Напороться на «Риф»
#новые_критики #новая_критика #филиппов #риф
Много лет назад, так давно, что я и сам не уверен, было ли все это на самом деле, ваш покорный слуга лежал с пневмонией в полковом госпитале на окраине Сыктывкара. За окном стоял безнадежный февраль, до дембеля оставался год и восемь месяцев, а что такое февраль в Сыктывкаре, когда дембель в принципе неразличим, я не буду рассказывать, эта тема требует отдельного разговора. Скажу только, что в стареньком, видавшем виды книжном шкафу, который стоял в комнате досуга и по недоразумению именовался госпитальной библиотекой, стояло примерно двадцать книг, половина из которой были боевички, вроде «Тридцатого уничтожить» и «Месть Бешенного», а другая половина – собрание сочинений Сидни Шелдона. Конечно, я выбрал американца, и это был самый необычный опыт чтения в моей жизни; когда ты прочитываешь роман залпом, но уже через час не можешь вспомнить, о чем он, а самое главное, зачем он написан. Я думал, никогда уже не смогу повторить такой уникальный опыт, но судьба в лице критика Михаила Гундарина подарила мне еще один шанс: по его наводке я прочел «Риф» Алексея Поляринова и ныне имею удовольствие рассказать вам за этот роман.
Любой, даже начинающий писатель подтвердит, что первые строчки книги – это визитная карточка. Незнакомый текст встречают по одежке. Алексей Поляринов начинает свой роман так:
«Строить начали в сорок девятом, земля была мерзлая, киркой не зацепишь, и первой смене пришлось взрывать верхние слои грунта динамитом; одним из взрывов случайно вскрыли подземную линзу льда, древнюю реку, в которой были видны вмерзшие в полупрозрачную толщу рыбы и амфибии. Орех Иванович рассказывал, что при детонации по всей стройке разлетелись куски доисторического мяса, мужики собрали их, поджарили на костре и съели, ибо замерзшая во льдах плоть ихтиозавров прекрасно сохранилась… Орех Иванович никогда прямо не говорил, что первыми строителями были заключенные, но из его лекций было ясно, что покорять мерзлоту мужики приехали не по своей воле.»
Не будем зубоскалить по поводу разлетающейся плоти ихтиозавров, в конце концов, каждый писатель волен фантазировать в меру своего вкуса. Отметим лишь дальновидность автора в выборе ориентиров, похвалим начитанность и поигрывание интеллектуальными мускулами. Но пасаран! То есть, за нашу и вашу свободу!
Александр-свет наш-Исаевич. «Архипелаг ГУЛАГ», первый абзац:
«Году в тысяча девятьсот сорок девятом напали мы с друзьями на примечательную заметку в журнале «Природа» Академии Наук. Писалось там мелкими буквами, что на реке Колыма во время раскопок была как-то обнаружена подземная линза льда – замерзший древний поток, ив нем – замерзшие же представители ископаемой (несколько десятков тысячелетий назад) фауны. Рыбы ли, тритоны ли эти сохранились настолько свежими, свидетельствовал ученый корреспондент, что присутствующие, расколов лед, тут же охотно съели их».
Уважаемый автор, стремление сходу продемонстрировать верность корпоративным установкам по-человечески понятно, но «подземную линзу льда» можно было и перефразировать. И год изменить. Тогда бы это была внутренняя цитата. А так, простите, - это плагиат.
Читаем дальше на той же странице:
«Мужики быстро сообразили, что углозубы зимуют внутри сгнивших деревьев и в верхних слоях почвы, во мхах. Их то и дело находили при корчевании пней. Мяса там было всего ничего, поэтому их бросали в суп, «для бульона». И также с оленями – чуть на север была священная саамская земля, местные называли ее «рогатым кладбищем». Бог знает почему, но животные приходили туда умирать. Очень скоро мужики добыли лук и стрелы, – возможно, сделали сами, а может, обменяли у местных племен на пару динамитных шашек или просто украли, кто теперь скажет? – и иногда ходили к рогатому кладбищу, караулить оленей; затем разделывали тушу и шили из шкур обувь и одежду, а кости бросали в кипящую воду к тритонам и пили бульон.»
Давайте еще раз, медленно. Где-то существует место, куда олени приходят умирать, а местные мужики (скорее всего зэки) с луком и стрелами, которые они то ли смастырили сами, то ли выменяли у местных племен на динамитные шашки (!), бьют животных для пропитания, шьют одежду и обувь из шкур. В тысяча девятьсот сорок девятом году. На глазах у вохровцев. WTF???
Даже Гузель Яхина снабдила своих сидельцев плохоньким ружьишком, а тут…
Автор, к концу 19 века у каждого нормального саама давно было ружье, никто не охотился с луком и стрелами на оленей. Если уж на то пошло, саамы с 17 века начали заниматься оленеводством, то есть они пасли оленей, разводили их, а не истребляли бедных животных доисторическим методом. Динамитная шашка – штука опасная, а потому подотчетная, к зэку она попасть в руки никак не могла. Всеми взрывными работами занимались инженеры и бригады из вольнонаемных рабочих. Чтобы сшить одежду из шкуры животного, ее (шкуру) для начала необходимо очистить от жира и мясных волокон, растянуть, высушить в теплом помещении, отмочить в специальном растворе, потому что высушенная шкура роговеет, и только потом продубить с солью. Тогда она будет готова к выделке. Я все это знаю, потому что мой дед в бытность свою разводил кроликов. А чтобы в полевых условиях сшить одежду и обувь из шкуры пронзенного стрелой оленя – о таком я не слышал.
Да, друзья, это только первая страница романа. Визитная карточка. Я намеренно так подробно ее разбираю. Кто-то скажет, что это придирки и, наверное, будет отчасти прав, потому что ни зэки, ни лук со стрелами далее никак в романе не фигурируют и ни на что не влияют. Но лично мне кажется, что все эти выпрыгнувшие блохи демонстрируют, во-первых, неумение автора работать с матчастью, а во-вторых, подрывают доверие к тексту чуть быстрее, чем сразу. Негоже на первой странице допускать подобную небрежность. Впрочем, роман в целом вышел блохастеньким, на отдельных вопиющих моментах я обязательно еще остановлю внимание, но разбирать каждый ляп - увольте, никаких сил на это не хватит.
Перейдем собственно к тексту.
Мы имеем три сюжетных линии (Ли, Татьяна и Кира), которые по закону жанра обязательно пересекутся в конце. Связующим раствором для всех линий является русский маньяк – профессор антропологии Миссурийского университета с редкой литературной фамилией Гарин. Этот профессор абсолютно фантастическим методом, годным для бульварного романа, устраивает геноцид несуществующего племени в Микронезии, а затем, спасаясь от преследования, сбегает в Россию, где основывает тоталитарную секту. Само действие происходит в разных временах и в разных географических точках, от Мурманской области до Колумбии. В одном котле плавятся трагические события, произошедшие в Новочеркасске в 1962 году и зачем-то перенесенные в Мурманскую область, браконьерская ОПГ, промышляющая в 60-х годах отстрелом оленей в промышленных масштабах и продажей оленьих пант в Норвегию (!), родовые травмы, коих вагон и маленькая тележка, история создания сект и карикатурная с ними же борьба… Читатель от души насладится ритуальными танцами, погружением в подсознание героев, дилетантскими расследованиями и нелогичными поступками: автор сказал в морг, значит – в морг! Все это даже вполне неплохо сконструировано с точки зрения масслита, Бушков и Маринина одобрят, но попадание в шорт-лист «Большой книги» дает нам право судить по гамбургскому счету, заявлять о претензиях, на которые в беллетристике спокойно можно закрыть глаза.
Упоминание Бушкова и Марининой – это, на самом деле, комплимент, потому что в своей нише данные авторы работают профессионально. Не каждый современный писатель из различных премиальных списков в состоянии придумать крепкий сюжет, вплести интригу и удержать внимание читателя до самого конца. Но отличие условных «высокого и низкого штилей» как раз и состоит в целеполагании. Беллетристика, даже очень качественная и профессиональная, имеет под собой цель сугубо утилитарную: она должна развлечь читателя, и ничего более от нее не ждут. Она не оперирует глубокими смыслами и идеями, ей безразличны судьбы мира. Тогда как от высокой литературы мы ждем размышлений над глобальными вопросами бытия, устройства мира, отношений прошлого и настоящего. И желательно, чтобы эти размышления были даны не в лоб, а показаны через поступки героев, представлены без авторской диктатуры, а как приглашение к разговору.
«Риф» Алексея Поляринова – это беллетристика в чистом виде. Несмотря на то, что события в романе происходят в разные исторические периоды, мы узнаем об этом только от автора, когда он милостиво указывает год, в котором происходит то или иное действие. В тексте нет примет времени, герои разговаривают одинаково усредненным языком. Если поменять их местами, то Киру будет не отличить от Тани, а Таню от Ли. Более того, у автора отсутствует понимание, что вообще могло происходить в тот или иной исторический промежуток.
Второстепенный герой Титов на голубом глазу заявляет Кире, что в 1982 году «выбил грант» на изучение тюремных татуировок. Грант. В Советском Союзе. В 82-м году. На изучение тюремных татуировок. Ага-ага. Сам Титов, возникнув из ниоткуда, также в никуда пропадет. Линию этого персонажа автор бросит, как бесперспективную.
Улицы в несуществующем городе Сулиме Мурманской области названы незатейливо: улица имени 1-й Краснознаменной танковой бригады имени К.Е.Ворошилова, улица имени 2-й Краснознаменной танковой бригады имени К.Е.Ворошилова, улица имени 3-й Краснознаменной танковой бригады имени К.Е.Ворошилова… И так слово в слово до 7-й танковой бригады включительно.
Разумеется, автору невдомек, что у реальных танковых бригад были почетные наименования, награждения различными орденами и ни одна из них имени Климента Ворошилова не носила. Но для того, чтобы продемонстрировать неуважение ко всему советскому в целом и к подвигу танкистов в частности, - выдуманных топонимов вполне достаточно.
Язык в романе прост, даже нарочито прост на всех уровнях: от лексики до синтаксиса. Это с одной стороны работает на легкость восприятия текста, с другой – опускает уровень языка до примитивизма, создавая эффект слияния комикса и публицистики, где канцеляризмы без проблем соседствуют со сленгом. Ей богу, для примера привожу первый попавшийся отрывок:
«Они приехали в Палеонтологический музей. У Леры там работал старый, еще со времен университета, приятель. Таня спросила его имя и тут же забыла – то ли Борис, то ли Глеб (все же память на имена у нее ужасная), – так вот этот парень, узнав об их беде, пообещал устроить встречу с некой журналисткой, которая писала о сектах и могла помочь – она копала под Гарина и нашла что-то интересное.
Сестры приехали чуть раньше и решили прогуляться по залам. Уже на лестнице, на входе в экспозицию они увидели огромное керамическое панно с изображениями динозавров, мамонтов, китов, нарвалов, оленей, медведей, носорогов, чаек, аистов и на самой вершине – людей, запертых внутри какого-то синего то ли пузыря, то ли шара, который тоже словно бы находится внутри нижней челюсти огромного невидимого существа. Таню по-настоящему поразило то, настолько странно религиозной выглядела вся композиция.
– Смотрю на все это и думаю о «Поклонении волхвов», – сказала она Лере. – Даже позы и расстановка животных, кажется, сообщают нам что-то такое о важности момента.
– Ничего удивительного, – сказала Лера. – Панно называется «Древо жизни». Самый прикол в том, что с тех пор, как скульптор Белашов закончил его, – а это было в 1987 году, – наука сильно продвинулась, и, следовательно, на панно уже давно изображены «не совсем правильные» динозавры, или, скажем так, наши немножко устаревшие представления о том, как они могли выглядеть…»
Да, шутка про Бориса и Глеба – это вершина интеллектуального юмора в романе. Комментарии, мне кажется, излишни.
Как дурные родители на каждой семейной пьянке заставляют маленького ребенка читать стихи, так и Поляринов, придумав мало-мальски годную метафору, носится с ней из романа в роман.
«Центр тяжести»: «В центр площадки выбежал какой-то коротышка и предложил нам покинуть территорию. Предложение свое он снабжал такой изобретательной руганью, что, мне кажется, даже белые стены студии покрылись румянцем от стыда и смущения».
«Риф»: «Хозяйка дома Тесея ругалась так, что, кажется, даже белые стены в зале покрылись румянцем от смущения».
В «Центре тяжести», кстати, есть мимолетный персонаж по фамилии Гарин, а композиция – та-да-дам – трехлинейная. Это так, к слову.
Но вот за что автору действительно стоит сказать спасибо, так это за отсутствие в романе постельных сцен. Мы же не будем всерьез считать такой сценой короткую фразу «она застонала, он торжествующе хрюкнул». Но связано это, скорее, не с золотым правилом писателя «пиши только о том, что видел», а с функциональностью самих героев. Они не совершают ни одного поступка, хоть сколько-то выбивающегося из заданной автором схемы. Если Кира всеми силами старается вырваться из-под влияния матери, то с возрастом обязательно станет похожей на нее. Если студентка Ли подпадает под чары Гарина, то, освободившись от них, непременно посвятит свою жизнь борьбе с сектами. Авторская диктатура не идет роману на пользу. Во-первых, читатель с легкостью начинает вскрывать сюжетные ходы; во-вторых, сами персонажи из живых людей превращаются в функцию текста. Это нормально для беллетристики, но недопустимо для большой литературы, поскольку убивает одно из самых важных ее свойств – сопереживание персонажу.
Критик Сергей Морозов, разбирая «Риф», предположил, что роман не имеет переводческих перспектив. Я же, наоборот, не соглашусь с Морозовым: текст идеально приспособлен для европейского читателя. На это работает и система персонажей (дихотомия русский злодей – отважная американка), и объем текста, унифицированный под европейский роман, и его нехитрая композиция, и щедрая горсть феминизма, разбросанная в нужных местах. Поэтому убежден, что как раз в переводах «Риф» будет иметь успех. Предположу, что в шорт-лист БК его включили именно с этой целью.
Даже Галина Юзефович, при всей свой доброте и склонности скорее похвалить, чем поругать, вынуждена была отметить, что «Риф» — книга по большей части «головная», механистичная и холодноватая. Сделанная, а не выращенная из семечка.» Впрочем, добавляет критик, она не обладает достаточным запасом непреклонной суровости, чтобы всерьез возмущаться по этому поводу. Что ж, имеет право. Но лично меня ничто не заставляет прикрываться фиговым листочком деликатности, поэтому скажем прямо, со всей пролетарской суровостью: роман плох от слова совсем. И от живого текста он отличается ровно настолько, насколько картина, написанная маслом по холсту, отличается от мозаики из дешевых бумажных пазлов: швы не спрячешь, не задрапируешь.
Подводя итог, надо сказать, что «Риф» Поляринова наиболее наглядно высвечивает те внутренние процессы, которые происходят в русской современной литературе: стирание границы между «высоким и низким штилями». Процесс этот начался не вчера, но можете быть спокойны: он будет продолжаться. Можно назвать это метамодернизмом, когда все литературные явления имеют право на жизнь, а можно – безвкусицей, помноженной на издательские интересы монополиста «Эксмо-АСТ». В любом случае, таких книг будет все больше и больше, потому что вектор литературных премий писателями (особенно начинающими) считывается на раз-два.
Концовка романа, а именно главка «Послесловие и благодарности», меня добила.
Нет, я сдержался, когда автор начал вскрывать кухню и сентиментально поведал читателю, что идея романа у него возникла после поездки к бабушке. Это же так мило.
Я сдержался, когда автор привел список используемой литературы. Роман, курсовая – какая разница?
Но когда автор с гордостью признался, что «Афоризм «Deusabest. Amorabest. Calorificatioabest» я подсмотрел в паблике «Латынь по-пацански», автор афоризма – Никита Самохин», а потом рассыпался в благодарностях литературным друзьям, – меня разорвало, как Ихтиандра.
Простите, ихтиозавра.
-
-
-
-
Я бы добавил, что "русский злодей" Поляринова списан с американского антрополога Шаньона - а это в разы увеличивает шансы на англоязычную версию. Так-то любой дурак может написать о выдуманном "русском злодее". Но когда злодей порочит одну культуру, одновременно отбеливая другую - это не просто отсосал, а отсосал с причмоком. Такой проститутке могут заплатить по двойному тарифу.
1