Из Сонника ПП - Сон № 57 – «Стоит статуя…»

Однажды Платон Платонычу приснился сон:

Будто он статуя из детского стишка, та самая, что «смотрит вниз, а вместо...» В общем, на том самом месте «лавровый лист» помещается. Стоит он, про себя стишок этот напевает и размышляет-раздумывает, какой выдающейся личности он статуей является? Тут подходит к нему мальчик с мамой, любознательный такой. Заглянул он снизу и громко так матери своей: «А у этого дяди писька где? У дядьков у всех письки бывают. И у папки есть, я видел». Она головой завертела, но поблизости никого, и успокоилась: «У твоего-то точно есть, только в штанах не держится. Во всякую дырку норовит ее сунуть, кобелина чертов!» Мальчик насупился: «Не во всякую. У нас в заборе вон сколько дырок, только папка в них письку свою никогда не сует». «Еще бы в забор ее совал. Зато шалаву подзаборную ни одну не пропустит. Как зальет в глотку, так первая пьянь-шваль его!» Мальчик про забор замолчал, продолжал внимательно к Платон Платонычу приглядываться: «Мам, а этому дяде письку тоже жена отрезала?» Мать взвилась: «Что значит «тоже»? Я твоему папке пока ничего не резала, а надо бы! Чтоб унялся». Мальчик все разглядывал Платон Платоныча, разглядывал, так пристально разглядывал, что у того в груди схватило и не отпускало никак. И чего бояться-то, если ты статуя, и на тебе ничего лишнего, кроме листочка этого? А боялся. Взгляд у мальчика какой-то проникающий. «Хирургом, наверное, будет или даже судмедэкспертом», — решил Платон Платоныч. Тот, наконец, оставил его и обернулся к матери: «Мам! Ты папке пьяному письку режь, ему тогда больно не будет. Утром проснется, а уже всё. Я ему листочек из золотой бумаги сделаю, красивый, красивее, чем у дядьки этого, он и не рассердится». Она рассмеялась, обняла сына, и пошли они прочь в жизнь свою, в которой никак поправить, наладить не выходит, если папку своего не обстругать. Платон Платоныч опять один: стоит себе, вниз поглядывает, прикидывает, как бы он с золотым листочком смотрелся? Тут к нему девицы две — молоденькие совсем, но он все равно, сколь мог, приосанился. «Машка, а Кириллу-то твоему далеко до этого, хоть и мышцами хвастает. Глянь, как сложён, как удивительно сложён! О-бал-деть! Я б за таким на край света!» Платон Платонычу в груди снова защемило и не отпускало, но теперь приятно. «И чего бы с ним делала в краю том? В ладушки играла? Мой попроще, зато у него такое есть! Листочком этим не прикрыть. Лопухом только». «Откуда тебе знать, какое? Ты ж ему не даешься». «И не дамся! Еще чего. Ему дай и тю-тю! Катька, вон, дала, он с ней и трех дней не походил. А вокруг меня какую неделю круги режет: в кино, на танцы, в кафе — задолбал просто!» «Самой-то хочется? Так походит-походит он да назад к Катьке. Не боишься?» «И боюсь и хочется. Ночью, бывает, так захлестнет-затянет — сама бы полетела, да сама все и сделала!» «Что все?» «А вот всё «всё». Не цепляйся! Такого бы наделала, чтоб потом, хоть умирай, а и не жалко!.. Только фига ему пока! Обломается». «По мне бы такой вот лучше. И хорошенький-расхорошенький, и спокойно с ним: никуда его ничего не тянет. Всегда только мой будет, не то, что «членистоногие» эти — куда член, туда и ноги. Твой Кирилл тоже...» «Да знаю я. Поверчу его, помучаю, отведу душу и пусть. Куда хочет, пусть. Всерьез когда соберусь, и я такого, «с подстриженными глазами» выберу. Будем, Дашка, вместе жить: ты да я, да два ангелочка. Все веселее вечерком в ладушки». И пошли они, взявшись за руки, но обернулись, Платон Платонычу церемонный отвесили поклон: «До скорой встречи, любимый!» — прокричали и исчезли, оставив его в недоумении, которого не смог во сне разрешить и...

Проснулся. Лежит, горюет: такое в мире стряслось, что прямо социальный заказ на кастрата с двух концов семейной жизни получается. А когда заказ есть, исполнители найдутся. Сами мужики исполнят: им теперь что, им лишь бы бабки платили. Тут вдруг осенило его, что имел в виду классик, когда говорил, мол, широк русский человек — надо бы сузить. Это самое и имел. С гениями, с ними всегда так: ломаешь голову, ищешь смысл, бьешься, а он в таком месте оказывается, где его и не ждали. Совсем не ждали. «Надо бы мужиков поднять. Они и не знают», — Платон Платоныч заволновался было, но подумал-подумал и решил все оставить, как есть: «Может, и привыкнем как-нибудь. Хоть и неправильно это... наверное».