Зачем?

Он как все: жил с одной, любил другую, спал с третьей. С первой долго жили, потому сжились-свыклись-притерлись, будто камни-голыши: как ни положишь — все хорошо, но не зацепляют, друг за друга не зацепляют. С третьей не спал, понятно, а «спал». У нее дом совершенно замечательно расположился: по дороге на работу и с работы. Забежит, пообщаются и по делам по своим разбежались. Со второй, с любовью своей, виделись нечасто, когда друг без друга невмоготу никак. Тогда в кафе или ездили куда, а то и просто гуляли. По парку и говорили, говорили, говорили... Она смеялась про редкость встреч, что свежесть чувств она сохраняет. Он добавлял: как в холодильнике «Электролюкс». Снова смеялась. Она часто смеялась, легко, звонко, как люди, которые с чистой совестью. Хорошо им было вместе. Всегда хорошо.

Однажды заходит он к третьей своей, а она в кухне стоит, на стол облокотилась со спущенными штанами и ноги расставила. Он рот раскрыл:

— Ты что? — говорит — Совсем охерела? 

В первый, кстати, раз выругался. Она — женщина воспитанная, грубостей не терпела, и отношения у них на высокой ноте всегда были, достойные отношения.

Она голову к нему повернула, на ладошку опираясь

— Доставай, — говорит, — этот свой... — да такими словами назвала, что он и сам слегка охерел. — Начинай, — говорит, — быстрее. Чего время терять зря.

А сама, значит, задом при этом, призывно так задом.

Он обиделся, понятно. Вещать стал, мол, как она может о нем так, он не только за этим, он по-человечески к ней, а она...

Она поворачивается: руки в боки со штанами спущенными по-прежнему:

— Ах, не за этим! Он «по-человечески», значит. Это «по-человечески» — залететь к женщине по дороге на службу или куда, трахнуть ее и лететь дальше. Даже чаю не попить. Про «поговорить» и вовсе не мечтай! Слова с чувствами с языка не спустил ни разу. Хоть бы врал! Я не шлюха даже, а сосуд, к которому подскочил, слил застоявшееся и дальше, дальше... Тебе, родненький мой, и пальто снимать не хотелось. Вот я и решила: ты пришел, а я готовая. Уже! Вон она я! Можно и в пальто. Раз, два, три и дальше, дальше, дальше, родненький!.. 

Гадостей таких он слушать не мог — в дверь. Дверью этой — хлобысь! И по ступенькам, чтоб ноги его более... Он всегда знал, что бабы истерички и дуры: «Но так нельзя! С ним! Совсем охерела! Он не какой-нибудь! Он это... А слова, какие слова! Начитанная, блин. Он к ней по-человечески, а она... В пальто, говорит. В пальто неудобно. Совсем неудобно...»

Другая третья скоренько нашлась и тоже по дороге на работу. Однако не так удачно расположилась: в сторону нужно было остановочку или пешком тринадцать минут. Зато дура полная: заботливая, нежная и дура. Превосходнейше должно бы у них все, только сглазила будто та, первая третья, — не заладилось как-то. Стал цветочков покупать, торт, поговорить чтоб. Она летает, щебечет вокруг глупости свои, только трудно ему слушать, очень трудно. Сидит сытый, разморило, носом клюет под болтовню, вдруг голову поднимает, а прямо перед ним вопрос, охренденный такой вопрос: «Если все так, то зачем?» И такой гадостный, омерзительный этот вопрос, что встал он, вышел и все.

Все. Третью третью искать не стал, позвонил первой второй. Уговорил теперь же встретиться. У них всегда загодя уговоры были, но согласилась. Смокинга не надевал, однако ресторан выбрал лучший. Посреди десерта, невзначай будто, в неспешной беседе бросил:

— Чего дальше тянуть, давай жить вместе.

Она замолчала. Оглядела его внимательно:

— Ты это серьезно или так?

Он сказал, что более чем, что он давно ее любит, она — его, сама не раз говорила. 

— Пора любови наши скрепить союзом нерушимым! 

Замолчал, внутри, в животике захолодало, и глины там кусок возник.

Она:

— Пусть серьезно. Пусть! Я три года ждала и переждала... перезрела, милый. Поздно, я больше тебя не люблю и тогда зачем?

Он выдохнул и поинтересовался:

— У тебя кто новый есть?

Она:

— Есть. Новый-старый: я решила опять полюбить мужа своего.

Он:

— Это невозможно назад.

Она: 

— Почему? Я решила тебя разлюбить и разлюбила, а думала, что невозможно. Получилось! Да это и не важно. Главное — с тобой, мой милый, получилось!

Глина в животике рассосалась, дышалось легко, но почему-то хотелось плакать. Он увидел, как через зал к ним идет тот самый охренденный вопрос: «Если все так, то зачем?» Встал, чтоб уступить ему место за столом, и сам вышел. 

Шел-шел и пришел к своей первой. Как раз к ужину пришел. Сидят, едят, разговаривают, как обычно, обо всем и ни о чем: как там на работе, у знакомых, да и по телевизору всякое показывают. Все, как последние лет десять-пятнадцать, то есть вечность. И тут он вдруг ей:

— Тебе не кажется, что у нас как-то все не так стало, неправильно будто идет?

Она:

— Нет, не кажется. Я это абсолютно точно и давно знаю. Живем рядом по привычке, как полена два: положили их, они и лежат.

Он: 

— Так может взяться нам вдвоем и все поправить? Когда-то давно было не так. Совсем не так. Там, в том «давно» мы любили друг друга.

Она:

— Я тебя любила не только там, но и здесь. До теперь, любимый... почти, — добавила тихо.

Он:

— Тогда в чем дело? Вольем старую любовь нашу в новые мехи. Старая, значит, временем проверенная, то есть настоящая.

От слов этих у самого во рту скислилось, но уже понесло:

— Я сейчас за вином сгоняю, конфеты там, тортик, и мы с тобой, как тогда, как в том самом «давно» посидим-поокаем...

Она:

— Не надо никуда гонять. Поздно.

Он:

— Поздно чего? У нас магазин напротив круглосуточный. Я мигом! 

Она:

— Поздно, поздно уже. Не надо никуда ничего вливать и поминок не надо. 

Он:

— Каких еще поминок? Ты это что тут? По кому поминок?

Она:

— По нам с тобой поминок, любимый. По нам с тобой вместе. Сперва ты без меня научился жить, давно научился. А теперь и я без тебя.

Он:

— У тебя кто-то другой есть? Скажи.

Она:

— Есть — нету, разве важно? Ты сам теперь, и я сама. «И нельзя повернуть назад...» — пропела мелодично очень и стала убирать со стола. Он вышел на лестницу покурить. Там стоял этот самый охренденный вопрос.

— И как ты теперь? — спросил у него вопрос. 

— Никак! — он ответил. И повторил. — Никак! Пропусти! — отодвинул вопрос и вышел из подъезда туда, где дождь. Дождь не сильный, но упорный, устойчивый. Дождь — это здорово, потому по лицу бежали слезы. В первый, кстати, раз за двадцать лет, и лицо от них отвыкло, потому дождь — здорово! Он поднял воротник, развернулся и пошел в сторону рассвета, до которого было очень далеко, но ему непременно надо было оказаться там. Там, где будет зачинаться рассвет, и жизнь его снова... наверное...

--------------------------

Осень. Вечер. Кафе. В кафе за столиком три грации: первая, вторая и третья — первая третья. Сидят, пьют чай. Неспешно, молча. К столику подсаживается тот самый охренденный вопрос. Грации к нему со своими:

— Ну, как он там? Где? Что? С кем? Не спился еще совсем? Где ночует? В подвале? С работы выгнали? Бабу завел? Какую?..

— Отвечаю по порядку, насколько это можно: 

Не работает. Ночует кое-где, но не в подвалах. Пока. Бабу завел недавно. Уличную. Не надо морщиться. Было. Во-первых, она его завела. Во-вторых, вчера явился кавалер и его выгнал. Выгнал совсем, но побил чуть-чуть. Встретил его сегодня утром: в аптеке настойку покупал. Потерт-потрепан-не вполне чист. Пожалуй, ему уже не подняться, не встать. Довольны, дéвицы-красавицы? Казнь состоялась.

— Ты говори, говори да не заговаривайся. Не за тем тебя нанимали, — это вторая. — Мужской эгоизм должен караться беспощадно и искореняться полностью. Особенно такой беспардонный, зоологический! Верно, девочки?

И все разом закивали головой и затихли: каждая в своей непримиримости.

— Только тут, красавицы, одна нестыковочка возникла вдруг. Не все дамы столь принципиальны, как вы. Вторая третья ходит по городу и ищет его. Они пока не встретились, но не исключено. И тогда...

— Что тогда? Вот дура каноническая? Ею хоть пол подтирай, а она все туда же! — и первая третья сопроводила слова свои жестом весьма оскорбительным в отношении второй третьей. Две другие одобрительно хмыкнули.

— Девушки! А может пусть она подберет? Такой он вам ни к чему, и даже приятно где-то будет, что он бесполезный и с этой дурой живет. Как вам такой исход, девушки?

— Он? Ей одной? Ни-ког-да! Лучше сдохнуть! — Произнесли разом, четко, решительно, оставив неясным, кому лучше сдохнуть.

Пока вопрос ходил в туалет, грации пошептались и сговорились поручить воспрепятствовать встрече с дурой этой окончательно. За допплату.

----------------------------

Осень, утро, солнце. Он сидит на скамейке и дохлебывает свой мерзавчик. Жизнь налаживается, очевидно, налаживается: осеннее солнышко еще вполне, да и ночь удалась нынешняя — прошла в тепле и сытости. Теперь посидит еще чуток и на работу. «На работу, на работу устраиваться. Хватит. Пора за ум. За ум. За тот самый ум, за который ему всегда и на любой работе место. Ум от него никуда, его не пропить. Он еще всем! Еще всем им! И без баб, без баб этих! Без них куда как лучше, спокойнее. Теперь у него совершенное безбабство навсегда! — найденное слово понравилось, и он повторил его, значительно подняв кверху палец. — Идеальное безбабство! Сейчас вздремнуть чуток и на работу...»

Он еще бормотал про себя, подкладывая под голову сумку и устраиваясь. Именно в тот самый момент из-за угла выходила она, вторая третья. Шла в аптеку и никак не могла его не заметить. И вышла бы и заметила, но тут, прямо на углу, перед ней вырос вопрос этот в ошаленном совершенно пальто и шляпе, и стал интересоваться, как ему пройти в... При этом норовил заглянуть ей в глаза, очень глубоко заглянуть, так глубоко, после чего у нее ничего уже не было, что могло сопротивляться, сопротивляться, чтоб не вцепиться в рукав этого сумасшедшего пальто и не повернуть назад, к своему дому, правда, при этом, постоянно оглядываясь, как будто осталось там что позади, очень важное осталось, но пальто потрясающе, одуряющее пахло и на ощупь было совсем!.. Вопрос, как и обещал, решил проблему встречи их окончательно: он стал у нее жить, и она больше не вспоминала, что где-то когда-то кого-то искала, никогда не вспоминала. 

Три грации продолжали встречаться в кафе: сидели за столиком, пили чай-кофе-коньяк и болтали, но и молчали тоже. О нем молчали — милом-любимом-родненьком. Каждая о своем. А он все никак не мог проснуться вовремя, чтоб дойти до этой клятой работы. Временами встрепенется вдруг и пойдет снова искать место, где зачинается рассвет. Теперь он точно знал, если попасть туда вовремя, то и жизнь его заново. Заново и по-правильному. По-правильному, как в этот раз не случилось. Еще раз, непременно, еще, осталось только попасть туда вовремя...