Все мои лица. Пятая серия

Я увидела ее не в первый, и даже не во второй день. Пробиралась сквозь кусты, свернув с плиточной дорожки, и наткнулась на нее. Узенькая щель. Будто кто-то пытался отжать край профнастила, там, где они соединяются. Попыталась заглянуть внутрь, но щель была слишком узкой. Я покрутила головой: до периметра с камерами метров семь, и тут полно деревьев и кустов, запущенное местечко, угол дома без окон, только за углом сразу еще одна запертая дверь. Камеры нет. Если сунуть в щель нож или еще какую железяку... А где взять?

Только не просить ни у кого. У меня тут друзей нет.

На решение проблемы ушло два дня. Я не решила ее. Мне просто повезло. Конечно, первое, что пришло в голову — спереть нож в столовке. Просто унести с собой после обеда. Но самый простой способ — не самый лучший. Хватятся. Пойдет шкаф в розовом платье шмонать комнаты, найдет. А если еще чего найдет, дурь или мой золотой ключик? Может выйти дороже. Оторвать какую-нибудь железяку. Какую и как? Я б так и томилась, кто его знает, сколько еще.

Меня спасли ножницы. Самые обычные. Кто забыл их на столике в холле, я не поинтересовалась. Может шкаф выстригала сухие листья с фикусов, расставленных в углах. Может еще что. Я схватила их и унесла к себе. И тут же выкинула в окно, прямо в куст с белыми ягодками. И после обеда пошла гулять. К той самой щели.

Расширить ее не просто оказалось, одно пластиковое кольцо от ножниц тут же отлетело, но все же мне удалось. Заглянула одним глазом.

Я ожидала чего угодно. Возможно, даже стоящая на старте космическая ракета удивила бы меня меньше. Знаете, что там было? Думаете, тайное кладбище Синей Бороды, зачарованный сад или, ну не знаю, лаборатория? Там ничего не было. Те же деревья, уже совсем голые. И между ними качели. Два столба. Простая доска на веревках, перекинутых через перекладину.

Те самые. «Пойдем гулять?» — «Маш, садись, покачаю». Меня накрыло. Получается, что весь месяц я проторчала здесь же, в этом же доме, а не в коттеджном поселке в неведомом Сиротине. И если сюда выходит Олегово окно, значит, там на углу дома дверь, которая ведет в его студию. Значит, тут не только мудила с младенческий мордашкой бывает. Олег сюда очередную кукляшку из недельки привозит, как меня. Сначала сам наиграется, потом этому мудиле спихивает. Вот, гнида! Руки затряслись, в виски ударило и сердце ходуном заходило. Я сейчас вскрою эту хренову дверь, вот прям ножницами с отломанным колечком. Но три глубоких вдоха вернули меня к реальности. Спрятать ножницы под ближайший куст. Пройти мимо этой двери, посмотреть, что там за замок. Самый обычный, простенький. А зачем тут еще суперзамки ставить. Я вернусь сюда. Чуть позже.

— Можно мне карандаши и бумагу? — спрашиваю у розовой тетки. — Я рисовать люблю.

Она кивает головой.

— А можно, я картинки на стену повешу?

Еще один кивок.

— А тогда можно кнопки и скрепки канцелярские?

— Завтра принесу. Рисуй.

Из всего перечисленного мне нужны только скрепки.

Завтра наступит время «че».

Но человек предполагает, а бог смеется.

Воскресенье. Сегодня было воскресенье. Не знаю, соотносилось ли внутреннее время этого заповедника с окружающим миром, или оно текло, подскакивало, заворачивало назад по прихоти хозяина. Неважно. Важно что перед ужином в мою комнату, без стука, разумеется, вошла жрица кукольного дома, все та же тетка в кокетливом фартучке с муравьем на груди. Кстати, я пересчитала всех людей, крутившихся на территории. Помимо жрицы в доме бывала еще кухарка, она звякала посудой за закрытой дверью кухни, на общее обозрение не выходила. Но я видела ее из своего окна, когда она принимала коробки с продуктами, доставленные фургончиком с провисшей крышей. Покончив со своими кухонными обязанностями, она исчезала. Охранников у ворот было двое, кряжистый мужик пенсионного возраста с дубленой красной рожей и высокий парень лет тридцати с отрешенным лицом, наверно, наушники в ушах. Они по очереди сидели в будке — было видно сквозь окно. Жили они тут же, в небольшом доме слева от ворот. Там же, между стеной домика и забором из профнастила, был вольер с четырьмя овчарками. После одиннадцати их выпускали. Не прогуляешься. Ну и собственно, водила фургончика. Он появлялся после ужина, было уже темно.

В общем, зашла эта производная от шкафа и положила мне на кровать платье. Темно-синий шелк, переливчатый и струящийся длинным подолом до полу. Такое, как на портрете внизу, как на фотке в сортире. Опа, в кого мы теперь будем играть?

— Сходи в душ. Одевайся. Не вздумай испортить платье. Будешь наказана. Я зайду за тобой через тридцать минут.

Наверно, я впервые услышала от нее столько слов сразу.

— Э! А пожрать? Ужин, типа? — должна же я была как-то прореагировать.

Смысла особо не было, но все же.

— Тебя накормят.

Шкаф вышла.

Дверь под лестнице вела не в каптерку с ведрами и швабрами. Она вела в подвал.

— Иди, — сказал жрица, указав подбородком на лестницу, и закрыла за мной дверь.

Бетонные стены, серые, без намека на покраску, неяркие точечные светильники на потолке. Спускалась я недолго. Но, честно, было очень страшно. Что там внизу? Чего только не налезло в мои вздрюченные мозги — от Чикатило до техасской резни бензопилой. Эти несколько ступеней словно вели меня к смерти, я старела и съеживалась с каждым шагом. Подол платья шуршал: «Тиш-ш-ше... Ш-ш-то ты спешш-шиш-ш-шь?» Вниз, вниз, ниже, ниже, к могиле. Вот сейчас я шагну с последней и умру.

Еще одна дверь. Лестница оказалась тамбуром. Что делать? Открыть ее и войти в склеп? Остаться здесь, между... Виски ломило. Выбор был очень сложным.

Я вошла.

Запах. Первое, что я почувствовала. Теплый аромат булочек — ваниль, сахарная пудра, корица. Дух уюта, который совершенно не вязался с интерьером.

Тот же некрашеный бетон. Приглушенный свет. Большая кровать с кованными спинками и леопардовым покрывалом, рядом высокая ширма. Что за ней? Мне мерещились металлические больничные стойки, полные блестящих острых инструментов, все для быстрой разделки юных дев с прекрасными лицами. Но сладкая ванильная волна размывала картинку. Запах щекотал ноздри, наполнял рот слюной. Хотелось есть. Только у меня голод притупляет страх? Или так полагается?

Если заглянуть за ширму?

Стол. Праздничный. С белой крахмальной скатертью. Накрытый, как... Наверно, так делают в дорогих ресторанах. Я такое только в кино видела, чтоб на тарелках — серебристые купола крышек, чтоб бокалы цветного стекла, чтоб салфетка, белоснежная, отглаженная засунута в кольцо, тоже серебристое, да, и чтоб свечи.

Кто-то сзади коснулся моего плеча. Я рванулась, по-моему, сразу во все стороны, порскнула перепуганной кошкой, чуть не уписалась. Это он! Страшный хозяин подземелья, пузатый мудила с похотливой слюнявой рожей. Как я не услышала его приближения?! Ширма зашаталась, я инстинктивно выставила руки, не давая ей упасть. И только теперь подняла глаза.

Олег... Передо мной стоял Олег. А не какой-то выдуманный мной козел. И это было еще страшней. Лишало сил сопротивляться. Я намерена была царапаться, кусаться, все что угодно, но добровольно не сдамся.

Олег... Наши почти семейные ужины. Наши ночные полеты в багровых небесах. Наши пробуждения вдвоем и первые улыбки, подаренные друг другу и новому счастливому утру. Глупая девчонка. Тупая Ленка-Сапог, такая же тупорылая, как твое прозвище. Все это было только в твоем скудном, замутненном дурью умишке. Ты просто кукла. Сейчас тебе вывернут пластиковые ручки-ножки, сдернут платюшко и бросят небрежно, ты только «Мама» пискнешь.

— Эвелина. Милая моя Эвелина. Ты пришла. Ты простила меня. Я так счастлив, любимая, — Олег улыбался, ласкал меня взглядом, — я надеялся. Давай поужинаем. Смотри как здесь уютно.

Если вычеркнуть последнюю неделю, если не слышать странного имени «Эвелина», если не смотреть на серый бетон стен, если... Если треснуть меня по башке, чтобы кусок памяти выскочил, то получится прямо как на кухне в его студии.

Не получится.

Он взял меня за руку и потянул к столу. Вырвать руку, надавать ему по морде, ну хотя бы попробовать, начать метаться и орать. Наверно, это было самым правильным. Но глупая Ленка-Сапог вечно выбирает не тот сценарий. Теперь она решила пожрать сначала, ведь за столом ничего эдакого произойти не может. Хотя... Вот сейчас она поднимет серебристый купол, а под ним живая обезьянья голова с открытой черепушкой, и ложечка в мозг вторнута. Да уж, от черных мыслей в сером бетонном пространстве не уйти.

Под крышками было мясо. Вкусное даже на вид. Я уселась. Стараясь на поднимать взгляда от стола, внимательно рассматривала сервировку. Тарелки, вилки, ножи, бокалы. Все, кроме бокалов было одинаковым, зеркально отражало друг друга. Рядом с его тарелкой был бокал из красного стекла, вино в нем чуть светилось рубином. А мой был синим, и внутри жидкость казалась фиолетовой, черничным компотом. Это специально под цвет моих волос? Меня бы уже ничего не удивило. Еще одна игра в кукольном домике.

Я ткнула вилку в кусок мяса, подняла его и, уперев локти в стол, стала жадно обкусывать со всех сторон. Мясо было пересоленым, запить бы, но кроме бокала с вином ничего другого не предлагалось. Левой рукой я цапнула яблоко из вазочки с фруктами. Откусывала с хрустом. Мясо и яблоко. Мне хотелось сломать эту игрушечную милоту, испортить начатую не мной игру. Олег к своей тарелке не притрагивался, тянул вино маленькими глоточками и журчал:

— Эвелина, любимая моя, я так виноват перед тобой... Я знаю, знаю, я не должен... Я был так жесток с тобой... И ты ушла... Ты абсолютно права, Эвелина... Но ты вернулась... Я готов плакать от счастья...

Он реально плакал, слеза стекала по щеке, бокал дрожал в руке. По ходу, он заигрался до полной кукухи. Я слопала свое мясо, бросила грязную вилку на белую скатерть и залпом выпила свое вино.

И обозлилась. Какого хрена! Ленка я или Эвелина, но он и впрямь сволочь. Таких сволочей наказывают. Не помню, как и откуда подвернулась под руку плетка, но я вдруг осознала, что хлещу наотмашь стоящего на четвереньках голого мужика. Абсолютно голого, когда и успел раздеться? Отвешиваю ему пинки голой пяткой по заднице, а он стонет, подвывает, бормочет: «Накажи меня. Эвелина, накажи». А вот это голое, исхлестанное тело распростерлось на кровати, щиколотки и запястья наручниками прикованы к железным спинкам. Кто и когда заковал его? Я? Тело бессильно, как истрепанный бурей корабль. Но мощной упругой мачтой вздымается мужское достоинство. Член полон энергии и готов к бою. Но победа будет за мной. Тебе не устоять! Здесь только одна повелительница. Я заберу всю твою энергию. Задрав подол, прыгаю сверху, сжимаю коленями потные бока, ты — конь, я — всадница, лечу верхом сквозь черничную ночь. Я — кобылица, ты — трава, топчу копытами твое слабое, льнущее к земле тело.

Где-то колотит колокол. Не где-то, — в моей голове. Голова — колокол, железный язык раскачивается внутри. Бам! Бьет в затылок. Бом! Бьет в лоб. Сейчас башка треснет. Ломит руки и спину. Открыть глаза не получается. Заболела? Или напилась? Не помню. Надо доползти до туалета. Свешиваю ноги с кровати, своей узенькой кроватки в крохотной комнатке. Как была голышом, шаркаю в сортир. Душ. Открыть воду и сесть прямо на пол под теплый ласковый дождичек. Из мутной жижи болотными огоньками выныривают воспоминания, отрывки вчерашнего вечера. Вчерашних чувств — похоти и жестокости. Я вся покрыта ими, как липкими соплями. Теперь я знаю, что такое Воскресенье. Воскресенье — смесь похоти и жестокости. Смыть их с себя, оттереть, отскрести ногтями. Кажется, я пла̀чу. Плачу от отвращения к себе. Но мудрый дождик, текущий из душа, смывает слезы, шепчет: «Все уже прошло и больше не повторится». Глупый дождик, все повторится в воскресенье.

Когда я спустилась в столовку, там было пусто. Только на одном столе лежал поднос с остывшей запеканкой и стаканом компота. Дожидался меня. Пусто и тихо в кукольном доме, куклы попрятались в коробки. Жрицы в кокетливом фартучке тоже не видать. Но по возвращении в свою коробку я нашла на тумбочке альбом для рисования, карандаши и коробочку скрепок. Неслышно проплыла она розовым облаком, принесла мне свои дары.

Если я не поговорю хоть с кем-то, я лопну. Я раздулась пузырем — выплеснуть или хотя бы стравить через дырочку излишний пар эмоций. Просто выговориться, выораться, матом, грязно, выплеснуть липкую дрянь из души, очиститься. Пойти к Среде? Или толкнуться к Понедельнику? Почему-то остальных я не рассматривала, они не были для меня живыми девчонками, просто пупсы, пластиковые личики.

Из-под двери тянулся сквознячок, и когда я, чуть поскребшись, открыла дверь, увидела — красноголовая сидит на распахнутом окне, свесив ноги наружу.

— Эй, ты чего?

Она обернулась. Улыбнулась светло-светло, прямо радостно так улыбнулась.

И прыгнула.

В два шага я оказалась у пустого подоконника, высунула башку наружу. Она качалась внизу, дрыгалась во все стороны мячиком на резинке. Резинка была привязана к батарее. Не резинка, конечно. Колготки. Две пары свитых между собой колготок.

Так просто.

Что-то щелкнуло в голове. Все кусочки пазла, который я мусолила неделю, встали на место.

Сейчас!