Клондайк... как много в этом звуке для сердца русского слилось! Джек Лондон начал с него свою писательскую карьеру, дед разжалованного есаула-президента Трампа там же начал сколачивать мошну. А я, скромный слуга мёртвой империи рабочих и крестьян, в высоком военном звании, но вопреки этому не обделённый умом, красотой и прочими талантами, щурясь от солнца, спешу рассказать удивительную жизненную историю.
Куда распределился там и пригодился — всем втирали. Тернии карательной системы офицерского образования привели к горьким звёздам ковыля, царственно расплескавшейся по бескрайней казахской степи. Байконур ощетинился «изделиями», так называли тогда ракеты и кондомы, во все стороны, грозясь порвать на пятиугольники качества и твердь небесной выси, и плевы девственные окрестных фрау. Гарниром к этому утопающему в зелени острову цивилизации были суслики, самоотверженно ебущие степную пыль за дырявой рабицей забора — пасторальный пейзаж, достойный кисти Маммы Андерссон. И на всё это сонное благолепие тихой сапой скатилась лавина горбачевского плюрализма и гласности. Отрицательный рост экономики цементировал стабильность.
Одномоментно все, от усатого генерала, до последнего инженера с редкими зубами, поняли — настало время доить Золотого Тельца без отрыва от производства в свой карман. И хоть недра Казахстана богаты на всякие ископаемые, перемалывать натруженными руками глыбы руды никто не собирался. Золото, которое светлые умы применяли в секретной электронике, теперь манило как простых дураков, так и конкретно моральных инвалидов. А у них были матери, сёстры, жены, любовницы, которые тоже понимали, что увядающие бутоны и проигравшие борьбу с гравитацией сиськи не делают их ликвидными на рынке нежных услуг. «Минетом сыт не будешь» — трезво рассуждали мадам, а мода на золотые зубы и не думала покидать подиумы страны. Мужчины в любую свободную минуту сайгаками разбегались по свалкам в поисках жёлтого и мягкого с судьбой повиснуть на мочках ушей и дряблых шеях. Кому позволял узор на эполетах — бросал в поисковые экспедиции нижние ступени пирамиды субординации. Полки цепями прочёсывали бескрайние казахские прерии в поисках золотосодержащих приборов.
Не минула и меня чаша сия. Масштабы обогащения были гораздо больше, нежели оклады четырех маленьких звезд на погонах. Вся проблема была в грубой силе, ловкости и смекалке. Проще говоря, один на такое не пойдёшь, попросту не сдюжишь. Муки выбора долго не терзали — единственным приятелем в то время был институтский однокурсник.
Парень... да никакой парень — заурядный выблядок подлой судьбы. Через три месяца как появился на свет — сирота, дозрел под лестницей туберкулёзного детдома, возмужал в колхозе «Напрасный труд», национальность — не определено, тип — хордовые. Таким причитаются горбатые жены и уродливые дети, наструганные заплутавшими в пространственно-временном континууме баскаками, собирающими дань Ктулху в виде стеклотары и домашнего творога. Не грех вытирать ноги об тех, над кем Бог и Чальз Дарвин уже поугорали. Звали приятеля «чмо, сюда иди!», а по документам из приюта — Сергей Бедуин. Бедуин — от слова «беда», имя было вытеснено кличкой «Финн», на которую эта всесторонне недоразвитая индивидуальность откликалась с рефлексом сапёра.
Слово за слово и тараканы в голове Финна устроили праздничный салют, отражающийся блеском алчности в его выпуклых глазах. Прикинули хуй к носу и решили в довесок найти следопыта из местных, который по вкусу овечьих шариков и направлению ветра способен сориентировать на плоском пейзаже казахской степи. Кандидатура нарисовалась сама собой, тем же вечером, на восходе, когда в паре километров от космодрома, склонившись над разложенной на земле секретной картой генштаба из голенища, мы чесали затылки, изображая умственный процесс.
— О, военные карту достали! Счас дорогу будут спрашивать! — прервал наши раздумья окрик за спинами.
Источником звука был местный парень Оскар, названный так в честь египетского бога Сокара — покровителя мёртвых. Среди населения Байконура личность известная — безумец, зачитывающий свои откровения о взрыве ЧАЭС, машинах на электричестве, карманных телефонах с телевизором, которые умеют показывать голых баб из некого «Анторнета», стоит поводить пальцем по воображаемому клитору на плоском кинескопе, как появится «многое, что вы не в состоянии понять». У юрты парнишки всегда толпились одетые в буржуазные костюмы с лакированными штиблетами американские зулусы, мотая лапшу блаженного на ус, обдумывая как детский понос превратить в звонкую монету.
С проводником обзавелись транспортом из осла пенсионной наружности и разбитой кибитки. И наш укомплектованный караван, напоминающий «Бременских музыкантов» выдвинулся к сокровищам.
Оскар физиологически не мог держать язык за зубами, и всю долгую дорогу развлекал нас порцией свежих пророчеств, за которые, в лучшем случае, его бы посадили в дурдом, прописав ромашковые клизмы. В худшем, выменяли бы у японцев на копченные кольцами ананасы в железных банках, предварительно освежевав брусникой.
— Я тогда ребенком был, в Москву писал: «Скоро рванет Чернобыль, в четвертом блоке слабые насосы. Отсасывайте энергичней!, товарищи». Отмахнулись. Казахские каракули на новогодней открытке приняли за розыгрыш. Недоумки всё развалят.
— Врешь! Совок нерушимый! — рычали мы с Финном в унисон.
— Развалится как карточный домик. Русью будут править бандиты пожизненно. Коммунисты безвольными тараканами разбегутся по половым щелям.
— Говоришь то, чего не может быть совсем! Союз вечен и министром обороны никогда не будет не нюхавший портянок жулик! — ответил Финн, — Вышка пиджаку — капитаном рулить ротой, что в рамках приличий!
— Социология, мужики... на гнилом болоте не растут хризантемы. Факты — воздух науки.
— Семантика этюдности в прозе Пришвина — вот ключ туда! — Финн показал пальцем в небо, одновременно блеснув знаниями из прочитанных страниц неизвестной книги, заполнявших собой дефицит средств гигиены в полковом сортире.
— Да пойми ты, если человек глуп от рождения, то искусственный интеллект ему что мертвому припарки, все равно хрен редьки не слаще! Такой большой, а врать не умеешь! — поддержал я боевого товарища.
— В армии научат, — резюмировал Финн, — не таких обламывали.
Потом Оскар рассказывал, что эти открытия перевернут мир, а мы делали вид, что слушаем. Благодаря его идеям, якобы, Казахстан станет страной опередившей мир на десятилетия — ну петухам на смех. На всякий случай попросили не забыть нас, пристроить мухобоями хоть куда. В итоге сошлись в одном — даже военные не в силах помешать прогрессу науки.
Наконец на месте! Шахта — колодец три метра шириной и тридцать глубиной. Наша золотая жила в виде двенадцатиэтажного подвала, в котором некогда вместо банок с консерваций ждала время «Ч» громадная ракета, которую враги Отчизны величали «Шатана». Ракету давно демонтировали, а люк сдали на металл. Мы привязали веревку за крюк и туда... вниз к богатствам. Спускались неспешно. Оскар страховал наверху с приказом: не бздеть!
Стоило нам спуститься в студёную тьму, как Оскар допустил ошибку, изменившую наши жизни на «до и после», начал спуск. Веревка обожгла ладони, которые он сразу разжал, и вся троица полетела в пасть «Сатаны». Пацан не долетел метров десяти до дна и приютился на куске бетонной плиты. Торчащая арматура вошла в темечко и вышла из глазного отверстия. Карий глаз не повредился и висел в районе щеки. Финн поломал тазовую кость и обе ноги. Я обошёлся лёгким испугом без единой ссадины.
Зияющий колодец невероятной глубины скрывал в себе, как казалось, целые покинутые мироздания. В раструбе небо сузилось до нескольких заметных звёзд. В паре метрах надо мной болтался стонущий зачинщик торжества. Вязкий холод да затхлость жуткая. Тамбур батырского филиала Ада. Личинка страха начала свой путь по нейронам и чудовищем выскользнула в мою реальность. Воистину бесовская ситуация — явно дьявол таки вложил в ракету частичку себя. В такой обстановке только тёщу за пивом посылать.
Психически чувствовалось, как грубеют копыта и чешутся прорастающие рога. Окончить жизнь в расцвете лет в глубокой жопе — форменное кощунство! Вообразите себя живым в гробнице бездны, вздрогнули? Прекрасно! А немного времени тому назад вы были бодры и веселы. Смеялись как дети над бредом спутника, а сейчас ещё живы, но завидуете мёртвым и даже Оскару.
— Финн, будь человеком хоть раз в жизни. Убей, задуши, вот нож... Финушка, умоляю тебя даровать мне погибель за грехи тяжкие... Боже, каюсь в блудах, спаси и сохрани сына падшего, — обратился я к приятелю сквозь толщу мглы.
— Покс, не гони пену! Чё, радио врубил на христианской волне? Страдание — семя радости... спой чего веселей. Встать не могу, все сломано... болит. Как сам? — голос товарища впервые звучал повелительно и уверенно.
— В ажуре. Принять смерть готов с радостью... Безропотно склоняю голову перед ликом Костлявой.
— Ты туп, как авоська с молотками, тебе сколько лет?
— Будет тридцать.
— Не беспокойся, не будет.
— А ты сам кто? Этот... как его...
— Хочешь сказать «чмо»? Я все годы над вами, балбесами, обалдевал. Вырос в страданиях, выучился без блата, звездочки заслужил. В Афгане от духов не бегал, три представления, два ранения, собрали пазлы из костей в больничке... а вы, суки столичные, только людей унижать и можете! Бери нож дуй к следопыту.
— Да ну его, козла вонючего...
— Хочешь жить — умей кормиться!
— Если терять нечего... отжарим мясо как в немецкой порнухе?
— Злыдень писюкавый, ты будешь дрючить полутруп?!
— Конечно, нет. Я ж нормальный! Запарю корягу в вымышляемый образ прекрасной незнакомки.
— Туева хуча, ты точно грохнулся тыквой. Выбирай, мечтатель, кого будешь пендирють... тьху, жрать — вонючего покойника или экстремальную пищу? Он по любому жмур, а мы пару недель протянем. Очухается, оскорбится, режь! Кочевники народ терпеливый.
— Нет Финн, не могу. Жахнуть не страшно, а в два ствола вообще фантастика! Вообрази картину — «Жосткий ахтунг у ворот в рай». Мечты сбываются!
— Представь себя голодным идиотом, его сусликом, обычный ужин аборигенов... давай шустрей, пора подкрепиться.
Я взобрался к висящему как на вешалке из арматуры Оскару. Не покидало чувство, что висячий на щеке глаз беспрестанно источает лучи высокомерия. Схватился за соседнюю железку рукой, второй упёрся в противоположную стену, зубами подобрался к лицу страдальца. Враждебность шакалёнка ощущалась каждой клеткой организма. Обхватил губами глаз, втянул в рот и всосал. Прикольно, рекомендую повторить.
— Жок, жок... кильманда...\нет, нет, уйди пизда\ - Умирающий кряхтел, страдал.
— Фильтруй хрюканину. Жок жок пирожок... — Оскар улыбкой оценил офицерский юмор.
— Финн, ура, удача! Мясо будет как в солдатской столовой с... моб твою ять! Зачем ёканый бабай носил в карманах подливу? — пару раз лизнул, понюхал, радиации не было. — Не чимичурри, разумеется, но пойдёт.
— Подумай, откуда там подлива?
— А-а-а, дерьмо собачье! Это чучело с раздачи испортило ужин! Предлагаю жахнуть негодяя в педагогических целях, чтоб другим неповадно было! — бездна разрядилась жутким хохотом.
— Цирк уехал, Покс остался, уймись «козлевич». По кругу срезай кожу, снимай, как чулок, и мясо... обнуляй крысёныша!
К Финну спустился с тёплым мясом. Гавно запятнало пищу, но мы подкрепились.
Сухое мясо с привкусом карагача не понравилось. Скоро от кочевника мало что осталось в кулинарном плане, типичный суповой набор зоомагазина.
Счет времени потерялся. Красочный луч проведывал колодец и быстро удирал. Измывалось даже солнышко. Наши организмы трудились в режиме «выжить». Финну делалось все хуже. Ноги в местах переломов распухли и потемнели... гангрена. Сознание регулярно покидало собрата по бедствию,
Смерть то играла со мной, то флиртовала. Глаза привыкли к полутьме, но ничего хорошего не увидели.
— Финн, меня страшит всё. Давай говорить друг с другом.
— О чем?
— Что чувствует человек после смерти?
— То же самое, что до рождения, — ответил друг, — Ему очень хуево. Как нам сейчас.
После этих слов я всплакнул. Шансы на спасение отсутствовали. Тишину нарушало только скворчанье — солнце жарило казахские небеса. Впервые приходилось крепить дух онанизмом во тьме в невыносимо смердящем интерьере, глядя на издыхающего товарища. Почти как в легендарной мизансцене спектакля «Иван Грозный» провинциальных театров.
Вот какой Финн, оказывается — волевой, умный и надежный друг! Я начинал его любить как родного брата и бесконечно уважать. Переполняемый гордостью за судьбу, подарившую знакомство с сильным духом человеком, подобрался к Финну играя ножом. Клинку надлежало вновь обагриться. Вспорол еде живот.
— Сгинь упырюга! Мама, помоги! — в первый раз я услышал слова, которые тенью преследовали всю жизнь. Зачем сироты всегда зовут на помощь мать, бросившую их слепыми котятами, а не Бога?
— Че ты булькаешь, жижа навозная? — ответил я, разрывая зубами кадык брата в кулинарном оргазме.
«Хорошо, что ты умер так рано. Тебе повезло. Тебе больше не пришлось страдать». Это были единственные слова, которыми я вспоминал Финна, надеясь, что он никогда не воскреснет. Возможна месть, я выпил его кровь и плотью закусил.
Не знаю, сколько прошло времени, когда раздались голоса. Пришла помощь из города. Спас старый осел. Млекопитающее пришло домой печальным. Родственники почувствовали беду и сообщили коменданту.
На земле я появился поднятым лебёдкой, как при рождении — радостным, в кровавом дерьме без единой царапины.
— Кто-то есть еще? Доложи количество людей, — участливо поинтересовался спасатель, зло прошептав, — золотом поделишься, бандитская морда?
— Вы дальтоник? Нечего подкладывать и делиться!
— Что это у вас ногти, как у орла? В театр собрались?
— Да, я дурак, я в армии уже десять лет! — напевая про себя песню летчика Маресьева из одноименной оперы — «Шишки кончились давно, начал есть свое гавно».
— Служу Советскому Союзу! — спасатель отдал честь и рассмеялся, — нет больше Союза, сдулся!
После многих месяцев в госпитале и радикальными методами лечения психики, выписали другим человеком до последнего гена. Без еды человек живёт больше месяца, страх убивает за минуту. Кости влюблённых в деньги гниют в страшных условиях.
Прошли года. Примеряя звезды полковника на новенький китель, я понял, что очень одинок, кончились знакомые и друзья. Плакался волк Богу: «Я так одинок!»
Я перестал видеть свое одуховлённое лицо в зеркале, как и хищный оскал. Спасибо людям, которые, войдя в мою жизнь сочным стейком, вышли из меня переродившимися. Что и есть этимология реинкарнации в чистом виде.
P. S. По данным МВД России, в стране в год без вести пропадают более 120 тысяч человек. В Казахстане подобные случаи не фиксируются... невкусные.
Каким должен быть рассказ об
идиотах? Правильно, идиотским. Примерно как «Чевенгур» у Андрея Платонова. Впрочем,
про Покса нельзя сказать, что он пытается, подобно Платонову, завести русскую
фразеологию в смысловой тупик, однако героев своего рассказа он-таки заводит в западню,
то бишь бросает в бесхозную стартовую шахту, где им приходится обретаться весьма
долго и нечего жрать. По счастью, один из идиотов убился при падении, и двое
выживших поедают его. Затем Покс (он ведёт повествование от первого лица) мочит
и употребляет внутрь второго своего спутника. Тут-то подоспевает хеппи-энд в
образе спасателей, вытащивших его из шахты…
Ради чего это всё написано? Какой
сигнал хотел нам послать автор, встраивая в свой бэкграунд аппетитные людоедские
конфабуляции? Да он сам же это и растолковывает для самых тупых:
«Спасибо людям, которые, войдя в
мою жизнь сочным стейком, вышли из меня переродившимися. Что и есть этимология
реинкарнации в чистом виде».
Таким образом, колесо сансары
совершило оборот, и всё свелось к дефекации, не только в прямом, но и в
фигуральном наклонении. Потому что жизнь – говно. Сигнал принят, О. Покс может быть
доволен и больше не писать таких гадостей.
Дюже Покс, просто без видоса и нафиг не надо, ящитаю. ) Лучше заставить себя пройтись км в одну сторону и обратно. По дороге выпить кофий с выпечкой. И жизнь снова станет прекрасной. )
Дюже Покс, у Вахтанга, кстати, преференции. Он в ИМХОч занесёт, а не в рецензии. Исключительно потому, что у него уже есть ИМХОч, посвящённый тебе. Заявка на авторский цикл статей. )