Волшебный новогодний блиц. Проза!

Какое же все-таки это счастье - принимать ваши блицевые тексты в личке, товарищи! Только я уж было загрустила, что ни чуда ни пол чуда не случится в эту предновогоднюю неделю, как сижу и рыдаю от смеха, потом задумчиво перечитываю следующий рассказ и утираю набежавшую слезу от другого. Вы просто гении. Все. Каждый по-своему. Я вас люблю.

1. Александр Костин

Ирония судьбы или с мёртвым негром! (на конкурс)

«Йоу, чек дис аут... Под крыыыыыылом моей «Цессны» о чём-то поёт жёлтое море техасской прерииииии...» жутко фальшивя, во весь голос запел ДиШон, затягиваясь крэком.
«Тихо там, мазафакеры!» заорал хозяин притона, и друзья, отмечавшие помолвку Боутэма, притихли, но продолжали петь. Впрочем, сам именинник уже мирно спал, отрубившись после второй дозы.
«Где моя зажигалка...» буркнул ТиРекс, покопался в карманах и вытащил посадочный талон. «Твою мать, кто-то из нас летит в Даллас!»
«А кто именно, нигга?» осведомился слегка протрезвевший ДиШон.
«А я знаю, хоумбой? Надо думать... логически» вспомнил сложное слово ТиРекс. «Так, Боутэм же скоро женится, а значит летит в Даллас на свадьбу!»
«Железно!» , - кивнул ДиШон и друзья ударили ладонью об ладонь. «Так чего тянуть, берём его чёрную задницу и грузим в самолёт.»

***

Офицер полиции Эмбер Гейгер остановила свой «Додж» у жилого комплекса на 3-й Билдер-стрит в пригороде Далласа, взяла пакет с покупками с заднего сиденья, надела стетсон и поёживаясь, медленно пересекла залитую неприветливым зимним техасским солнцем парковку.
«Холодрыга какая», вертелись в её голове усталые мысли. «31е декабря и всего +20...вот вам и глобальное потепление.» В лифте её мысли приобрели более позитивную окраску, она вспомнила о костюме Санты и новом вибраторе, который она только что забрала из секс-шопа («с плавающими головками», утверждал продавец) и улыбнулась, представив, что её жених, Ипполит Джонсон, явно оценит новогоднее сексуальное шоу. Решительно тряхнув головой, словно стряхивая с себя усталость после 12-часовой смены, Эмбер быстро вышла из лифта, сделала пять шагов и открыла дверь своей квартиры номер 25.
Внутри сидел обкуренный негр. Это была судьба, злая судьба, худшее, что могло с ней произойти. Ей хватило доли секунды, чтобы понять всё.

В её сознании мгновенно промелькнули сцены... вот она поливает негра водой из чайника, вот он показывает ей свою лицензию на покупку медицинской марихуаны («это документ, между прочим»), вот он разоряет её красивый новогодний стол («какая гадость этот ваш medium-rare стейк»), вот в ней просыпается некая симпатия, вот он уже играет ей на гитаре («если у вас нет работы, не переживайте, тупорылые беложопые дадут вам пособие»), вот она отвечает, наигрывая популярную техасскую песню («коняшка тронется, диллижанс остается»), вот их губы уже сближаются и в этот момент приходит Ипполит... скандал... расстроенная помолвка... Ипполит врезается на своём монстр-траке в песчаную дюну... сидит в ковбойских сапогах под душем... расставание и конец любви. И вот она влюбляется снова, разумом осознавая всё безумие влечения к этому негодяю, алкашу и наркоману, но не имея сил приказать своему сердцу... Нет, этого допустить было нельзя!

Эмбер приняла решение задолго до того, как её сознание окончательно переварило полученную информацию. Тело сбросило сумку с левого плеча, правая ладонь плотно сжала рукоять «Глока», прищуренные глаза сфокусировались на мушке, за которой маячила слегка расплывчатая голова негра. Указательный палец нащупал спусковой крючок, выжал два с половиной фунта, и пистолет послал первую пулю калибра.40 S&W в цель. Экспансивный наконечник попал точно между глаз, собрал на своём пути с полсотни грамм мозговой массы и выдавил её через отверстие в затылке размером с грейпфрут. Эмбер продолжала стрелять, пока пустой пистолет не встал на задержку. Она набрала 9-1-1, назвала свой адрес, прислонилась к стене и сползла на пол, схватившись руками за голову.

***

Следующие три месяца пролетели словно в тумане. Допросы, следователи, адвокаты, вой прессы, хмурые присяжные и вердикт суда накатывались на неё словно волны, не вызывая в душе ничего, кроме тупой боли. И лишь когда дверь камеры закрылась за ней, Эмбер неожиданно почувствовала облегчение.
«Хреново...» тихо сказала она вполголоса. И вдруг добавила, широко улыбнувшись, «зато хотя бы не пришлось встретиться с Галей.»

p. s. Если кому-то сия история покажется надуманной и абсурдной, знайте, что жизнь иногда бывает покруче кино:

https://en. wikipedia. org/wiki/Murder_of_Botham_Jean 

2. Алексей Гагач

«Поют ли блюз собаки?»

— Мама, ты ничего не понимаешь, Вадим — многогранная личность!

— Многогранная... Дура! Граненая личность твой Вадим! Что к полу не прибито, всё пропил, гад!

— Мама!

— Света!

«Дынььь... Дынььь... Дынььь... Та-дамм...»

«Россия — священная наша...»

Чёрный пёс Ричард, а если проще — Рич, сидел возле будки, задумчиво рассматривая уличный фонарь.

Из дома доносились голоса хозяев, ругань, смех и песни. Новый год.

«А что «нового», объясните мне, когда в году этом будет всё по-старому? А то и хуже, наверняка хуже,» — думал Рич. — «Смешно это. Хозяева глупы, ищут серость в радости, когда надо искать радость в серости. Невидимую цепь носят гордо, как дорогое ожерелье. А у меня настоящая цепь, собачья, но я вольней, чем любой из них. На мысль пёсью ошейник не накинешь... Покормить забудут, сволочи».

Рич понюхал тщательно вылизанную миску, подошёл поближе к фонарю.

«Да, фонарь — не луна. Но тоже светит. Он для этого и сделан. А я зачем? Просто охранять? Не хочу в это верить. Напротив, скажу смело, я — творец! Я пою блюз. Не Рей Чарльз, конечно, и не Биби Кинг. И слава Господу. Уйдёт эпоха, и время нас уровняет — помножит на ноль. Меня, чёрного цепного пса Ричарда, и Биби Кинга. Оба канем в лету. Дело не в признании, нет. Дело в блюзе».

Рич снял со стены свой Gibson Lucille, воткнул штекер в комбик, покрутил чёрные ручки, настраивая преамп. Провел лапой по металлическим струнам. Найдя фальшивую ноту, крутанул нужный колок.

В животе забурчало.

«Настоящий художник должен быть голодным. Голод кристаллизует талант, выпаривая лишнее, оставляя самое важное и искреннее,» — утешал себя Рич. — «Однако, какая чудная ночь! Что ж, пока нет луны, спою Блюз понурого фонаря!»

Рич поставил заднюю лапу на перевернутую миску и, отстукивая ритм носком лакированной туфли, прогнал квадрат блюзовых аккордов. Запел хриплым, надорванным голосом:

«Уоу, моя сучка, и псов камарилья!

Мысли в созвездьях витают, питаясь дорожною пылью.

Луна-незабудка, ты шлюха слепая!

Светишь всем псам без разбора, по кличкам нас не разбирая.

Уоу, моя сучка, и псов камарилья!

Время любить, Терпсихора! Что было — зачеркнуто былью.

Хмурый фонарик — луны заменитель.

Хочется ландыш понюхать — в сортире лежит освежитель.

Уоу, мааааай биииич... »

— Заткнешься ты сегодня, тварь блохастая?!

Ричу что-то прилетело по спине, отскочило и ударилось о стену конуры. Гитара и кобик растворились в воздухе. Пёс взвизгнул, нырнул в будку и спрятал морду под лапой. Не так больно, как страшно и обидно.

«Почему я решил, что моё творчество кому-то нужно? » — скулил Рич. — «Как сумасшедший, вступивший обеими лапами в дерьмо, я хожу и демонстрирую всем подошвы, алча признания и восхищения. Вот и получил летающим сапогом по спине. Заслуженно».

Тут Рич учуял аромат. Очень сочный и мясной. Это не какие-нибудь протухшие помои, которыми его скудно потчуют хозяева. Так пахнет настоящее, свежее мясо!

Рич высунул морду из конуры. На утоптанном снегу лежало бедро индейки — большое, сырое, настоящее. Рич закрыл и открыл глаза — бедро не исчезло. Помотал головою, потрогал лапой, понюхал — лежит бедро. Какое чудо!

«Многих творцов погубил безразмерный гонорар,» — подумал Рич и почесал задней лапой за ухом. — «Имею ли я право быть сытым? От полного брюха песни не жди».

Пёс осторожно взял бедро зубами и, обливаясь слюной, принёс его ко входу в конуру. Лёг рядом.

«Однако, какая чудная ночь,» — вновь подумалось Ричу. — «Мой первый гонорар. Может, съесть? Нет... Потом за будкой гадить признанием? Какое низменное желание. Так и до пошлости докачусь».

За забором скрипнул снег, в щель между штакетинами глянул фосфорецирующий голубой глаз.

«Голодная и больная девочка!» — обрадовался Рич. — «Отдам индейку ей! Девочке мясо нужнее. Хоть и тварь, но Божья».

Благородный пёс взял бедро и, виляя хвостом, подбежал к забору, сунул мясо в щель.

Голодная и больная девочка жадно схватила индейку острыми зубами, зарычала и на четвереньках аллюром скрылась за углом, оставив над дорогой снежную взвесь.

Светил, склонивши голову, фонарь. Луны этой ночью не ждали. Рич снял со стены гитару, свой верный Gibson Lucille, точно как у Биби Кинга, воткнул в комбик штекер, подкрутил преамп. Гитара настроена. Что ж... Пора спеть свой собачий блюз Чудесной новогодней ночи.

«Уоу...»

 

3.  Игорь Фунт 

Милый друг Пушкин, или Ёлочка, гори!

Внезапно открыл глаза — проспал!

Как такое могло быть? Будильник на месте. В окне — солнце. Я — проспал.

10:30. Новогодний утренник с десяти. Моя снегурка — воспитательница Люся — наверно, с ума сходит. Взглянул в телефон: чёрт, разрядился! — Забыл воткнуть от (нетрезвого) вчерашнего волнения.

Минимум через полчаса буду в детсаду. Это — уже двенадцать с копейками... Боже!

Что мне будет за опоздание — даже боюсь помыслить. Притом что обещалось присутствовать важное городское начальство: садик «Чебурашка» — показательный, вышколенно-выдраенный к празднику.

Мы так и договаривались вечером с женой. Она увезёт Машку к семи утра — всё равно по пути.

Я — спокойно подъеду к полдесятого. Трезвым, выбритым, вкусно пахнущим. Ведь даже с нашего «дальнобойного» корпоратива специально ушёл пораньше, чтобы выспаться. Перед сном повторив свою несложную дедморозовскую роль: «Здравствуйте, детишки!»

А перед Машкой-то как неудобно, ы-ы-ы-ы-ы-ы...

Выбежал во двор, прыгнул в тачку. В зеркале — жёлто-багровое лицо несчастного человека. Профукавшего торжество у родной дочери.

10:50. 11:00. 11:10... Молнией вбегаю в «Чебурашку». Влево-вправо...

Раздевалка. Никого. Открываю шкафчик. По-армейски скидываю одёжу. 45 секунд. И я — Дед Мороз.

Взял посох — иду на полусогнутых в зал. Бли-и-ин... («Дурак-дурак-дурак!» — про себя родимого.) И что же вижу?..

*

(По закону жанра продолжение должно быть завтра. Но увы... По условиям конкурса — закончу сейчас.)

Итак...

*

В зале — тишина.

Снегурочка, увидав через родительские шевелюры высоченного меня, на цыпочках пробралась в коридор и... Невысокая, в позолоченных сказочных сапожках, неожиданно обняла меня. Нервно прильнув к груди от разрывающих душу эмоций: «Смотри!» — ткнула пальцем в (незажжённую пока ещё) ёлку.

Там — под зе́лено-блестящей, до потолка, красавицей на табурете — как ни в чём не бывало стоит моя красавица-Промокашка. Малыш мой дорогой-любимый.

И с ярким выражением, и с театральной жестикуляцией, — читает:

Ветер дале побежал.

Королевич зарыдал

И пошёл к пустому месту

На прекрасную невесту

Посмотреть ещё хоть раз.

Вот идёт; и поднялась

Перед ним гора крутая;

Вкруг неё страна пустая;

Под горою тёмный вход.

Он туда скорей идёт...

— Скоро уже конец, — шёпотом запричитала Люська. — Мы как раз начали чуть поздней. Я места себе не находила: где ты?

— ... — В моих де́дово-ело́вых глазах читался немой вопрос.

— И твоя Маша всех нас выручила! Она вдруг сообщила, что может продекламировать «Сказку о мёртвой царевне и семи богатырях» Александра Сергеевича.

— Как продекламировать? — не понял я. — Наизусть?

— Ну конечно! — всплеснула рукам Люська. — Она много чего из Пушкина читает по памяти. Целыми поэмами.

— Много? — я был в шоке.

— Ты не знал?

— Нет... Вот ведь чудо... — аж прослезился от своей немытой мужЫцкой тупости.

Машка. Поэмы Пушкина! Наизусть?!

...лишь её похоронили,

Свадьбу тотчас учинили,

И с невестою своей

Обвенчался Елисей.

И никто с начала мира

Не видал такого пира.

Я там был, мёд, пиво пил,

Да усы лишь обмочил, — завершила к этому времени дочь «табуреточное» повествование.

Зал взорвался жгучими аплодисментами навстречу кланяющемуся ребёнку.

Тут-то и грянуло представление...

«Де-ду-шка-ма-ро-о-оз! Де-ду-шка-ма-ро-о-оз» — «Слышу-слышу, — началась моя непрофуканно-микрофонная всуе роль: — Я — Дед Мороз борода из ваты. Я уже слегка поддатый. Мне сказали — меня здесь ждут. Значит, будем веселиться тут...» — Взыграла долгожданными огнями с подарками ёлочка.

Мы с воспитательницей Люськой блистали серпантином и снежинками, сыплющимися сверху (сантехник дядя Вася постарался).

Детишки упоённо скакали-прыгали, хлопали в ладоши. Цветомузыка обгоняла бумажную метель на поворотах: под суровые низкие частоты «Дискотеки Аварии».

Всех радостнее и нарядней была моя Промокашка-пушкиновед.

«Эх, батя-батя»... — снисходительно смотрела из-за топающе-улюлюкающей толпы подоспевшая к представлению супруга.

Которой, несомненно, тут же доложили о моём позорном опоздании. И о героическом поступке нашей Машки. Выручившей и Ёлку, и Снегурку. И весь показательный детсад вместе взятый. С помощью вызубренного без ведома недотёпы-отца — Пушкина.

Назавтра я уже усиленно крутил баранку грузовика-дальнобоя в сторону заваленного сугробами русского Севера. Что ж...

Новый год придётся встретить в дороге, не впервой. Такова судьба, как говорится.

Фоном — в разукрашенной цветными гирляндами кабине — бесконечно крутится детсадовский ролик с пушкинским выступлением Промокашки. Заботливо записанный кем-то из коллег-родаков:

Царь с царицею простился,

В путь-дорогу снарядился,

И царица у окна

Села ждать его одна...

Фоном играет новогодняя песня «Дискотеки Аварии»:

 

4. Джон

Остров преданных ( на новогодний конкурс )

— Что там у вас течет?!

— Все....

Странно, что я оказался здесь, сейчас. Более странно, что не оказался здесь раньше. И совсем удивительно, если бы я не появился среди вас вообще. Больше минуты стучу вилкой по бокалу, чтобы привлечь ваше внимание, и вот, я привлек его — здравствуйте! ( раскинул руки ). Бард Митяев как-то на досуге от нечего делать сложил свою лучшую песнь, — и она о нас. Да, это хорошо, что все мы собрались здесь, в ожидании новогоднего чуда. Но какого чуда мы хотим? В знаменитом фильме Финчера Баттон родился глубоким стариком, по мере взросления становился моложе и умер младенцем. В моей истории все строго наоборот, и еще чуточку, вполоборота. Пусть я не стал моложе, но у меня вырос зуб мудрости в самом беззубом из моих органов. Чудо здесь зарыто в пузыре восприятия, в особом углу зрения. В вашей компании я новичок, поступил только сегодня, час назад, 31 декабря. Что ж, это случилось. Впереди кромешная ночь, полная приключений, тайн и загадок, и смотрю, у нас есть все, чтобы она сшила нас накрепко. Уверяю, мы подружимся. Не люблю длинных речей, но пока мерз на остановке в ожидании трамвая, я много думал о будущем. Небо, укатанное тяжелой, холодной ватой, да дикие собаки, машущие хвостами в ожидании милостыни — вот и все спутники, кто провожал меня в трудный путь. Никто не проронил слезу, никто не махал вслед платком. Один, среди толпы, на крошечном острове, в океане отчаяния. Вот-вот подъедет трамвай, я шагну на ступеньку, как на эшафот и он увезет меня в метафизическую смерть. Последние пассажиры, спотыкаясь, роняя кульки с продуктами, спешили домой, в теплые норки, к елкам, игрушкам и оливье, к запотевшим бутылкам, к телевизорам, в котором с самого утра и до седьмого пота остервенело отплясывают мужики-индиго, к своим семьям, салютам, фейерверкам.

А я ехал сюда.

В моих руках был только скромный пакет, и в нем ничего новогоднего. Брутальный набор приговоренного — мыло,  (веревка?!), зубная щетка, тапочки. Я двигался вспять, сквозь толпу, удаляясь от праздника в сторону, ловя холодным лбом презрительное удивление. Мог ли я знать, кого встречу здесь? Я встретил семью. Не спорьте, я не боюсь этого страшного слова. Вы те, кто...

Не смотрите так, по известным причинам я трезв, но это пока. Да, у каждого из вас своя история, не менее, а более берущая за кадык, но послушайте, там, всего неделю назад, на свадьбе моего брата я встретил ее. Она близкая подруга невесты, я близкий друг своего брата — нам ли быть в печали? С первого взгляда. Лишь увидев ее массив в тесном проеме двери, я уже знал, что дальше все пойдет как по маслу. Мой младший бенджамин беспокойно встрепенулся, почуяв добычу. Она была, как сейчас модно выражаться, крайне бодипозитивна, крайне. Килограммов сто тридцать плюс-минус живого веса, если не считать многоэтажную прическу и макияж. Чтобы растопить эту глыбу жира, нужны качества, которыми не все обладают.

Я обладаю. Говорю без ложной скромности. Сноровка, хладнокровие, выносливость, железная воля, хорошая дыхалка — это еще не все. Бенджамин — вот кто, он должен знать, на что идет.

Мой знал.

Так повелось еще с ранних лет, что я физически не могу воспринимать женщину легче ста кило. Внутренний стержень во мне никогда не давал распылять свою жизнь на бесплотные велосипедные тени. Худые мне напоминают осенние листья, они так же бесполезны и гонимы ветром, они вызывают жалость, им хочется налить в блюдце молока, накормить вискасом, дать под сраку и скорее пройти мимо.

Оксана умела ловить флюиды. Ей позволяла площадь кожного покрова. Она усекла, что я усек, я усек, что она усекла. Мы столкнулись телами в танце, примеряясь силами, потом еще. Свадьба пела и плясала, мы серьезно смотрели друг на друга, по ее лицу текла краска, оставляя борозды на пудре, от запаха ее пота у меня к горлу подкатывала сперма и я тушил огонь шампанским. Долго ли, коротко ли — все мы знаем, как это бывает. Я взял ее за рога и поволок на бойню, чтобы немного раструсить митохондрии и подкинуть дров.

Все было как надо: очаг пылал, кровать стучала подковами, виниловая пластинка, рипя и заедая, медленно пела о любви. Еще на входе, когда бен только —только прицелился жарить шашлык, Оксана обронила фразу, слегка взболтавшую масло в моей голове.

— Прощай молодость!... — тоскливым басом прогудела дюймовочка, свисая боками с двуспальной кровати. После секундной оторопи, я тактично прокашлял полувопросительное:

— Здравствуй... зрелость?

Праздник закончился, потекли дни, и потекли... ночи. Вскоре я убедился, что являюсь не единственным укротителем буйной плоти. В том родео до меня участвовал, по меньшей мере, еще один ковбой, который как и я, посягал на молодость этого бизона.

И дал ей кое-что взамен.

Прошло немного времени, я стал замечать, что по утрам испытываю жгучий испанский стыд в туалете. Мой рот кривила улыбка отвращения, изменилась форма носа, в глазах льдинками плавало оскорбление, в волосах поспела седина.

Еще через день, когда закапала капель, я понял, что испытываю стыд за того ковбоя, моего молочного брата.

Но гоните печаль, прошу вас. Сегодня ночь для любви. Ведь именно любовь, так или иначе собрала нас вместе, благодаря ей мы расширим горизонт восприятия — эй, дамы, не плачьте, смахните эту соленую влагу с ресниц, хоть среди вас и нет достаточно толстых, мы с бенни обещаем быть джентльменами. Ведь нам с вами, увы, уже ничего не мешает, у нас нет ограничений, табу, моральных принципов. Все осталось там, за забором нашего острова, у тех, кто нас предал.

И кому были преданны мы.

Мой тост затянулся. За окном крупными хлопьями падает первый снег. Мы здесь у камина, вы замерли в приятном оцепенении, слушая мою болтовню. Меньше чем через минуту стукнут куранты и я предлагаю отметить это по-своему, ведь мы на острове, у нас здесь свой закон, свои правила. Так или нет? Ведь все равно этим закончится и мы к утру все перее@емся к чертям собачим, так зачем тянуть? Давайте прямо сейчас сольемся в едином, жадном, беспощадно глубоком поцелуе рот в рот. У всех налито? Тогда расчехлитесь, отстегнитесь, оторвитесь от пола.

Итак, три, два, один...

ГОРЬКО!

 

5. DimmKa

Снежной Бабы дочь

Звонок в дверь раздался настолько неожиданно, что Женька аж подпрыгнул и пролил-таки наливаемое в фужер шампанское на скатерть. Кого это принесло в этот чертов новогодний час, подумал он и, поставив бутылку на стол, поплелся к двери. Не успел он сделать и тройки шагов, как в дверь снова позвонили, но уже дольше и настойчивей, да к тому же сопроводив это непотребство еще и парой увесистых пинков.
— Ноги-то счас поотрубаю к хренам, — крикнул и без того раздосадованный Женька, одновременно глянув в глазок двери.
Увиденное немало его озадачило, потому как с той стороны на него смотрел чей-то незнакомый глаз.
— Кто? — спросил он как можно строже.
— Открываай... — ответил ему приятный, но как показалось, вообще нетрезвый женский голос. — Открывай, говорю, не ссы.
Женька аж присел от такой наглости.
— Вам, гражданка, чего надо?
— Ты мне надо, — заорал за дверью глаз и пнул еще раз почти непреодолимую преграду. — Я счас сама войду, не очухаешься тогда.
— Отойди подальше. Я тебя не вижу, — приказал он. — Может, ты с берданкой там таишься и грохнуть меня хочешь намеренно.
— Ооо... — раздалось по ту сторону. — Ну на, любуйся, ботан.
За дверью оказалось премилое пьяное создание в здоровенной песцовой шапке, сдвинутой на бок, из-под которой свисали две толстенные белокурые косы, завязанные внизу огромными красными бантами. Белый полушубок из того же зверя, что и шапка, был явно не с девкиного плеча, потому как казался непомерно большим.
Посомневавшись несколько секунд, Женька все же отпер замок, но цепочку не снял. Очередной пинок распахнул дверь и впечатал его в стену коридора. Так себе, говно цепочка, только и подумал бедный Женька, сползая по стенке в небытие.
— Ну наконец-то очухался, салабон.
Женька приоткрыл глаз, затем второй. Башка, словно невыключенный будильник, все звенела и звенела, и выключить ее не было никакой возможности. Сфокусировав кое-как просевшее от удара зрение, он как в тумане увидел перед собой белое пушистое облако. Как-то это все нехорошо. Рановато мне еще по облакам-то определяться.
— Ох... — вырвалось из его груди прощальное.
— На вот, выпей. Счас полегчает, — протянуло ему облако фужер.
Сделав глоток, потом еще один, Женька вылил оставшееся содержимое емкости в глотку одним махом. Сознание его решило все же вернуться и разобраться в происходящем.
— Ты кто? — первым делом поинтересовался он у сидящей напротив него в старом папином кресле, девицы в белом.
Девка молчала, дав тем самым ему время ее как следует рассмотреть. Шуба, шапка, косы с красными бантами и симпатичное донельзя личико с размазанной по щекам в обе стороны помадой красного же цвета, которая почему-то прям привлекла его, Женькино, особенное внимание.
— Джокер, йопта... Сопли, что ли, по щекам размазала?
— Ху..ёкер, бл.. ть, — как-то так беззлобно огрызнулась девка и закинула ногу на ногу, тем самым, видимо, выказав Женьке свое самое презренное презрение.
— Ну, рассказывай, кто ты, и чего собственно делаешь, в папином кресле-то?
— Снежной Бабы дочь я, — склонив голову на бок, прищурилась на Женьку девка. — Вот, намерилась на тебя посмотреть-таки. На того, кто двадцать лет назад, по малолетству, моему деду увечья еле поправимые табуреткой учинил. Помнишь? Он тебя до сих пор поминает непотребными словами. Как Новый год, так прям аж кривится весь и трясется, и матом... Матом тебя и все твое семейство кроет. Тебя особенно. И тот мешок с подарками...
— Какой еще мешок...?
И он вспомнил.

Женька, вообще, рос мальчиком очень стеснительным. Робким, можно даже сказать. В отличии от Вовки, своего старшего брата, от которого буквально перло эмоциями разного уровня и характера, Женьке всегда было очень тяжело и с родственниками, и со сверстниками. А уж с девками... Наверное, потому и не женат до сих пор. Ходит за одной курицей, цветы дарит, на машине вон катает, а дальше все, тормоз. Девка-то, конечно, могла бы и сама все устроить, глядючи на такое непотребство, да видать, тупа до безобразия, хоть и мила на морду. С самого своего сознательного детства Женька стеснялся даже матери ласковое сказать. Чмокнет в щеку, покраснеет до безобразия и бегом в шкаф прятаться.
Устроили как-то, значит, родители своим малолетним детям праздник. Новый год. Со всеми вытекающими из этого понятия причиндалами и фокусами. Елку нарядили, лампочки по всей квартире зажгли, стол с мандаринами. Даж какое-то там детское бухло безалкогольное рядом с этими мандаринами поставили. В общем, все как положено и прилично. Сидят, ждут. Дети в непонятках, типа, когда уже все вот это можно будет пить и закусывать. И тут вдруг звонок в дверь, маманя сорвалась в коридор. И возвращается не с кем-нибудь, а с самым настоящим, значит, Дедом Морозом с бородой. Володька аж завизжал от радости и кинулся к этому незнакомому Деду обниматься. А Женька как прирос к стульчику. Ни слова, ни жеста. Уставился на его бороду и молчит. Старший-то братец сразу свой подарок отработал: песенку спел, сплясал, морды, значит, всяческие покорчил. Все довольны, радостны, веселы. Женя все сидит. Дед глянул на мальчика-то, потом на родителей так, вопросительно, подошел к столу, употребился, мандарином вс