Ты — сила (на конкурс)

— Сашуль, ну ты же знаешь нашу позицию? Мы за все хорошее, против всего плохого, знаешь же? Вот и пиши, исходи из нее.

Саша серьезно кивает и начинает стучать по клавиатуре. Минута  — останавливается. Пальцы зависают в воздухе над макбуком последнего поколения.

— Аль, так и писать? — уставившись на меня своими оленьими глазами, спрашивает она.

— Саш, ну ты с дуба рухнула? Нас же на смех поднимут! Ты хочешь, чтоб над нами ржали?

Саша отрицательно мотает головой.

— Ну так пиши нормально: серьезно, красиво, витиевато, чтобы между строк посыл читался, поняла?

Вижу, Саша начинает строчить. Отворачиваюсь к окну, закуриваю. Все-таки хорошо, что мы решили не снимать офис, а обустроиться на квартире. Можно курить, сколько в легкие влезет, и ни одна пожарка не запищит. Лениво окидываю взглядом припорошенную снегом парковку. Кто-то на дорогущем Рендж Ровере криво паркуется. Стопудово, баба. Понакупали им мужья прав с машинами, а водить не научили.

— Аль, — зовет меня Саша и начинает бесить. — Аль...

Рендж Ровер в итоге занимает два места, из него вылазит телочка в шубке да на каблуках. Тянется, открывает заднюю дверцу машины, наполовину исчезает. Видимо, копается в ремнях детских автокресел.

— Ну что тебе? — я колочу указательным пальцем сигарету, стряхивая вместе с пеплом табак.

— Аль, а про политику можно?

— А что ты хочешь про политику?

— Ну, что закона о домашнем насилии нет, хочу написать.

Сашка говорит робко, тихо. Знает же, сука, что про политику нельзя, а все равно спрашивает. Я специально выжидаю паузу, пусть понервничает, пошоркает своими короткими ножками по полу, раз тупые вопросы задает.

— Нет, Саш, нельзя, — наконец говорю я. — Ты же знаешь: не тронь говно, вонять не станет.

— А тогда про баб можно? — Сашин голос дрожит, в огромных глазах — надежда. Вот он, журфак. Лишь бы материал послезливее нашелся. Драму подавай.

Пожимаю плечами. Почему нет? Можно. Про баб — сколько угодно.

И Саша пишет. Вдохновенно, прожевывая особо сложные пассажи губами, кивая в местах, где нужно поставить запятые.

Саша — полезный человек, идейный. Работает без зарплаты, живет на стипендию и редкие отпускные. Пришла к нам в фонд, чтобы спасать. Отец в детстве спился, вот с тех пор и кидается Саша в омуты, чтобы за патлы вытаскивать всевозможных активно сопротивляющихся утопающих. Сначала двоечникам в школе домашку делала и в каждого влюблялась так, что сердце разрывало от жалости, а теперь, вот, — ключевая фигура целого фонда по борьбе с домашним насилием. И это в ее неполные двадцать лет. Сидит и придумывает пост-оправдание.

У меня отец тоже алкаш, так что я этот фонд организовала. Нас с Сашей в принципе отличает одно: ее отец запил, и мать выгнала его из дома, мой отец запил, а у моей матери комплекс жертвы, так что он до сих пор отравляет жизнь нашей огромной семье. Я организовала фонд, компенсируя свою травму, Саша на меня работает.

— Ну как, Сашуль? Про баб получается?

Саша раздраженно отмахивается от меня.

— Поняла, не мешаю.

Удивительно, на самом деле, было услышать от нее «бабы». Сашулька пришла к нам, вдохновившись постами в паблике. Услышала, как мы между собой дур наших называем, чуть не сбежала. Еще бы! В постах у нас птички, зайки, девоньки. Шмарам, телкам и дурам кто деньги понесет?

Но вот как с ними сюсюкаться, если каждая вторая обратно к мужику своему в койку лезет? Он ее ногами по животу, без еды неделю, без денег месяцами, ты ее вытащила, дитачек еешних пристроила в садик, ей, болезной на всю голову, работу нашла, а она через месяц: «ой, пришел, цветы подарил, предложение сделал, простила я, больше ж не будет!». Ну, дура же? Шмара, же? У нас психологини, которые на общественных началах, на стенку лезут от этих идиоток, а нам что прикажете делать? Птичками их звать?

— Аль, — зовет меня Саша. —Посмотри, как тебе?

Оборачиваюсь, склоняюсь над маком, смотрю на текст: «Мы, фонд «Ты — Сила», обращаемся ко всем нашим жертвователям». Вижу, Сашка немного отстранилась, дышит в сторону. Наверное, у меня изо рта воняет. Точно, привкус противный.

Продолжаю читать.

«Отчетность есть, мы предоставим ее в скором времени. В квартире фонда не живут наши волонтеры. Мы поменяли шелтер, где жили подопечные, ради безопасности, а квартиру по старому адресу шелтера снимаем сами. Мы глубоко оскорблены обвинениями, ведь…»

— Сань, — говорю я, — вот все херня, кроме этой строчки: «мы всю жизнь живем и боремся против страшной системы безразличия». Вот это хорошо, вот это сильно. Про политику ни слова, но хомячки и феи решат, что мы про нее. Только перефразируй, а то у тебя «жизнь живем», криво звучит.

— А остальное? — спрашивает Саня, елозя жопой по кухонной табуретке.

— А остальное — хрень собачья. Переписывай.

— Аль, но я понять не могу.

Сашка тянется к моей пачке. Я наблюдаю за ней с любопытством. Она достает и прикуривает сигарету, неумело затягивается, начинает кашлять. Прокашлявшись, открывает рот. Заранее знаю, что сейчас Сашка ляпнет что-то высокоморальное и наивное.

— Аль, но мы же действительно эту квартиру на средства фонда снимаем.

— Нет, Саш, ты идиотка совсем или притворяешься? — начинаю я, но не успеваю отчитать Сашку как следует. На кухню влетает Никитка, тычет мне в лицо телефон.

— Аля, это финиш! — манерно и визгливо говорит он, выхватывая из Сашиных рук сигарету. — Аля, ты посмотри!

Вырываю у Никиты телефон, смотрю, как было сказано, на экран. Жирный заголовок: «Бывшая волонтерка фонда «Ты — Сила» подтвердила факт растраты». Вот тварь. Сама-то с тонущего корабля техники на пол-ляма прихватила, а теперь давай людям истину открывать.

— Давай, Никит, краткую сводку. И выкинь сигу, а. Голова болит.

Еще мигрени не хватало. Достаю жвачку, морозно-мятная, то, что нужно.

— Ну, — говорит Никитка, — весь движ происходит в пабликах и на форумах. Вася, конечно, масла в огонь знатно плеснула. Рассказала в интервью, что отчетности у нас нет, зарплаты мы не платим, деньги все на макбуки и эту квартиру потратили. Говорит, баб мы вместо того, чтобы селить в наш шелтер, по ночлежкам и хостелам распихиваем. Общественность негодует, конечно.

— Да плевать мне на общественность, Никит, давай по существу, а.

— Дали комментарии юристки и психологи.

Я строго смотрю на Никитку.

— Психологини, — поправляет он под моим тяжелым взглядом. — В общем, все, кого нанимали последние полгода, заявили, что мы с ними не рассчитались. Еще пошли слухи, что ты своего отца водителем для баб пристроила с зарплатой в шестьдесят косарей.

Киваю. Не в шестьдесят, а в семьдесят. Мама дачу захотела.

— Еще бойцы с форумов собираются писать заявление в Следственный комитет. — Никитка весь сжимается, пока озвучивает последнюю новость.

— Вот это плохо. Очень плохо, Никит. Если дойдет до проверки, СМИ уже молчать не станут.

— А почему они вообще молчат? — спрашивает Саша.

— Санек, ну ты чего? — поворачивается к ней Никита. — Они ж нам такие дифирамбы пели, всех агитировали копеечки в фонд нести. Думаешь, очень им хочется приносить читателям тысячу извинений и подрывать свою репутацию?

— Слушай, Никит, — говорю я и чувствую, как просыпается внутри надежда. Головная боль проходит. — А отчетность-то у нас есть! В паблосе раз в месяц мы же цифры какие-то публиковали, никаких претензий не было.

— Аль, — отвечает Никита таким тоном, что надежда сразу же исчезает, — наша отчетность, если ее можно вообще отчетностью назвать, сейчас никого не устроит. Мы же тупо писали, сколько пришло, сколько ушло. Без чеков, выписок из банка, вообще без всего.

— Никит, — хриплым голосом спрашиваю я, — Никита, скажи мне, мой милый человек с высшим бухгалтерским образованием, почему мы так делали?

— Ну, — Никитка смотрит на меня, вытаращив глаза, — ну ты сказала, что всем насрать.

Хочу выругнуться. Отступаю к окну, тру виски в надежде прогнать вновь нахлынувшую головную боль. Думаю.

А раньше было так просто. Решили два года назад спасать баб от абьюзеров, вот и спасаем. Мы ж идейные, классные, благородные. Сами абьюз пережили и пошли в мир причинять добро и радость. Я этот фонд лично придумала, нашла на дне бутылки вискаря, когда от своего мудака сбежала.

Поначалу-то, конечно, собирались сделать все, как у людей. Чтоб чеки, выписки, мероприятия. Отчетность вели, о планах рассказывали. Кодекс изобрели. На крупные фонды засматривались: Московские, Питерские. А нахер оно никому не нужно было, только время тратили. Выложили отчет — три просмотра. Сделали в онлайне круглый стол — никто не пришел. А раз никому не интересно, зачем себя и других насиловать? Решили, будем особенными, не как все. Вот зачем нам системная благотворительность, если она главному делу, спасению телок нашего Мухосранска, мешает?

И тогда поперло. Может, просто совпало, но, как только мы увеличили число душераздирающих историй и сократили количество цифр, о нас внезапно заговорили. Сначала блогеры, им-то для имиджу хорошо раз в год о благотворительности вспомнить, потом остальные подтянулись. Деньги нести народ стал, как сумасшедший. Дай бог, один из десяти подписчиков чеки попросит глянуть, так его наши жертвователи сердобольные заклюют в минуту. Мол, некогда нам, мы женщин из ада вытаскиваем.

Вся эта «растрата» как-то случайно, сама собой получилась. Деньги хлынули, мы бабам квартиру сняли. Пять комнат, джакузи, роскошь. А к ним мужики по ночам ломятся, соседей будят. А у них дети на обоях рисуют. А они срутся друг с другом до трех ночи. Джакузи патлами так засорили, что до сих пор не работает. Решили, бог с ними, будем в хостелы селить. Но квартира-то снята уже, жалко терять. Конечно, въехали мы в нее всем золотым составом. Куда деваться? Потом то у одной волонтерки комп сломается, то другая телефон в унитазе утопит. Деньги ж есть. Накупили фонду техники, работайте на здоровье. Мать как-то в слезах позвонила, умоляла отца на работу взять. Ну, нам водители всегда нужны, взяли.

И нормально все шло, работало. Средств и на нас, и на дур наших хватало с лихвой, пока о фонде не забыли. И деньги не стали кончаться.

Усилием воли обрываю цепь воспоминаний. Никита и Саша смотрят на меня растерянно, как-то по-щенячьи. Я им нужна. Вздыхать буду вечером с бутылкой. Сейчас надо решать проблему.

— Никит, чего думаешь? Какой план действий?

— Не знаю, Аль, наверное, можно на эмоции надавить, — медленно говорит Никитка. — Все это слезливое всегда работало.

— Слушайте, — подает голос Сашка, о существовании которой я за это время благополучно забыла. — Слушайте, а что, если нам результат показать?

— А вот это ты молодец, Сашулька! 

Я даже как-то воодушевляюсь.

— Давай, Никит, звони бабам. Кто у нас сейчас подопечные?

— Ну, — отвечает Никитка, — есть Катя, помнишь, мы ей двоих детей отсудили у мужа?

Киваю.

— Но Кате мы обещали денег дать. Сначала на съем комнаты, потом сказали, чтобы сама снимала с первой зарплаты, а мы ей на месяц жизни средств подкинем.

— Ну?

— Ну не подкинули, — Никита разводит руками. — Из-за этого ими опека вроде теперь интересуется.

— Звони Кате, пусть приезжает. Пообещай ей, что получит деньги, как только отснимется и скажет, что она нам благодарна. Кто еще?

— Есть Вика.

— Мы ей тоже что-то должны?

— Нет, но Вика только из больницы. Помнишь, ей наш бесплатный психолог наговорил херни, она с дуру вешаться пошла?

— Никит, ну ты ж сам понимаешь, нахер нам такая Вика. Кто еще?

— Только одна остается.

— Ребят… — почти шепчет Саша. —Ребят, у нас реально три подопечных и все? Просто…

— Ой, Сашк, да заткнись ты, — резко перебиваю я.

— Нет, Аль, я вообще-то тут о сотнях спасенных женщин пишу! — судя по голосу, у Сашки сейчас начнется истерика. — Вы же говорили, у нас их куча! Просто для анонимности волонтерам всех не называют. Там жертвователи в комментах орут, что в благотворительности разочаровались! А я им вру дальше, что ли?

— Сашуньчик, — я подхожу к ней, мягко кладу руку на плечо, говорю ласково, как с ребенком, — ты пишешь о сотнях, потому что люди — идиоты, которым масштаб подавай. Кодекс помнишь? Одна спасенная жизнь — уже победа для нас.

Саша вроде начинает успокаиваться. Я слегка поглаживаю ее по спине.

— Во-от, а если ради одной спасенной жизни надо, скажем так, приукрашивать, то оно того стоит. Правильно же, Никит, говорю?

— Правильно. Но Аль, про последнюю ты и так знаешь.

— Айгуль?

— Именно. Нам ее светить нельзя. За ней пол Чечни родственников и неравнодушных охотятся.

Ну, конечно, Айгуль. Дура семнадцатилетняя, которую мы на пике донатов беременную из Чечни вывезли. Папаша продал мужу в шестнадцать, бабенка не выдержала, нам написала. Год назад спасли, а джигиты все не успокоятся. На родину хотят вернуть.

— Никит, здесь я решать буду, что можно, а что — нельзя. Что думаешь, Саш, Айгуль — результат?

— Ой, еще какой! — улыбается Саша. — Карапуз у нее ну просто прелесть.

— Слушай, Аль, а это не опасно? Охрану-то мы распустили... — не унимается Никита.

— Да чего опасного? Привезем ее тайно, отснимем и увезем. Мы ж для нее реально все сделали. И охрану сколько времени оплачивали, и роды организовали, и живет она, между прочим, на наших хлебах. А история у нее какая! Помнишь, Никит, сколько бабок мы подняли с одного только поста о ней?

Никита возражать не стал. Знает, себе дороже.

— Тогда я пошел звонить.

— Звони, Никитушка, звони. А ты, Сашка, пиши давай. На чем мы остановились? «Вопреки, против системы», да? Пиши «наперекор», красивше будет.

***

Бабы приехали быстро. Айгуль с ее трогательным хиджабом и орущим дитем привез мой отец. От него подозрительно не разило спиртягой. Катя приехала сама и с порога потребовала поклясться всеми святыми, что после съемок мы сразу же дадим ей денег. Никиту пришлось отправить в «банкомат». Денег у нас для Кати, конечно, не было, так что перед Никитой стояла задача торчать в ближайшем кафе, пока мы все не отснимем и не отправим эту дуру домой с обещанием точно-точно, буквально через пять минуточек кинуть денег ей на карту.

— Ну, Катюш, вы первая, — своим фирменным глубоким и мягким голосом говорю я.

Саша включает камеру тринадцатого айфона, Катя начинает тарабанить написанный нами текст:

«Я благодарна фонду «Ты — Сила». Я пришла к ним ночью босиком, побитая, без документов. Теперь…»

— Аленушек, — зовет меня отец. — Отойдем на секундочку?

Соглашаюсь.

— Аленушек, тут такое дело… — отец мнется, теребит край куртки.

— Пап, если денег надо, то иди на хер.

— Нет,  — говорит отец, — как раз денег я нашел.

Я не успеваю спросить, где. Дверь слетает с петель, в квартиру врывается шестеро парней. По их широким плечам, агрессивным крикам и яростным лицам явно кавказкой национальности сразу понятно, зачем они здесь.

Все случается быстро: вот Катя, стоит, забыв закрыть рот, и пялится в пустоту, вот Сашка, бледнея, сползает по стене. Вот Айгуль с младенцем на руках кидается в ноги к громилам, вопит, что мы ее похитили, а она невиноватая. И правильно делает. Мужики хватают Айгуль с ребенком, зачем-то роняют на пол огромный шкаф в коридоре, исчезают. Несколько секунд еще слышны истерический плач младенца и причитания Айгуль, дальше на нас обрушивается звенящая тишина.

— Прости, Аленушек, — после недолгого коллективного молчания говорит отец. — Я как раз об этом предупредить хотел.

Хочется подойти к нему, вцепиться в плечи и хорошенько встряхнуть. «А смысл?» — спрашивает внутренний голос. Я немного успокаиваюсь. Действительно, смысла-то никакого.

— Тебе заплатили хоть?

Я надеюсь, что ему станет хоть капельку стыдно.

— Меньше, чем обещали.

Отец горько вздыхает.

Действительно, что с алкаша взять? Совесть? Делаю глубокий вдох, глубокий выдох. Поворачиваюсь к бабам.

— Катя, — говорю я, — езжай домой.

Катя молча идет в коридор, с трудом перелезает через рухнувший шкаф, хлопает дверью.

— Саша, — зову я. — Саша.

У Саши стеклянный взгляд. Мне хочется просто взять из холодильника упаковку пива, уйти в свою комнату, залезть с головой под одеяло и долго, долго рыдать. Нет, это все потом, сейчас надо взять себя в руки.

— Саша, чего разлеглась? Иди к ноуту.

Саша встает с пола, идет к столу, пошатывается.

— Садись, — приказываю я. — Садись и пиши.

— Что писать? — спрашивает Саша.

Я молчу, жду озарения. И оно приходит, кончики пальцев начинает покалывать, я улыбаюсь: да, то, что нужно.

— Пиши: «сегодня из-за отвратительных, грязных сплетен, касающихся нашего фонда, мы лишились одной из подопечных. Девушка А., чью историю вы, конечно, помните, услышав печальные новости, моментально сорвалась из засекреченного шелтера в офис, чтобы поддержать наших сотрудниц и сотрудников в трудные времена и выразить им свою благодарность. Не предупредив нас, она нарушила главный запрет: «не покидать убежище». А. пыталась помочь фонду «Ты — Сила» восстановить доброе имя. Это был порыв благородной, уникальной души. К сожалению, риск для А. оказался слишком велик. Ее нашли и отобрали у нас силой. Мы боролись, поверьте, мы боролись».

Саша стучит по клавишам.

— А дальше, Сашуль, добавляй пассаж про «вопреки системе», над которым мы работали. И дави, Сашенька, дави на эмоции. Айгуль теперь — наше социальное доказательство. Не станет же баба с дуру мчаться защищать плохой фонд, правильно? Видео приложи. Ты ж наснимала что-то, пока в обморок падала?

— Там только ноги видно.

— И хорошо, Саша, хорошо. Знаешь же — не тронь говно, вонять не будет.

Поворачиваюсь к отцу.

— Папа, ты звони Никите, пусть возвращается.

Отец достает телефон, отходит на несколько шагов, что-то там говорит в трубку.

— Аль, а ты что делать будешь? Надо же звонить ментам, в посольство, фиг пойми куда, но звонить-то надо! — Саша чуть не плачет.

— Успокойся, Сашунь, не истери. Айгуль уже ничем не поможешь.

— А мы? А фонд?

— А фонд закрываем. Годик поработаем на настоящих работах, шумиха уляжется… — я беру сигарету, прикуриваю, затягиваюсь, выдыхаю. — Новый откроем. Продолжим великое дело.

Умолкаю. За окном сгущаются сумерки.

— Люди запомнят историю благодарной девицы, которая с дитем на руках прибежала защищать фонд, спасший ее когда-то. Приперлась, рискуя собственной жизнью и жизнью своего ребенка. Остальное забудется. Красивая история всегда побеждает. Айгуль нашу версию из Чечни уж точно не опровергнет. Кате денег дадим и макбук сверху.

— Но Аль, неправильно это как-то… — нудит Саша.

— А кодекс помнишь? — кричит из коридора Никита. — Одна спасенная жизнь, все такое!

— Айгуль и была нашей одной спасенной жизнью. — Саша бурчит себе под нос, так что ее никто, кроме меня, не слышит.

— Аленчик, — жалобно зовет отец. — Аленчик, только вот, когда новый фонд открывать будешь, давай ты системно к вопросу подойдешь. Чтобы не чисто на идее.

Я соглашаюсь. В этот раз нас спасло чудо.

— Не переживайте, — говорю я, улыбаясь. — Все восстановим, все сделаем, как надо. В конце концов, у вас есть я, а я…

Делаю драматичную паузу и торжественно заканчиваю предложение.

— Я — та еще сила.

 

#наперекорсистеме #конкурс_alterlit