Судный день (конкурс)

Мой саппорт заболел и отъехал на больничку, поэтому товариться пришлось у другого дилера. Хмурого не оказалось, и мне было предложено закинуться таблетосами. Я согласился.

Выйдя на улицу, сунул руку в карман. В ладонь приятно лёг блистер с тремя белыми колёсиками. Вполне достаточно, в одно жало если. Если не делиться ни с кем. Хватит, чтобы приятно скоротать одинокий вечер. Я сыто ухмыльнулся и удовлетворённо сощурился на заходящее осеннее солнышко.

Оставалось разжиться колой, чтобы засадить в себя эту дрянь. Я так привык. Кола и колёса. Кол-энд-кол, ёпта. Вкусно, и вштыривает сильнее почему-то.

Можно было тупо зайти в ближайший маркет, но зачем? Это таблы берут лишь у дилера и исключительно за нал. Колу можно взять почти везде, и притом совершенно бесплатно. Зря мы, что ли, капитализм строили.

Я собирался дойти до ближайшего бургеркинга. Там я намеревался подрезать у жрущих мажоров безлимитный бумажный стакан, и, улучшив момент, нацедить из кеги вкусного бодрящего напитка, выбранного моим поколением. Вот только вместе с напитком мы выбрали кое-что ещё, о чём все предпочитают помалкивать, чтобы не пришлось с Госнаркоконтролем объясняться.

Я хотел уж было двинуться в путь, но остановился, залюбовавшись осенью.

Природа умирала. Всё живое умирает рано или поздно. Мы тоже когда-нибудь умрём.

К чему тогда эти бессмысленные барахтания, именуемые жизнью?

Ах, как красив был уходящий октябрь! В парках и скверах тихо и почти безлюдно. Деревья сбросили топовый прикид своих крон, и ветерок приятно шуршал этой желтизной по растрескавшемуся асфальту, чуть разбавлял золотом вымощенные тротуарной плиткой серые пустынные дорожки. В городском шуме шелест этот золотой был почти неразличим, и тем ценнее было услышать его в мрачной повседневности скучных, унылых буден.

— Молодой человек, листовочку возьмите! — зябко ёжившаяся девчонка, шмыгнув носом, вырвала меня из созерцательного настроения, сразу вернув в привычный ритм. — Мы сегодня концерт даём, вон там, — и неопределённо махнула рукой куда-то в сторону. — Вход и напитки бесплатно!

И сунула мне в руку листовку-флаер.

— А кола будет? — осведомился я, с интересом разглядывая разноцветный бумажный прямоугольник в своей руке. «Всего три концерта!» — значилось там. Далее шли название группы, адрес, и дни концертов. Сегодняшний день последний как раз. Через полчаса примутся колбаситься, определил я, глянув на время начала в углу флаера. Рядом совсем, дорогу перейти только.

— Да у нас, если честно, кроме колы, ничего больше и нет, — доверительно сообщила девчонка и смешно сморщилась, отчего сразу стала какой-то милой и родной.

— Ну а больше ничего и не нужно. Идём тогда на концерт твой, — сказал я, исподтишка разглядывая новую знакомую. Мягкая кошачья грация, приятный голос. Такой девушке хотелось довериться. Раствориться в безбрежности её голоса и глаз. Оторваться от гадости и суеты каждодневной. Прислушаться и услышать что-то внутри себя.

— Ой, а я не могу. Мне приглашения ещё нужно раздать.

И она потрясла внушительной стопкой разноцветной макулатуры.

— Давно стоишь здесь? — поинтересовался я. Судя по тому, как она пританцовывала, пытаясь согреться, часов около трёх, не меньше, определил легко.

— Часа три где-то, — подтвердила мои догадки девушка.

— А листовок сколько раздала?

— Вы седьмой, — вздохнула невесело и смущённо уставилась на носки ботинок.

— Ты неправильно раздаёшь потому что, — веско сказал я. — Ну-ка дай сюда.

И взял у неё из рук увесистую пачку.

Девушка попыталась было протестовать, но быстро сдалась. Видимо, хотела посмотреть, что же будет дальше.

А дальше было вот что.

Взмахнув рукой, я, подобно сеятелю, швырнул толстую стопку, целясь в группку людей, стоявших неподалёку на остановке в ожидании своих маршруток. Листочки закружились, красиво опускаясь, напоминая диковинных бабочек, по странному недоразумению оказавшихся в этой хмурой осени.

Люди недоумённо смотрели на этих бабочек.

— Халява! Промоакция! — что есть мочи завопил я. — Последний концерт! Вкусная кола и бесплатный вход!

Люди начали хватать листовки, поначалу настороженно-недоверчиво, затем всё смелее и смелее.

Привлечённые суматохой, подошли любопытствующие и тоже стали хватать, чуть ли не вырывая друг у друга из рук. Вскоре листовки были разобраны. Все. Подчистую.

— Понимаешь, людям ничего нельзя давать в руки. Они подозревают подвох и рефлекторно закрываются. Люди, они как собаки. Дай собаке мясо с руки, ещё неизвестно, станет ли есть. Брось на землю и отойди. И тогда непременно съест, — объясняю я и протягиваю руку. — Бежим скорее на твой концерт.

И мы, взявшись за руки, несёмся в направлении дороги. Позади остаются люди и листовки. Впереди — вечер, сулящий неожиданные открытия. День клонится к закату.

***

— Судный день близок! Все грешники неизменно попадают в ад! Вы же, поскольку пришли сюда, обретаете шанс на спасение и вечную радость! Всё в руках ваших, сёстры и братья!

Пастор надрывался вот уже полчаса, вещая про наказание и спасение, и пугая геенной огненной. Взгляд его пылал. Движения были резки и отточены.

Я от нечего делать разглядывал помещение, в котором оказался. Не очень большое, метров около тридцати, не больше, где-то на две трети оно было заполнено стульями. На стульях сидело примерно человек двадцать. Таких же неприкаянных, как и я. Томящихся в ожидании дармовых развлечений и халявной колы. Пришедших сюда в поисках пищи духовной и телесной.

Оставшаяся треть помещения представляла импровизированную сцену. Пара колонок, два микрофона. В углу небольшой пульт. Одна из стен была задрапирована белым, образуя задник сцены. Вот и всё.

Девчонка, раздававшая листовки, улизнула куда-то, едва только мы пришли, оставив меня в компании пастора и всех этих людей, объединившихся сегодняшним вечером в поисках бесплатных приключений.

— А сейчас вы услышите то, ради чего и пришли. Встречайте! — пастор, наконец, перестал прогонять телегу про спасение души, скромно устроившись за пультом. Заиграла тихая музыка, свет стал приглушённым. На сцене появилась девушка, в которой я с удивлением узнал давешнюю распространительницу листовок. Вот уж не думал, что она же и есть певица.

А потом началось волшебство.

Девчонка пела про одиночество в большом городе. Про то, как легко затеряться среди сотен тысяч таких же. И как трудно потом бывает себя найти.

Голос её, казалось, проникал в потаённые глубины души. Из глаз сами собой потекли слёзы. Я украдкой глянул по сторонам. Сквозь размытую пелену влаги увидел, что плачут почти все. Видимо, они чувствовали то же, что и я.

Между тем девушка закончила петь и снова скрылась где то сбоку сцены. Я медленно выныривал в реальность. Как водолаз из пучины.

Пастор поднялся из-за пульта и откинул занавеску. На подоконнике обнаружилось несколько бутылок колы и упаковка одноразовых стаканов. Все сгрудились около окна. Пастор разливал и беседовал, приглашая посетить занятия в воскресной школе. Несколько человек изъявили желание. Пастор удовлетворённо крякнул и скрылся, оставив бутылку колы и несколько стаканов. Кола была тут же выпита, стаканы смяты и брошены на подоконник. Вопросительно поглядывая друг на друга, все потянулись к выходу. Я остался один.

Прихватив с подоконника бутылку, в которой на самом донышке плескалось несколько недопитых глотков, я решил пойти отлить. По дороге зачем-то заглянул за задник сцены, где перед этим скрылись пастор с девушкой.

— Ну дай, а? Ну жалко тебе, что ли? Ну не могу я больше! Дай, сука!

Пастор и девушка стояли боком ко мне. Она что-то выпрашивала у него. В ответ он отрицательно мотал головой.

Неожиданно в зеркале напротив я увидел отражение девушкиного лица. Меня поразили её глаза. Я очень хорошо знал этот взгляд.

Такой же был у меня, когда не хватало на дозу.

Отражение уставилось на меня. Затем девушка повернула голову. Её глаза снова стали прежними, лучистыми и кроткими. Но я помнил то, прежнее выражение.

— Все разошлись, — как можно равнодушней сказал я. — Туалет у вас тут где?

— Проводи гостя, и потом закрыть не забудь, — обратился пастор к девушке. — Мне пора. Завтра, как обычно.

— Молодой человек, понравилось? Приходите ещё, — это уже мне.

Я в ответ неопределённо кивнул. Пастор пожал мне руку и скрылся за дверью.

Мы с девушкой остались вдвоём.

 

— Смотри, тут нет ни сигнализации, ни охраны, — говорила она мне. — Двери запираются как снаружи, так и изнутри. Можем на всю ночь зависнуть здесь. Ты только дай мне одну таблетку. Ну одно колёсико, ну пожалуйста!

До этого я помахал у неё перед носом блистером с тремя таблами, после чего спрятал его обратно в карман.

— Слушай, а хочешь, я отсосу тебе? Ну, хочешь? Ведь вижу, что хочешь. Ну одну таблеточку, а?

И она, прижавшись подрагивающим телом, задышала часто, зашептала непристойности.

Я молча достал блистер и, высыпав на ладонь таблетки, две тут же отправил в рот, запив прямо из бутылки остатками колы, а одну протянул ей.

 

***

Я сидел на стуле, спустив штаны и развалив яйца. Девчонка удобно устроилась у моих ног. Или неудобно. Меня это, в общем, мало волновало. Гораздо больше волновали девчонкины губы, исполнявшие на моей флейте чудесный ноктюрн под романтичным названием «хочу испить тебя до дна». Я смотрел прямо перед собой, на белый задник сцены. Задник расплывался и плохо масштабировался.

Мы только что закинулись таблами. Они уже начали действовать, но действие их ещё не достигло полной силы. Голос лишь подсел слегка и зрение поплыло. Но мы и не собирались ни о чём болтать и ни на что смотреть. В такие минуты не до болтовни.

Неожиданно я увидел на сцене девочку. Ту самую, которая сидела сейчас у моих ног, совершая ртом возвратно-поступательные движения, и немного помогая себе рукой. Причём она, девчонка, там же, у ног, и оставалась. И одновременно была на сцене.

Как это объяснить, я не знаю. Это не было галлюцинацией в привычном смысле. Да и не должно быть галлюцинаций от этого препарата. Дилер предупредил бы.

Я как будто видел девчонку в двух проекциях. Какой она могла быть, и какой стала. Чистая, невинная, мадонна почти, только вместо младенца микрофон баюкает в руках. И наглая тварь, за полдозы присосавшаяся ко мне, будто пиявка.

Вдруг я почувствовал себя всемогущим. Я — вершитель судеб! Хочу — казню, хочу — милую. Могу прямо сейчас отбросить девку эту ногой от себя.

Её бледное лицо теряется на фоне белого задника, почти сливаясь с ним. В удивлённых глазах застыли испуг и боль. Нужно выделить белое на белом как-то, думаю я и поднимаюсь со стула.

Через несколько минут на месте лица возникают грубые красные мазки. Словно торопливый художник спешил и накладывал их впопыхах, плохо смешав краски, отчего красное выглядело неестественно красным. Задник тоже быстро окрашивается в революционный колер, и лицо снова сливается с фоном. Красное на красном. Нет, так не пойдёт, понимаю я и решаю уничтожить эту неудавшуюся композицию. Беру стул и обрушиваю на беззащитное и уже недвижимое почти тело. Потом ещё и ещё. И ещё. И ещё.

Я судья и я палач. Я пророк и десница карающая. Я преступник и я же жертва. Я наказываю других и наказываю себя. Я есть сущее мира этого.

Я есть!

Отбрасываю в сторону стул, натягиваю штаны, обшариваю карманы распластавшегося тела, нахожу ключ, открываю двери и выхожу в мир. Будто заново рождаюсь. Как младенец. Весь в крови и слизи какой-то.

Редкие полуночные прохожие испуганно шарахаются от меня.

— Ну что, твари, судный день настал! — кричу я и ныряю в ночь. Чуть погодя где-то вдалеке тонко взвизгивают сирены.

Я набираю в лёгкие воздуха и бегу. Бегу и бегу. И бегу и бегу. От дня ушедшего в день грядущий.

В судный день

#наперекорсистеме#конкурс_alterlit