К вопросу об индивидуальности миропонимания
Много различных баек сочинило человечество за время своей исторической сущности. И даже эта самая пресловутая идея рая есть, на мой взгляд, некий логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, эта мысль, не идет; ибо за Раем – пустота. Т.о. рай – тупик, конец всяческой материи, данной нам Ильичем незахороненным на ощупь и согласно немыслимым расчетам ботаников.
Ну, а в тупике (вспомним социализм, коммунизм, оппортунизм и т.п.) нет никаких границ. А коль скоро мы выражаем думы свои языком, то и он, этот самый язык-то – меняется, например, у самых простеньких существительных типа рама-мама почва ускользает между ног наших, а из-под них во все стороны исходит эта самая настороженная условность. Ну, нечто в виде нимба над нашими орудиями мысли.
Я как-то вдруг ощутил, что язык, коим мы пытаемся выразить свои побудительные реакции, какой-то многозначный и в то же самое время тупиковый, ну, что-то вроде замкнутой сферы: за какое слово ни возьмись, оно все равно не отражает той точной мысли, которой на исходе своего существования в этом мире хотелось бы поделиться. С окружающими. Короче, наблюдаю некий абсурд в грамматике (как системе) в целом. Ну, а выводы, как пел в своей известной песне Юлий Ким – «…за вами, наше дело – доложить, наше дело знаем сами: Ваше тело сторожить!..»
А поскольку я отстранился от всяческой социализации, то не имею права, да и не хочу отменять существующий миропорядок и объявить новое время. Но, будучи неким виртуальным учеником А. Платонова (ну, так я себя именую), то где-то в чем-то сам себя подчиняю языку нашей эпохи, нашего переходного времени «из ниоткуда – в никуда», ибо угадываю в нем нечто меняющее представление о сущем, одновременно узрев в нем неизведанную бездну.
Может быть поэтому я и пытаюсь из примитивных слов составлять новые понятия, лишенные какого бы то ни было реального содержания.
Кстати, если за стихи капитана Лебядкина о таракане Ф.М. Достоевского можно считать первым писателем абсурда, то приплюсовав сюда таких деятелей подобного рода занятия как Франца Кафку, Джойса, Самюэля Беккета то, вот, и возникает реальная подоснова для существования сюрреализма, как некоего индивидуального мироощущения.
Отсюда получается, что язык, которым я пытаюсь пользоваться, не вполне тождественен в обычном восприятии, однако, порождает некий фиктивный мир. Ну, а я – его заложник.