Нюня и консультанты (на конкурс)

Никакая это не «Матрица». И: «мир — театр», а мы, якобы, актеры, в абсурдной пьесе, — это тоже чушь. Хотя, что-то есть в этом. Но все сложнее.

Иногда кое-что удается уловить, поначалу почти нечаянно, на уровне предчувствий: излишняя навороченность сюжетных ходов, несуразность насильственно связанных кончиков судьбы, прочие тошнотворно забавные приемчики. Ну, помимо того, что любой «свежий» сюжет, — он же всегда «был уже», и не один раз отыгран, пусть и в иных декорациях. Ничто ведь давно не ново.

Пудель с толстухой в сиреневом пуховике прошли мимо в девять сорок пять. Пес задрал лапу на столбик шлагбаума, с навечно поднятой к небу ржавой штангой, и толстуха дернула поводок: «Фу, нельзя!»

В сотне метров за складом металлолома дорога, отделяющая гаражный кооператив от расчищенного некогда, да так и заброшенного, пустыря, упирается в рукотворный холм, заросший полынью и низкорослым шиповником. Там мерзкий пудель свернул-таки влево и настырно потянул хозяйку в низину, к избежавшим ковша бульдозера зарослям боярышника. Женщина, отпустив поводок на всю длину, неуклюже пробиралась за ним по снежной целине. Я не сомневался: дойдут.

Вот так обычно это и разыгрывается: совершенно непричастные ни к чему люди, как бы случайно, в нужное время сводятся в избранной точке, — с геодезической точностью и в строгом соответствии с тщательно рассчитанным таймингом.

Через десять минут тетка с телефоном у перекошенного лица торопливо прошагала в обратную сторону, волоча пса накоротке. Нормальная реакция сознательного гражданина: сообщить и смыться.

«Очевралец», — хохмил раньше про таких Борзый. Теперь, после больнички, помалкивает. Зато подсказки стали точнее: не просто знаки, а порой едва ли не знамения. Да и Нюня за это время подрос.

Нюня — сирота. Меня хоть усыновили в его возрасте. А у него, кроме нас с Левым, никого. Борзого Нюня боится. Но и без того ему страшно: он один, вокруг темно и голоса, и холодные сквозняки, у него нет игрушек; ему всего семь лет, а в груди — сердце.

К тому же он, по-моему, слабоумный.

Умнеют ли идиоты после смерти? Там, где неудачное тело, в котором пришлось им жить, уже отпустило душу на волю. Понимают ли, кем были? Сожалеют ли? А может быть, радуются… Или им и там все равно?

Нюня еще и ябеда: мне рассказывает, как чудит Борзый, а ему наверняка обо мне докладывает.

Живет он, конечно, по детским правилам, но, в принципе, адекватно. Перешагивает трещины в асфальте, особенно те, что крестом или трехлучевые, копит счастливые билетики и считает ворон на проводах. Еще опекает пауков, боится случайно задавить: они приносят известия.

Но это на самом деле, ерунда, мелочи. Хуже, когда начинают осторожно постукивать, напоминая, — в окна, двери, в пол, могут даже невидимый метроном запустить. Или, наоборот, молчат тебе в телефон и дышат, а потом, тихонько хихикнув, отключаются, когда ты почти на взвизге.

Это сложная, многоуровневая система: намеки, шепотки, подмигивания, чужие, многозначительно молчащие, отражения. Перехваченные для кого-то кем-то у кого-то послания: «Рядом. Помни». А известно же, чего от тебя ждут.

Впрочем, даже это поддается некоторой корректировке. Есть способы.

Важно понимать: смерть — слепая лучница, она пускает стрелы, ориентируясь на звук: на дыхание, стук сердца, возможно даже на шепот мысли в уме. И однажды она не промахнется. У безносой прекрасное обоняние и отличный слух, а главное, — она совершенно неутомима.

И единственная ее цель, главная добыча, — я. Любой «Я», разумеется, ей все равно. А значит… Ну — раз уж она столь неразборчива, — так ей какая разница?..

Победить нереально, но обмануть, немного потянуть время, — вполне.

Нелегко, но можно договориться с теми, кто ей рекомендует, с лазутчиками. Правда, цена сделки не малая, да и результаты не гарантированы. Посредники могут лишь подкидывать знаки: птиц на проводах, рассадив их в особом порядке, или оборванные специальным образом объявления, позволяющие сопрячь между собой нужные именно тебе слова.

Но знающему — достаточно. А со временем появляются и консультанты, с ними уже проще. Даже от Нюни есть польза: мало что понимает, и объяснить не в силах, но многое чувствует, а это передается.

Тетка с пуделем еще не скрылись с глаз, а патрульный УАЗик уже катил им навстречу. Через полчаса проехал второй автомобиль. Вполне оперативно: патруль подтвердил, тут же выслали дежурную группу.

Еще через десять минут к въезду на нашу территорию подошел невысокий крепыш в вязаной шапочке, в джинсах и короткой черной кожаной куртке. Уверенно прошел за шлагбаум, двинулся к крыльцу. Я обулся и вышел ему навстречу, приподняв повыше воротник старой суконной робы.

Парень, с уважением оценив мои габариты, кивнул. Удостоверение он не предъявил. И так было ясно.

— Здравствуйте! Вы тут один? Понятым побудете?

Даже не предлагал, а как бы рекомендовал настоятельно. Но я и не собирался отказываться. Гражданский долг и прочее… Отчего же не помочь бывшим коллегам? Хоть и без любви к ним особой и почтения. Гнилая система.

Я запер замок в двери вагончика на три оборота, повернул ключ на оборот назад, затем добавил два окончательных. Замок звучал неубедительно, намекая на вероятные сюрпризы. Ну что ж, по крайней мере предупрежден; на всякий случай постучал костяшками пальцев по деревянным перилам. Затем я спустился с крыльца, и вслед за безымянным оперативником зашагал по заснеженной дороге со следами протекторов восьми колес.

Не сдержав доброй зависти, кивнул, проходя мимо, румяному водиле, вольготно развалившемуся в дежурном УАЗе.

Мне-то за руль нельзя. «Маздочку» свою даже восстанавливать после аварии не стал, продал, как есть: на органы, можно сказать, любимую.

Швы на затылке давно зажили, но что-то с тех пор со слухом: консультантов стало слышно как сквозь подушку. Зато Борзый — самый из них загонистый — перестал донимать своими идеями; примолк, затаился, но не исчез окончательно. Осенью почему-то активизируется, на первые снега. Левый считает, что это он ворует у меня время. Нюня не знает, а может, не признается, — но похоже на правду: иногда вдруг не понимаешь — что, где? — хотя не пил накануне, исключено, да и похмелья нету. А временами бывает трудно сосредоточиться: не уверен, что проснулся именно я, прежний, а не другой я, снабженный моей же памятью. Они ведь запросто могут подменить, большие мастера. Похоже не врет Левый насчет Борзого.

Прежде я и внимания на такое не обращал, не замечал даже. Молодой был, веселый; на жопе — Макар, в руках «аргумент резиновый». Сто десять кэгкэ тренированного мяса. Погоны прижимали к земле, а козырек форменной фуражки закрывал от глаз половину неба. Закон нам был — совесть, а устав — Библия. Или даже Талмуд, судя по количеству зачетов. Не полагалось нам верить в чушь мистическую.

Пока Женя Яговкин не погиб.

Долго нас тогда усобы мурыжили: кто, что, с кем, «знали-дружили-конфликтовали-ли», а главное — безответное, — почему оружие после дежурства не сдали. Но мы пить-то начали еще с вечера, как заступили, да так и продолжили с новой сменой, — в ментовском гараже, как обычно, там всем удобно. К утру очухались, а Женя — холодный. И пистолет его под верстаком. И гильза на полу стреляная.

Ну и уволили всех нахрен, — в назидание и для острастки прочим.

Для отчетности придумали Жене оправдание: с женой у него, якобы, проблемы были, а может с любовницей. Да хрен бы Яго из-за такого стал. Уродец знатный был, никто о нем хорошего слова не сказал. Еще и ребят подставил напоследок.

Борзый мне потом разъяснил: Женя, оказывается, уже неделю к тому времени не жилец был, хотя имелась подсказка, — а был, значит, ему и шанс.

Это когда мы бомжика с пробитым виском нашли, и Женя у него (документы искал) из кармана рекламную визитку вынул: маляр в каске, телефон и красный текст наискось: «Ремонт закончен! Ты — следующий!» Правда, не ясно: предсказание это ему? предупреждение? или приказ? Но можно было принять меры, — если б знать. Вот так беспрепятственно дырочка у Яговкина в левом виске и образовалась, — точно, как у того бедолаги с визиткой; а Женя-то как раз и был левшой.

Второй УАЗ, съехав с дороги, стоял на пустыре, примерно на полпути к рощице. Водитель отсутствовал, а ведь не положено покидать, запрещено даже. Но любопытство сильнее правил. Топтался рулевой вместе с остальным экипажем, типа тоже «место обнаружения» охранял.

Патруль — дело молодых. Все новые, четверо. Наших давно никого не осталось, да и следующих уже не один раз сменили, текучка — бешеная. Двое оперов, молодые, тоже мне незнакомые. Флегматичный мужик в штатском, постарше прочих, с фотоаппаратом. Еще девица в зимней полицейской форме, лейтенантка, с черной папкой кожаной, явно тут главная.

— Вон еще, — показала она сопровождавшему меня оперу, —по дороге человек идет. С собакой.

Крепышок оглянулся: «Ага!», — и торопливо устремился назад.

А из корявых зарослей боярышника, отводя руками цепкие ветви, выбрался, сука, Буч, — Роман Бучин, любознательный ублюдок, — толстенький коротышка с немигающими глазами на унылой бульдожьей роже. Вот оно и предчувствие, не обмануло: свернет Рома кровь, он умеет. Буч чуть прищурился, узнал, но не подошел, а заговорил вполголоса со стоящими поодаль операми, и те завертели головами в мою сторону.

Рома с прошлой встречи еще подрос карьерно, а в мое время вообще в лейтенантах ходил.

— Что ж такое-то, а? — вопросил, подходя, майор Бучин. — Где дерьмо — там и ты. — И упредил, не дал мне съязвить в ответ: — Ну я, понятно, по службе. А с тобой-то, книгочей, что не так?

Я пожал плечами. Ясно же: смерть найдет жертву, даже если, метя в тебя, в очередной раз промахнется. Просто упадет кто-то, стоящий рядом. Стрела не может быть истрачена впустую, никогда, никак; если тетива прозвенела — труп возникает непременно.

Но Бучу это все не интересно.

Последний раз мы с ним виделись год назад. На седьмое ноября, в красный день календаря. Когда Яша-Хирург в нашем складе на шарфе повесился.

Фамилию Яшину не знаю, его так все и звали: Хирург. Ему нравилось.

Он приходил регулярно: то металл сдать, то денег выпросить или хоть опохмелиться; но долги чтил, всегда отдавал с пенсии. Неплохой мужик, но алкаш был конченый, уже желтый весь, с гнилой печенью и вонючим ртом с черными остатками зубов.

В прошлой жизни он действительно был хирургом, судебным медиком, пока не спился и безвозвратно с ума не съехал. И тогда его живенько отправили на пенсию. Ну хоть так, по-человечески; меня-то вообще — под зад, как кота шкодливого. «Особенно жалко, — рассказывал Яша, — младенчиков было резать». И по гепатитному его лицу, пробираясь сквозь белесую щетину, текли мутные слезы. Он вводил им в мертвые вены водку, — «для анестезии». Хоть и знал, разумеется, что бесполезно. А после вскрытия, в печень и сердце вкалывал оцинкованные кровельные гвозди, чтобы не шалили потом покойнички, если что. «Не серебро, — говорил, — конечно, но помогает».

Левый уверяет, что раньше, до революции, патологоанатомов официально специальными булавками снабжали, серебряными. Но потом же атеизм наступил: какие вам нахрен булавки, мракобесам? А вот напрасно, оказывается. С тех пор и поразвелись неугомонные эти проходимцы. Большинство консультантов, считает Левый, именно из таких, хотя никто, понятно, не признается (но про себя с Борзым твердо говорит: «Нет!»). С ними вообще неясно. Порой кажется, что это теперь я их в зеркале отражаю, а не они меня.

Буч — капитан тогда еще — в тот раз всю сторожку перерыл. Аж в ведро помойное залез. С изумлением глядел на полку с книгами, вертел перед мной затрепанный томик Толстого: «Шибко грамотный, что ли?»; но это Левый любитель, мне-то на буквы похрен.

Что искал? В чем сомневался? Ну — пили. Ну, ушел путник в ночь, — да хрен с ним, с сердешным. Ангар с металлоломом без замков, калитка изнутри только на засов запирается. Я не хозяин, так, за малую мзду присматриваю. В чем проблема?

Просто очередной бомж повесился. Завязал на горле шарф поплотнее, зацепил конец за ригель засова на двери, да и прилег на пол, прямо у порога. И что? Я при чем?

Ну да, это Борзый шарф мой Яше на морду намотал, — так я и понятия не имел. А потому что задрал тот алкаш пьяным храпом своим и стонами циррозными. Мы с Левым ночью отрубились, а Нюня видел: сперва Борзый рот ему шарфом прикрыл, но не помогло, и он его тогда в склад вынес. В Яше весу-то было…

А в итоге выяснилось, после вскрытия, — Хирург вообще от переохлаждения кончился, не от удушья.

Что и не удивляет: метки-то ему не было. Нюня, правда, видел, вроде бы, его с Борзым в зеркале, — но как бы он туда попасть мог к нему, заранее? Нюню иной раз не поймешь.

Шарфы с тех пор не ношу, — не могу: напоминает, прямо кадыком чувствую, и как будто вонь Яшина, и вкус шерстяной во рту, — до блевоты.

Бучин, хищник, с минуту пристально буравил меня взглядом, наконец высказался:

— Что-то шея у тебя, вон, слева, как будто резаная, — а?

Зоркий гаденыш, не упустил. Я и не сомневался, что заметит, хоть и старался держаться к нему правым боком. Молча сдвинув вверх левый рукав робы, показал ему еще и длинную царапину на предплечье.

Бдительный, как овчарка, майор смотрел мрачно и вопросительно. Требовал взглядом объяснений.

— Ну железкой, — пояснил я ему очевидное, — зацепил.

Так оно, наверно, и было, скорее всего.

Но Буч этим не удовлетворился. Молча осмотрел еще тыльные стороны моих кистей с множеством старых и новых ссадин. С металлоломом же вожусь, никак без этого.

На следы от колюще-режущего царапины действительно не похожи. Я еще с утра удивился: кто ж это умудрился Борзому до шеи дотянуться? Редкий герой дерзнет...  Может, действительно, железякой какой? Плохо, что так и не определил, когда это могло случиться. Если вообще случилось. Знаков, хоть убей, никаких припомнить не смог, но это ведь не гарантия. А халатности система не прощает.

— Ну иди, посмотри, — предложил Бучин без надежды и энтузиазма. — Может, знакомый твой там приспал.

Сам двинулся следом, как выбравший овцу на обед волчара.

Утренняя поземка напрочь замела вчерашние следы. А то, что могло бы сохраниться, вполне квалифицированно уничтожили пудель с патрулем: поляна была сплошь истоптана собачьими лапами, женскими дутышами и форменными берцами. Патруль, как обычно, постарался лучше всех. Опера и следачка уже поверх топтались.

В ложбине между округлыми валунами, где он лежал, снега почти не было, тело лишь слегка припорошило. Но еще бы несколько снежных деньков и не обнаружили бы его уже до весны. Мужчина. На боку, колени согнуты, руки у груди. Несостоявшийся подснежник.

Одет покойный был в синий пуховик, довольно тощий на вид, замызганный, без капюшона. Шапка отсутствовала; волосы короткие, русые. Молодой, лет тридцати, но лицо одутловатое, несвежее, явно не трезвенник. Я смотрел сбоку, и зрачков полуприкрытых его глаз не видел; это хорошо, не стоит лишний раз отражаться в мертвых роговицах.

Нет, не видел я его никогда.

С Борзым пока не общался, он почти недоступен в последнее время. Нюня скулит с утра, но за вчерашний день не ничего говорит; он пьянок наших не любит, прячется. Левый молчит с бодуна, как обычно, не отошел еще от вчерашнего, дворянин хренов. Но я — точно с этим парнем не знаком.

Буч, однако, упрямо продолжал подозревать. Не хотел верить. Или вообще не мог уже, не умел; при его работе — не удивительно.

— Точно не знаешь?

Да если бы даже и знал. Зачем мне проблемы на ровном месте?

Не считая разбитых губ и сбитых костяшек пальцев, каких-либо серьезных повреждений менты, видимо, на покойнике не обнаружили. Иначе бы по-другому суетились. Но тело смерзлось, толком не осмотреть.

— Может, все-таки замер… — с сомнением к собственному же предположению высказался Бучин. Поразмыслив, аргументировал: — Пьяный был, уснул…

Может и так. А могли и добрые люди помочь. Иногда хватает одного несильного тычка. Дальше действуют силы гравитации; может иметь значение одежда, наличие или отсутствие шапки на голове, высота падения — со ступеньки, например, — и другие сопутствующие условия. В общем, судьба. Мойры ниток не путают. Если и возникает узелок, то не спроста, случайностей в их ведомстве не случается.

— Штаны заледенели, мокрые были, — продолжил Бучин, ворочая труп, — Шел, например, в гараж, или из гаража, прилег с устатку…

Штаны — верный признак: при переохлаждении, чуя холод смерти, мочевой пузырь весьма активен. Но мог и по другой причине опорожниться. До официального вскрытия ничего точно сказать невозможно. Как вон с Хирургом в прошлый раз получилось. Буч, видимо, это и держал в уме. А то опять бы уже поперся мою сторожку обыскивать.

— А сюда ему зачем, на пустырь? — осложнила его версию следачка. — Гаражи вон, с другой стороны.

— Так бухие по компасу не ходят.

Бучин помолчал.

— Или перенесли его, — продолжил он свое. — Из гаража, например. — Он поднял голову и подмигнул мне: — Такой вот — донесет, запросто.

Следачка, усмехнулась, соглашаясь с его — чисто гипотетическим — предположением:

— Ну такой, да, наверное.

Оперативник подвел к ней отловленного на дороге мелкого мужичка с ризеншнауцером, и я инстинктивно отступил подальше от жарко дышащей косматой твари.

— Да мне некогда!.. — вяло упирался собаковладелец, надеясь увильнуть от тягостной обязанности. — У меня своих проблем… Вы ж потом затаскаете!

Но смирился:

— Давайте только быстрее…

— Да буквально десять минут, — лживо пообещала ему следачка. — Мы труп осмотрим, а вы распишитесь. И все.

— Труп? — взволновался мужик. — А кто там?

Придерживая за ошейник собаку, он быстро прошел к валунам, резво перешагнул через бревно. Увидев еще издали, рванулся вперед.

— Господи, он что ли!

Менты насторожились. Одна из текущих проблем, вроде бы, решилась: безвестный доселе труп, похоже, познан.

Мужчина торопливо обошел поджатые ноги мертвеца и склонился, всматриваясь в безмятежное лицо его.

— Ну да, он! — звонко выкрикнул он, — Олег мой, сын! И собака вот, — он потряс поводок перед лицом, — тоже его… Его же нет четыре дня. Я погулять вывел.

Пес настороженно принюхивался, привыкая к произошедшей с хозяином перемене.

— Мы и на работу и всем друзьям его… — прерывисто лепетал понятой сквозь рыдание. — Уже закоченел весь… Везде ищем. А он тут лежит.

Меня аж перекосило внутри.

Ну вот какая, спрашивается, тварь такое подстроила? Стенания эти театральные, сентиментальные сопли. Еще и собаку дурацкую приплели. Смерть — дело серьезное. И не должна переходить из абстрактно-философской плоскости в сферы ходульных слезодавилок.

Мужик на коленях ползал вокруг, нежно трогая оледеневшее тело. Нас уже не слышал.

— Все руки вон… и лицо, — бормотал он, — его били, да? Конечно, били… Он дрался с кем-то… Он вообще-то вспыльчивый. Запойный. Вечно в драку лезет. Убили?

Бучин с фальшивым сочувствием отвел глаза:

— Пока неизвестно…

Вот такая сюжетная лажа и выдает «драматургов». На таком они и прокалываются. Наверно, им забавно, уродам. Но шутку нельзя длить бесконечно, в конце концов она перейдет в истерику.

А осознав глупость, которая над нами сыграна, остается только закончить ее любым подходящим способом: петля, вода, нож, сгодится даже поезд на железной дороге.

Этого они и добиваются, к этому и склоняют.

Но хрен там. Рано мне. Рано нам еще с Нюней, не пришел срок, — чтобы там не Левый проповедовал. Пока подышим. Будем перешагивать трещины на асфальте, следить за воронами, проверять объявления и запирать замки на четыре, минус два, оборота. И ждать паучью почту.

#наперекорсистеме #конкурс_alterlit