Мураново, музей-усадьба Тютчевых

Иногда съезжу куда-нибудь на выставку или экскурсию и потом вроде бы надо уже написать об этом, потому что из рукава падают накопившиеся еще более свежие экскурсии и выставки, но впечатлений и материала так много, что не знаешь, как все это оформить, выразить и преподнести. Бывает еще выходишь с экскурсии с явственным ощущением несоразмерности того, что увидел, и глубины темы. Начинаешь рыть разные источники, читаешь и так закапываешься, что снова ничего не можешь выразить и сидишь в прострации, словно косноязычная снулая рыба. Про Мураново я как раз не знаю, как это выразить, поэтому в надежде, что начну, а там распишусь, начинаю и прошу не судить строго. Ну или судить, я все равно начинаю!

Друзья. Хочу пригласить вас на прогулку по прекрасному парку и усадьбе, с которой связаны замечательные литературные традиции.

И вот еще, как начать.. Например, классически шаблонно. Все сразу должны подумать, что автор спит с томиком стихов под подушкой и не чает, как бы провести выходные под сенью пыльных фолиантов. Увы, но нет. Автор на самом деле конкретно в те места ездит на источник за водой. Да, это далеко, но автор любит дорогу и слушать радио, ну и рад сэкономить опять же на канистрах с водой, хотя, какая экономия в разрезе цен на бензин, я не считала. И вот, ездила, ездила, на повороте всегда проезжая указатель «Мемориальный музей-усадьба Ф. И. Тютчева». Продолжая откровения, скажу, что конкретно фамилия Тютчева навевала на меня ужасную тоску и вьетнамские флешбеки школьного урока литературы, где училка вот-вот дойдет до твоей фамилии, а ты за перемену как-то неважно вызубрил заданный накануне стих. Поэтому я и не думала сворачивать в ту степь, и так бы ничего и не узнала, если бы мне не надоело готовить.

Там на повороте виднелась лавка из категории «деревенское все, прямо из-под курочки, коровки, уточки». Поддавшись гастрономическому любопытству и в надежде прикупить домашних полуфабрикатов, повернули «на Тютчева». А проехав буквально пару сотен метров, обнаружили совершенно сказочные ландшафты. И знаете, там сразу как-то становится ясно, что эти холмы и река и поля — они сохранились в первозданном виде еще с прошлых веков. Порывшись потом в источниках, я узнала, что да, так оно и есть. Это всё созерцали еще хозяева имения в далеком тысяча семисот каком-то году. Не знаю, почему, но эта картина сначала заставляет сердце упруго сжаться, а потом напитавшись покоем и красотой, расслабленно отпустить.

Еще я узнала, что с конца перестроечных восьмидесятых музей не работал целых четырнадцать лет, а в нулевые годы три холма за рекой и поле сразу за забором усадьбы хотели отдать под застройку коттеджей, дошло до самых высоких инстанций, и эти исторические виды отстояли. Можно представить масштаб этой победы, потому что в Подмосковье застроено уже буквально все и очень плотно. 

С таким приземленно—мещанским началом было бы странно предположить, что я тут же, сломя голову, ринулась брать экскурсию по господскому дому. Нет, нет и нет. Я просто пошла гулять. Простите, что начинаем не с парадного входа, но просто поймите, как я полюбила это место. Я приезжала потом сюда еще три раза! За настроением, пирогами и земляникой. Дело в том, что помимо прочего, на территории в бывшем амбаре сейчас находится кафе, куда никаких билетов покупать не надо, а нужно просто попасть внутрь. Больше вам не захочется ничего. Только есть эти пироги и умирать от восторга.

В меню так же присутствуют щи с кислой капустой и ананасами, блинчики, сто видов разного варенья и земляника, собранная в лесу за рекой и перетертая с сахаром. Умереть не встать.

И все это сделано с такой душой, просто как будто ты зашел сюда в гости, не в кафешку при музее, а на самом деле в гости к очень хлебосольным и доброжелательным людям. На деревянных столах льняные скатерти, на них маленькие вывязанные крючком тыквочки. На полках и в буфете — подлинная посуда из барской кухни. Возле умывальника висит старинное зеркало. Но больше всего меня тронули томики со стихами Тютчева, которые там прилагаются к каждому прибору. То есть, то, за что мама в детстве меня постоянно ругала (я обожала читать за едой), здесь очень продуманно поощряется, и совсем нет никакого пафоса или ненужного трепета, все для людей и ради людей. Бери щец, садись читай и радуйся.

Пока я хлебала щи, возникли вопросики. Во-первых, почему и зачем ананасы в супе, во-вторых, при чем тут Лев Николаевич Энгельгардт, чьё эпичное меню обеда висит в кафе на самом видном месте:

Тут нужно немного сосредоточиться и следить за руками, так как имение тесно связано с историей четырех фамилий. Начнем с героя русско-турецкой войны, генерал-майора в отставке, бравого Льва Николаевича Энгельгардта. Первой хозяйкой имения была его жена, Екатерина Петровна Татищева, дочь русского ученого, историка и государственного деятеля, Петра Алексеевича Татищева. К слову, Татищев имел титул великого мастера всех русских масонов, но про масонов планируется отдельная невыразимая история из разряда «не передать словами», поэтому не будем отвлекаться.

Ниже на картине художника Барду К.И.  1816 года изображен портрет семьи Энгельгардт. (Из-за неровного освещения в музее, некоторые картины я буду брать из открытых источников в сети)

В детстве будущий генерал, играя с мальчишками, частенько изображал полководца Румянцева, а когда подрос, военные кампании как раз прошел под его руководством и под началом Суворова. Энгельгардт искренне полагал, что быть дворянином, значит честно служить родине, надев мундир. Выйдя в отставку, Лев Николаевич написал очень подробные и обстоятельные воспоминания, а про самого генерал-майора есть отрывок в «Детских годах Багрова-внука» С. Т Аксакова:

«Из военных гостей я больше всех любил сначала Льва Николаевича Энгельгардта: по своему росту и дородству он казался богатырем между другими, и к тому же был хорош собою. Он очень любил меня, и я часто сиживал у него на коленях, с любопытством слушая его громозвучные военные рассказы и с благоговением посматривая на два креста, висевшие у него на груди, особенно на золотой крестик с округленными концами и надписью: «Очаков взят 1788 года 6-го декабря». Я сказал, что любил его сначала; это потому, что впоследствии я его боялся, он напугал меня, сказав однажды:

— Хочешь, Сережа, в военную службу? Я отвечал:

— Не хочу!

— Как тебе не стыдно, — продолжал он, — ты дворянин, и непременно должен служить со шпагой, а не с пером. Хочешь в гренадеры? Я привезу тебе шапку и тесак!»

По всему — прекрасный был человек.

Старшая дочка генерала, Анастасия Львовна, подросла и вышла замуж за поэта Баратынского, а после унаследовала имение. Собственно, история музея начинается, наверное, с этой точки, потому что Энгельгардты жили в доме, который не сохранился до наших дней. Весь дом и другие постройки выполнены по чертежам и эскизам Баратынского. Там же под навесами в те времена был устроен зимний сад с оранжерейными растениями и теплицы, в которых помимо обычных яблок, груш и огурцов с помидорами, вызревали не только персики, но и ананасы. Смешно, но в те времена не знали точно, что, собственно, делать с ананасами, и их, как капусту, мочили в бочках и добавляли в щи. Вот и разгадка прекрасного супа из кафе, это старинный «оранжерейный» рецепт.

Начинается дом с длинного коридора, здесь можно увидеть печь, выложенную белыми изразцами с рисунками, которые сделал сам Баратынский. Наверху потолочное окно для дневного освещения. Дом на самом деле весь деревянный, но сверху обложен кирпичом, это тоже задумка хозяина с целью сохранения тепла зимой и прохлады в летнее время.

В детстве Евгения Баратынского воспитывал итальянец, Джьячинто Боргезе, и так красочно и пылко рассказывал о своей Родине, Италии, что будущий поэт с самого юного возраста мечтал когда-нибудь увидеть эту страну. В 12 лет он поступает в престижный Пажеский корпус, чтобы посвятить себя военно-морскому делу, но в 16 за совершенный глупый проступок его исключают из учеников без возможности восстановления и без права быть офицером, отныне он мог пойти только в солдаты, что Евгений и делает, поступив в Егерский полк. На службе ему удается познакомиться с Кюхельбекером, бароном Дельвигом, а через него с Пушкиным. Баратынский серьезно увлекается поэзией, пишет стихи, посещает литературные салоны, публикуется в различных изданиях. Отслужив и удалившись от дел, живет в Мураново:

Я помню ясный, чистый пруд;
Под сению берёз ветвистых,
Средь мирных вод его три острова цветут;
Светлея нивами меж рощ своих волнистых,
За ним встаёт гора, пред ним в кустах шумит
И брызжет мельница. Деревня, луг широкой,
А там счастливый дом… туда душа летит,
Там не хладел бы я и в старости глубокой!
Там сердце томное, больное обрело
Ответ на всё, что в нём горело,
И снова для любви, для дружбы расцвело
И счастье вновь уразумело.

Отстроив новый дом, Баратынский наконец осуществляет свою мечту и с женой и тремя из их девятерых детей отправляется в путешествие по Европе. В Неаполе у Анастасии Львовны случился нервный припадок. Поэт был  впечатлительным и ранимым, на следующий день его настигли головные боли, и он скоропостижно скончался от сердечного приступа. По возвращении домой Анастасия Львовна понимает, что больше не может находиться там, где все напоминает о любимом муже, и уезжает в казанское имение. Владельцами Мураново становится младшая дочь Энгельгардтов, Софья Львовна и её муж, Николай Алексеевич Путята.

Фамилия Путята мало что говорит современникам, а между тем это был видный литератор, мемуарист, председатель тогдашнего Общества любителей русской словесности. Наконец, единственная дочь Путят, Ольга Николаевна Путята выйдет замуж за Ивана Федоровича Тютчева, младшего сына поэта Тютчева. Таким образом, Тютчевы — последнее поколение владельцев усадьбы Мураново. Иван Федорович занимал должность мирового судьи на протяжении пятнадцати лет, и он же со своей женой создал музей имени своего знаменитого отца. Помимо этого, Иван Федорович был страстным коллекционером. В его коллекцию входило множество редких книг, фарфор, живопись, графика. Дело отца по сохранению и поддержанию музея продолжил сын Ивана Федоровича и внук поэта Тютчева — Николай Иванович Тютчев.

Имение еще при Путятах посещали Н. В. Гоголь, С. Т. и К. С. Аксаковы, Е. П. Ростопчина. В комнате «двух поэтов», бывшей когда-то кабинетом Баратынского, а после Ивана Тютчева, хранятся издания стихов и документы, связанные с их творчеством, а так же с жизнью отца Ивана — поэта Федора Ивановича Тютчева.

— Сам-то он не жил здесь, нееет! Он же дипломатом был, за границами служил, а тут его сын жил. Похоронен вон у церковки.

Кто эта тетушка, которая обметает лавочку от листвы, я не знаю. Судя по бойкости изложения, одна из работниц музея, но я у нее ничего не спрашиваю, трескаю пирог в свой первый приезд сюда и глазею по сторонам. В отдалении, действительно, виднеется старинная маленькая церковь, где идет служба, церковь действующая.

— Они и дом-то сохранили, потому что сразу, как новая власть пришла, сделали его именно «литературным памятником», если бы назначили, как многие другие усадьбы — музеем дворянского быта, иии, разорили бы все да пожгли. А так сразу стали музыкальные вечера устраивать да солдат с крестьянами в гостиные приглашать, оно так и осталось все, считай, нетронутое, — бормочет тетушка. Я продолжаю смотреть по сторонам, ощущение такое, словно попал в заколдованное место, и метнувшийся из-под крыльца пестрый котяра сейчас заговорит человеческим голосом.

— И Ленин, конечно, помог.

Тут я, уже забыв, что надо жевать, останавливаюсь с набитым ртом и продолжаю слушать.

-Ленин-то любил его, дааа. Прям вот всегда у него на полке около стола книга обязательно стояла, а как же. Зайдешь, а там сразу в глаза бросается — Тютчев Федор Иванович, стихи. И домик оставили потомкам, оставили, да. Воон там, небольшой, видите. Это у них как дача, до сих пор приезжают.

— Прямо как на дачу?

— Ну а что такого. Это же все их вообще-то, как на дачу. Хорошие, интеллигентные такие.

Я в некотором замешательстве пытаюсь представить, каково это, когда по твоей даче каждый день шатается толпа чужих людей с колясками, орущими детьми и целыми автобусами экскурсионных школьников.

Федор Иванович на самом деле блестяще учился и делал большие успехи в постижении древнегреческого, латыни и итальянского языков благодаря учителю Семену Раичу, который, закончив духовную семинарию, поступил еще и в Московский Университет, став магистром словесных наук. С его помощью будущий поэт уже в двенадцать лет переводил оды Горация. Все это способствовало его последующей службе в коллегии иностранных дел и работе в дипломатической миссии в Мюнхене. Там молодой Федор Иванович знакомится с философом Фридрихом Шеллингом, поэтами Иоганном Гете и Генрихом Гейне. А так же с красавицей Амалией фон Лерхенфельд, внебрачной дочерью прусского короля Фридриха-Вильгельма III, в которую влюбляется и чуть не стреляется из-за нее на дуэли. Много позже, когда Тютчеву было 66, а баронессе 62, они встретятся на водах, и поэт посвятит ей стихотворение «Я встретил вас и все былое..»

В этом месте автор слегка упоролся писать, поэтому объявляется музыкальная пауза! 

 

Сразу после возвращения на Родину, Тютчев женится на Элеоноре Петерсон, вдове русского дипломата, от которого у нее осталось четверо сыновей, и которая была старше поэта на три года.

Я стала искать информацию о том, каким человеком был Тютчев. Ну хотя бы какие-то скупые характеристики, потому что, согласитесь, жениться на вдове с огромным прицепом, как сейчас сказали бы некоторые не совсем товарищи, под силу только человеку особо одаренному, не побоюсь этого слова, светлому, романтичному и не испорченному жизнью. 

Из дневника Долли Фикельмон: 

«18 июля 1830... я познакомилась с очаровательной женщиной, госпожой Тютчевой, урожденной Ботмер из Мюнхена... Она еще молода, но так бледна, так хрупка и имеет такой томный вид, что можно принять ее за очаровательное привидение... Муж ее – человек в очках, очень некрасивый, но блестящий говорун».

А вот свидетельство  Петра Андреевича Вяземского:

Несмотря на внешнюю тщедушность, в нём ощущалась огромная внутренняя сила, завораживавшая женщин, делавшая их пленницами его страстной любви. Остроумный, лёгкий в общении, обаятельный, он легко переводил знакомство с мужчинами в долговременные дружеские отношения. В любом обществе он сразу становился центром внимания.

От Тютчева у Элеоноры Петерсон родится три дочери, но, к сожалению, сама она покинет мир всего в тридцать семь лет. На долю женщины выпадет фатальная катастрофа — путешествие с детьми на корабле, где разыграется страшный пожар. Элеоноре удастся спастись самой и спасти детей, но здоровье ее будет бесповоротно подорвано. Через десять лет после смерти первой жены, поэт посвятит ей такие строки:

Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой —
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой…
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…

Возможно, на здоровье жены так же скажутся перипетии романа мужа с первой красавицей света, Эрнестиной Дёрнберг, которой увлечется наш пылкий романтик. Элеонора умирает, а Тютчев, по свидетельствам очевидцев, поседеет за одну ночь. Впрочем, всего через месяц Федор Иванович женится на Эрнестине.

Которая беззаветно любит гениального поэта и закрывает глаза на еще один роман мужа, который начнется, только лишь тот соберется посетить Смольный институт, дабы проведать своих дочерей от первого брака. Там, в Смольном, Федор Иванович познакомится с Еленой Александровной Денисьевой, которая младше поэта на целых двадцать три года. Елена Александровна так же преданно будет любить своего Федора и родит ему троих детей, но увы, вне брака, из-за чего ее перестанут принимать в свете, а родной отец проклянет и отвернется на долгие годы.

«Мне нечего скрываться и нет необходимости ни от кого прятаться: я более всего ему жена, чем бывшие его жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю».

Все четырнадцать лет, которые будет длиться роман Тютчева с Денисьевой, Эрнестина будет мужественно молчать и никак не попрекнет мужа. 

В  мае 1864 года Денисьева родила сына Николая и уже 4 августа умерла от скоротечного туберкулеза. Весной следующего года двое детей от Елены так же заболевают чахоткой и умирают. Поэт, совершенно сломленный трагической чередой утрат, напишет:

Накануне годовщины 4 августа 1864 года

1865г.

Наконец, после смерти Тютчева, когда жена Эрнестина (эта, поистине, святая женщина) распечатала завещание, стало известно о еще одной возлюбленной поэта, некоей Гортензии Лапп, которая родила от Тютчева двоих детей, и которой, как выяснилось в завещании, поэт завещал генеральскую пенсию, по закону полагавшуюся вдове. Если вы еще не догадались —Эрнестина последовала воле мужа и исполнила его желание.

Тютчев был страстной, увлекающейся натурой, слегка наивен и романтичен, рассеян, как и полагается творческой душе. 

По воспоминанию В.А. Соллогуба : 

«Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст... Между тем его наружность очень не соответствовала его вкусам: он был дурен собою, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но все это, все это исчезало, когда он начинал говорить, рассказывать; все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева».

Голос Тютчева слышится и сейчас. В этих стенах, которые сохранились благодаря сыну поэта и его внуку, до сих пор  живы обаяние и талант этого человека, великого поэта, о котором Лев Николаевич Толстой, в принципе, не принимавший поэзию: «Писать стихи — это все равно что пахать и за сохой танцевать, это прямо неуважение к слову», говорил так:

«По моему мнению, Тютчев — первый поэт, потом Лермонтов, потом Пушкин… Так не забудьте же достать Тютчева. Без него нельзя жить! Сила Пушкина, по моему мнению, главным образом в его прозе… Тютчев как лирик несравненно глубже Пушкина».

Чувствую, что я немного увлеклась и не могу остановиться, а вы, дорогие читатели, уже, наверное, заскучали. Расскажу забавную историю. Когда-то давно, когда Иван Федорович только открыл музей, из работников тут были только он сам и его домочадцы. Соответственно, охранников, как таковых, не существовало, и человек, гуляющий по дому, мог чуть отстать от группы и остаться в комнатах один. Так несколько раз из дома похищались ценные вещи. Иван Федорович философски относился к подобным казусам, он просто шел и выкупал из ломбарда утерянные картины и безделушки.

В гостиной, где заканчивается прогулка по дому, стоят чудесные часы. Однажды один из посетителей «задержался» в комнате и украл эти часы, думая, что они сделаны из чистого золота. Выйдя за околицу тут же отпилил две ноги у лошади, но золота в часах не оказалось вообще. С досады выкинул часы в сугроб у станции Ашукино и был таков.

— Что ж, еще один посетитель унес с собой свои впечатления, — меланхолично заметил Иван Федорович, возвращая часы домой.

И вот я тоже уношу свои впечатления, стоя в парке возле дома и вдыхая сырой осенний воздух.

— Этот дуб старинный, — каким-то интимным полушепотом докладывает нарисовавшийся рядом дядечка-охранник.

— Да? А сколько ему? — спрашиваю я.

— Почти двести лет, — отвечает он все тем же придушенным голосом, прикрывает ладонью рот и шепчет, кивая в сторону, — а вон тому почти триста. Там нужно желание загадывать. Только подойдите, обнимите дерево и исчезните.., — он мнется, подбирая слова, — в смысле, надо закрыть глаза и ни о чем не думать. Как бы оказаться в пустоте. Тогда придет одно желание, и его загадываете.

— А вы всем это говорите? Не рассказывайте никому больше, — тоже шепчу я и бегу обниматься с дубом.

Я загадываю, чтобы эта усадьба жила как можно дольше, а мы могли не просто рассматривать эти фотографии в сети, а приехать туда и гулять по парку, дышать этим воздухом, смотреть на холмы и реку и разговаривать с внезапно возникающими из ниоткуда хранителями музея. Чтобы мы были живыми, а не виртуальными, и оставались живыми всегда. 

 

#новые_критики #imhoch #alterlit #мураново #тютчев #баратынский #пир_духа