнул зубными протезами и, протянув руки к Валере, громко завыл:

— Ты хорошо служил мне, Валтасар, и я пришел чтобы забрать тебя в... Ты чо, придурок? Эй, Витя, он кажется обоссался!

Валера смотрел на дохлого соседа и не чувствовал, как опорожняется его мочевой пузырь. Он открыл рот чтобы закричать, но через мгновенье упал без чувств.

— Опять комнату неделю проветривать, — пробурчал, вышедший из-за спины деда, Витя, — скорую будем вызывать или в жертву его принесем?

Решили все таки вызвать. Спустя час Валеру увезли в больницу и в квартире снова наступил покой... Но закончился он очень скоро...

***

 

— Хай, натуралы! — затянутый в узкие джинсы и сияющий, словно жопа немецкого летчика в «Утомленных солнцем — 2», парень, зашел в квартиру, — будем знакомы — Павел, но для друзей, просто Поль.

— Гомосек? — Витя недобро посмотрел на гостя.

— Фи, грубиян! Представитель однополой любви, малыш, и поверь мне — такой любви нет у вас, консервативных п@здо@бов. Но все исправимо. Сегодня на новоселье будут мои друзья и могу познакомить тебя с Майклом. Он недавно расстался со своим другом и его сердце свободно.

— Да-да. Витек у нас спец по Майклам. Михелям. И прочим мишкам, — хохотнул дед.

— Если тут появится еще один пидор, я ему кадык выгрызу.

— Кусь-кусь, кусака! — засмеялся Павел.

***

 

Когда Витя пришел с работа, соседка прошептала ему с порога:

— Ты на кухню пока не ходи. Там эти... Пашины друзья.

— П@зда им! — Витек ринулся к кухне, но резко остановился в проходе. Гости ломали его представления о геях. Перед ним были не фрики в павлиньих перьях с накрашенными глазами, а скорее члены регбийной команды. Двухметровые, мускулистые парни плотоядно улыбались Виктору и один из них подошел к хозяину, потрепав его по щеке:

— Вы и есть Виктор? Поль рассказывал о вас. А я Майкл. Надеюсь мы подружимся.

— Надеюсь ты быстрее сдохнешь, — буркнул под нос Витя и вышел.

Спал он чутко, прислушиваясь к шуму из прихожей. Несколько раз к нему стучали в дверь и Майкл вкрадчиво предлагал выпить по бокалу мартини. Витя вздрагивал и замирал, забываясь на несколько минут тревожным сном. Гости угомонились под утро и, едва стало светать, Витя оделся и выскочил на улицу. Через неделю, дождавшись когда Пашка-Полина отлучилось то ли на маникюр, то ли по каким другим своим пидорским делам, Витя собрал соседей на кухне и заявил:

— Я так долго не выдержу.

— Нас еб@т, а мы крепчаем, — философски заметил Антоныч.

— Легко тебе языком трепать, старый, это же не на тебя этот носитель аморальных ценностей глаз положил, а я неделю почти не сплю.

— Береги честь смолоду, Витюша. Глаз — не хер. Нехай кладет.

— Я вам точно говорю — еще пара дней, и я продаю свою комнату. Уеду в деревню. Там из пидарасов только участковый. и то он пидор только когда трезвый.

Елена Геннадьевна погладила его по голове:

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, Витя...

***

Вечером Паша увидел всех соседей за накрытым столом.

— О, Павлуха! Давай-ка к нам. Ленка нынче именинница. Посидим по-соседски, подразним зеленого змия.

Паша стал отнекиваться, ссылаясь на дела, но Антоныч почти силком усадил его на табурет:

— Да какие там у вас дела, у гомиков! Отдыхать тоже надо. не все ж жопу рвать, ну я в метафоричном смысле. Хотя и в реалистичном ей тоже надо отдых давать.

— Ну разве только пригубить...

Пригубляли да часу ночи. Когда пригубитель закончился, сбегали в соседний подъезд и открыли кредитную линию у тети Гали, барыжащей настоящим армянским коньяком, настоянном на краснодарском чае. Елена Геннадьевна почти не пила, внимательно наблюдая за Пашей. Когда тот уронил голову на стол, она скомандовала:

— Несите его в спальню и никому до утра не заходить.

***

Паше снилась Ибица. Он лежал под палящим солнцем и жутко хотел пить. Жажда была настолько нестерпимой, что Паша подполз к морю и начал жадно глотать соленую воду, отплевывая водоросли и гальку с песком. Вокруг с громкими криками летали чайки. Паша открыл глаза и увидел, что лежит на груди соседки. Другая грудь была практически полностью у него во рту. Елена Геннадьевна смотрела с укоризной:

— А говорил, что с девками ни-ни, а сам вон как — напоил пожилую женщину и воспользовался ее беспомощностью. Что же скажут твои друзья? Да и мне каково? Я ведь всю себя отдавала искусству и на тебе — на старости лет, доотдавалась, — голос ее повышался и в нем послышались нотки рыдания, — коварно оттрахана геем. Драматургия — куда там Шекспиру. Стыд то какой. Как людям в глаза смотреть? Я человек старомодный. Воспитывалась на Чехове и Тургеневе, так что теперь, Павел — только брак. 

В дверях уже минут пять стояли Витя и Антоныч осуждающе кивая.

— Какой брак, женщина, — Паша отстранился от соседки, — не было у нас ничего и быть не могло.

Елена Генадьевна громко зарыдала.

— Было-было — усилено закивали соседи. Можно и экспертизу провести, и заяву написать. А то совсем оборзел, Пашка. Мало тебе пидаров, так еще и баб начал совращать. Пойдёмте Елена Геннадьевна отсюда. Вам надо успокоиться и позвонить в полицию.

Геннадьевна встала, гордо запахнула халат, спрятав под ним еще вполне привлекательную грудь, и, всхлипывая вышла из комнаты. Соседи пошумели для вида на кухне, проклиная мир насилья заселенный жестокосердными гомосеками. На словах Антоныча — «Все, допрыгался, гаденыш!», хлопнула входная дверь и их голубые страдания закончились...

***

Сергей Иванович улетал домой.

— Ну не вышло, братан, не обессудь. Можно было бы попробовать бабку кошатницу, но эта карга цены лупит, что мама не горюй. Та оно и понятно. Она самому Куклачеву ассистировала и регалий имеет поболее чем у Ким Чен Ына. Так что запросто так ее не заангажируешь. Бывай! — Альберт протянул руку, — если что выгорит, то я позвоню...

***

В двери настойчиво звонили. Антоныч щелкнул замком и с интересом посмотрел на гостя:

— Некрофил, педик, или просто мазохист?

Витя с соседкой выглянули из своих комнат:

— Новенький? Ключи на крючке. Вещи пока не распаковывайте, мало ли, может вам у нас не понравится.

— Нет-нет, — замахал руками Альберт, — я по делу. Здесь на Марата квартирка имеется с пятью жильцами. Срочно расселить надо. Впрочем, если пригласите, я расскажу подробности и сделаю вам маленькое, но очень денежное предложение...