Кубышка-2
Вернувшись с кладбища, подплывая вся потом, Вера пошла по пристройкам. Сорвала с подвеса в курятнике увядший нетронутый пучок крапивы, замела им от порога вглубь сор и просо, да и закрыла птичник, как подумалось, навсегда. В сарае с широким окном нашлись и тяпки, и коса, и два серпа, воткнутые под крышу над верстачком. Выбрав рабочий, с отполированной тёткиной ладонью ручкой, прихватив левую брезентовую рукавицу из стопки на верстачке, отнесла всё на крыльцо дома и продолжила обход. В крайнем тесном сарайчике стояли две железных бочки с просом и дроблёным ячменём, на ящике лежали свёрнутые мешки из-под сахара. В среднем, попросторней, но совсем без окна, на шнурах висели старые дубовые веники и свежие, будто вчера вывешенные, пучки трав — зверобоя, душицы, чабреца, шалфея — так бы и оставалась среди этих густых запахов... И опять же — ни соринки на утоптанных глиняных полах.
Из-за деревянной рассохшейся бочки, в которой когда-то квасили капусту, вдруг сверкнули зелёные глаза, и тут же не спеша, на два шага вышла и уселась дымчатая кошка.
— Моя ты сиротка, — проговорила Вера, — кто ж тебя-то кормить будет? Ну, погоди...
Кошачьей посуды она нигде не заметила, зато в дверях были сделаны лазы-вырезы. Вера вынесла чашку с куском рыбного пирога, поставила перед кошкой, но при ней та даже не покосилась на угощение.
— Ушла я, ушла, — Вера и дверь за собой прикрыла, вернулась в дом.
За изголовьем кухонной кровати заметила ящик, сняла крышку и опять наткнулась на следы торопливых поисков. Чтобы навести порядок, тряпьё пришлось выложить на кровать, и, хотя всё было стиранное, запашок по кухне пошёл ещё тот. Зато теперь Вера точно знала, что в шифоньере лежат новые или не надёванные вещи. Накинув крючок на входной двери, в горнице она с облегчением стащила с себя плотное коричневое платье, следом бельё — развесила всё на спинке дивана. Оставаясь в платке и носках, прошлась по половикам, да и выбрала себе наряд: хэбэшные труселя и синий ситцевый халат с мелкими цветочками. В сенях нашлись подходящие тапки, и, поддев их, Вера отправилась на кладбище, как на работу — словно бритвой прошлась там по холмикам и проходам, три охапки сена отнесла в кладбищенскую канаву.
Возвращалась напрямую к задам тёткиного дома. Жёлтый подсохший мятлик шуршал под ногами, целина пологого склона Скупой горы была изуродована трещинами шириной в палец — это сколько же должно пролиться дождя, чтобы досыта напоить землю и запустить ручьи... Сейчас и летом дожди налетают холодные, а в детстве даже проливные шли, как парное молоко. Отсюда, с середины склона, от кладбища, сливаясь и потихоньку разгоняясь, сбегали к селу пенистые ручьи, промывали проулки вдоль и улицу поперёк, уносили в Зыбку мусор и тлен.
Спускаясь к селу, Вера смотрела в сторону Узелка, но ничем он сейчас не выделялся: заросшие задворки простирались влево и вправо от проезжего проулка, в бурьяне и клёнах виднелись всего три крыши, и где начинается и заканчивается Зыбкино, определить было невозможно.
Перед баней охранная полоса пыльных зарослей обрывалась, а от бани до задней калитки, как и во дворе, расстилалась ковром трава-мурава: тут её называли гусятницей, в Грачёвке — спорышóм. Вера представила, как тётя Рая проходила по этим коврам, выдёргивая затесавшиеся молочаи и лебеду, обрывала плети, вылезшие на дорожки, — сейчас ничего этого не требовалось.
В огороде она уже не дивилась образцовому порядку: прополотая и окученная картошка посажена в точности квадратно-гнездовым манером, огурцы ползут по сучковатым палкам, прислонённым к забору, шесть круглых лунок капусты разделены свободными проходами, две одинаковых грядки занимает сильнейший лук. Колодец обложен плитками известняка, на срубе — перевёрнутое ведро с верёвкой. Вера разулась, попробовала достать воды, но зачерпнуть сразу не хватило сноровки. С третьего раза дело пошло веселей, и она улила огород. После, приподнимая мокрый подол, походила по картошке, высматривала жука. Вёдер двадцать, а то и тридцать можно было взять с этой делянки осенью.
Расстелив на камнях подвернувшуюся тряпку, Вера ополоснула ноги, присела на сруб. Заканчивался длинный, беспокойный день, а следующий представлялся сейчас выходным и почему-то банным. Взять да и остаться в Зыбкино, заселиться в колыбельку, состроенную тёткой, — созрела думка. А лучше вот как: свой дом освободить для дочери и зятя, сюда переехать на дожитие — и всем всё ясно, никаких вопросов... Вдруг зачесались ступни, и Вера увидела, что, подсохнув, вода будто седые носки на них одела. Да уж, водичка... Ноги пришлось перемыть и сразу насухо вытереть.
До ночи было ещё далеко, и она придумала новое дело. Включила свет в сенечном чулане, похозяйничала и выбрала две сумки: поменьше — себе на обратную дорогу, другую, клетчатую, — для дела. Под серым пологом на лавке нашёлся перегонный аппарат, сделанный из доильного, тут же и змеевик, завёрнутый в полотенчик. Вера опасливо поглядела на флягу, задвинутую в угол — а ну как с брагой? — но крышка на ней оказалась даже не застёгнутой. Три банки, о которых сказала тётя Оля, были последними. Да и сахара в мешке оставалось на четверть.
В клетчатую сумку Вера загрузила посуду и комплект постельного белья, положила сверху пакеты с крупами, вынесла на ход мешок с остатками сахара. Заняв обе руки, она и отправилась к тёте Оле. На половине пути почувствовала, что переборщила с грузом, но отдыхать не стала, а вскоре и тётку увидела, идущую навстречу. Та, видишь ли, забыла сказать, чтобы завтра в сельсовет Вера отправлялась не проезжей дорогой, а левым берегом Зыбки на подвесной мост — так вдвое короче будет. Подарки приняла, и назавтра пообещала помочь собрать следующие.
К первому ночлегу Вера готовилась, как какая-нибудь клуша. Посидела на кухонной кровати — отсюда удобно было в телевизор смотреть, и дверь рядом. Накинув крючок, выбрала всё же диван в горнице. Вместо матраса положила свёрнутое вдоль стёганое одеяло, взяла среднюю подушку из горки на кровати. Открыла шифоньер, перебрала стопки белья, сменила наволочку, расстелила простынь, пододеяльник взяла вместо одеяла. Поплотнее сдвинув занавески на окнах, принялась за ночнушки. Примерила розовую с рюшами, белую с косыми оборками, а осталась в голубенькой, всего лишь с воланами на плечах. Зеркала не хватало, но это же и уместно было — не до кривляний.
Дома у неё над ухом всю ночь ширкал электрический будильник, а теперь мешала заснуть мёртвая тишина. Мелкие думки затаптывали одну большую. Ну, не оставаться же тут, в самом деле, навсегда...
В сельсовет она надела всё своё, а из платка сделала широкую чёрную повязку до самых бровей. В восьмом часу роса уже высохла, и левобережной тропкой среди высокой травы шагалось свободно. Тут Вера бегала на автобус, увозивший её с центрального в веттехникум, тут вела сокурсника, будущего мужа, пьяненького после сватовства... С щербатого подвесного моста она и увидела, во что превратилась Зыбка, лучше бы не смотрела. Три кубышки в стоячей воде расцвели тускло, без маслянистого блеска, а белые лилии она лишь в Грачёвке и видела на Широком озере.
Сельсовет теперь располагался в детском саду, был открыт, а главный кабинет Вера нашла, пройдя на громкий хозяйский голос, хотя и несколько капризный. Голос не умолкал, и она отворила дверь без стука.
— Не зли меня, понял? — внятно выговорила хозяйка в телефон, уже заметив посетительницу.
Она возвышалась посреди кабинета, уперев левую руку в бок и нацелив на вход правый локоть, босые ноги её были широко расставлены, туфли валялись около стола.
— Здорова, Верка! — грянула, отрывая телефон от уха. — Обнимемся потом! Садись к столу. Щас!
Громогласной «головастихой» оказалась её одноклассница и школьная подруга Танюха Рыжова, работавшая здесь же заведующей детсадом. Она пошла нарезать круги по кабинету, потряхивая на груди кофту, шлёпая босыми ногами.
— Вот на хрена я эту юбку надела? Министр, что ли, едет?
Остановившись, она и юбку перекрутила.
— Эта сволочь климаксёныч без предупреждений наваливается! Ты-то как, приливы кончились, очистилась?
Вера, наконец, догадалась, о чём она, и рассмеялась.
— Меня, наверно, жалеет Клим Аксёнов, — сказала.
— Ох, не знай! Может, ещё не добрался?
— Добрался, добрался, — призналась Вера. — Да ведь я всё с коровами, не могу на них срывать...
Рыжова нацепила наконец туфли, подошла и обняла её со спины.
— Упокоили тётку? Я не смогла подскочить, — она села к столу, начала перебирать бумаги. — Ничего толком не успеваю, да ещё этот... Ох, кто-то подвернётся — в тюрьму ведь сяду!
Все тёткины бумаги уместились в тоненький пакет для подшивки.
— Раиса Ивановна почтальоном была, соцработницей, поэтому её земельным паем не наделили. Чтобы через полгода было что наследовать, оформление пазьма и дома надо начинать немедля. Вот тебе записка юристу, эта уложится, — Рыжова подала заранее приготовленную бумажку. — Сидит в банке, найдёшь. Сват у неё в суде, зять — в кадастре, и за труды возьмёт рублей десять-пятнадцать.
Зная, что это за «рубли», Вера покачала головой.
— Я, Танюх, не осилю.
— Сразу ты только на пошлины ей отдашь. Расчёт потом. Сейчас «газель» учителей в район повезёт, я советую съездить. Скажу так: все дома, через неё оформленные, потом или под выселенцев скупают, или за материнский капитал. Не прогадаешь, поняла? Свой телефон я тебе записала. Давай, не прощаюсь!
Перед сельсоветом стояла «газель» с распахнутой дверью, Вера вошла, поздоровалась и села на свободное место, напротив нарядной молодой женщины.
— Какой винтажный ридикюль! — громко сказала молодая.
Вера взглянула на свою незакрытую сумку, щёлкнула шариками-поцелуйчиками и улыбнулась.
— А «газель» каждый день на район ходит? — спросила.
— На этой неделе — точно.
Посидев минутку, Вера поднялась и вышла из машины. «Да у меня и паспорта нет», — сказала про себя и, оправдавшись, легко зашагала в Зыбкино. На мосту опять задержалась, словно для того только, чтобы отогнать глупое желание сходить на Узелок: гляди, теперь туда с топором надо прорубаться, если не на бульдозере.
Во дворе застала тётю Олю, прикатившую тачку — возок, по-зыбкински, и уже орудовавшую в зерновом сарайчике.
— Погоди, — сказала Вера, — переоденусь хоть.
Вдвоём у них дело пошло споро: по два мешка перевозили за раз. Выходил к своему двору дядя Степан, смотрел на них издали.
— Ты бы инстрýмент забрал, дядя! — крикнула ему тётя Оля, но тот лишь махнул рукой, указал на свой двор и полоснул ладонью по шее. — Да, рухляди у всех полно, — согласилась. — Вот так живёшь, колотишься, а ведь ничегошеньки там не надо. И чтобы помнили, не надо. Самые памятливые и начнут потом склонять.
Пустые бочки они перекатывали на боку, виляли, обгоняли друг друга и посмеивались при этом. Обедали, а потом и чаёвничали в тёткином доме.
— Ничего? — как бы мимоходом намекнула тётя Оля.
— Ничего, — ответила Вера, и они заговорили про огород: на помидоры у покойницы была страшная аллергия, поэтому и нет там помидоров, да и картошки лишь двадцать кустов.
Зелёный ковёр к концу дня был истоптан, изъезжен и взъерошен, и тёткин двор показался вконец разорённым. Мечтать остаться здесь было теперь глупо и стыдно — стыдно от того, наверное, что сама Вера и затеяла разорение.
Вечером ожил телефон.
— Ма-ам, — позвонила дочь, — ты как там? Нам Федя сказал. А завтра, между прочим, Серёжа приезжает.
— И что теперь?
— Тебя спросит, а тебя нет.
— Много он наспрашивал.
— Если хочешь знать, постоянно.
— Буду знать, каков зять! — Вера засмеялась.
Потом в телефоне нарисовалась Маринка. «Вызов за ваш счёт», — сказала барышня в трубке. Вечная история, поддерживать которую вдруг расхотелось. Поэтому на звонок Филатова она ответила: «Кремыль слушает!»
— О, как! — директор засмеялся. — Второй баян дорываете?
— Здрасьте, Пётр Иваныч.
— Знаешь уже? Нет? Короче, избаловала ты коров, Вера Васильна, половина группы не доёная ревёт. А твоя сменщица синяки нам Фёдором показывает. Говорит, твоя рогастая чуть не закатала.
— Маринку? Незабудка? Не может быть! Ей и рога потому не спилили, что самая смирная. Ох, а я ведь только завтра к вечеру смогу добраться.
— Конечно, доберёшься, — уверенно сказал Филатов. — Фёдор с утра в районе будет, в обед за тобой заедет. Готовь, короче, узлы.
— Да какие там...
— Любые! Знаю я вас. До завтра, Воробьёва. На вечернюю дойку сам приду, погляжу, как ты с этими зверями управляешься.
— Да какие же они...
Хотя, да, норовистей и просто опасней казахской белоголовой породы Вера и сама не знала. После отёла в коровах и не узнать было спокойных прародителей-герефордов. Растить белоголовых легко даже при бескормице, а управляться — не подай бог... Следующей её думкой было: обязательно взять к себе телевизор, чтобы внук Ванечка на мультики прибегал. Как вот снять его, из угла вынуть, не за дядей Степаном же идти... Протолкавшись весь день на ногах, Вера боялась, что и ночью не уснёт от скачущих думок, но сон накрыл её, как маленькую, и утащил на Ремешок за ежевикой: брала и брала сизые ягоды до утра, да ни одной не попробовала, так и проснулась со слюнкой на губе.
Во дворе её встретила кошка. Может, и её забрать? Узел магазинного тряпья, сумка с посудой и креплением от телевизора, сам он, увязанный покрывалом, ждали отправки на кухне. Вера сходила за остатками рыбного пирога, наложила перловки в чашку и отключила холодильник. Кошки во дворе не было. Пришлось отпирать сарай и заносить угощение.
— Поглядите, какая королевна, — сказала в пустоту.
Разгрузив холодильник, Вера набрала почти полную клетчатую сумку баночек и мороженых свёртков, потащилась к родне. Дяде Степану всучила рыбу и попросила глядеть за электричеством.
— Может, совсем отрубить? На столбе где-нибудь...
— Что ты, девка! Моих шабров приезжали отключать — так у них целая войсковая операция приключилась!
Холодильник перевозили вдвоём. Кто бы видел — до слёз насмеялся.
— На девять дён тебя ждать? — спросила тётя Оля, когда, вымотавшись, сели у неё пить чай.
— Ох, не знаю, — честно сказала Вера, с тем и попрощались.
Ровно в час телефон показал неизвестный номер — позвонил Федя:
— Минут десять третьего выйди, тёть Вер, на улицу. Буду видеть, куда подъезжать.
Вот и всё, и думки скакать перестали.
Не спеша обошла дом, перетаскала багаж в сени. Вспомнила о кошке и, прихватив фонарик, пошла к ней в сарай, уговаривать на переезд. Угощение показалось Вере испробованным, она заговорила нараспев, закыскала, поводя фонариком по тёмным местам. В бочке обнаружились чилижные веники, за бочкой — лаз в разорённый зерносклад, в углу — коробка с крышками от банок, верхние блеснули, как вчера снятые. Теперь Вера внимательней присмотрелась к зелёному пальто, расстеленному в другом углу, подошла и сдёрнула его. «Говоришь, все погреба побросали? Плохо ты Шарониных знаешь!» — закончила разговор с тётей Олей.
Сняв крышку погреба, Вера посветила вниз и засмеялась: на дно тётка набросала камней, сверху положила доску — вот и мосток! Полки в две доски шириной держались на тумбах из красного кирпича. Нижнюю занимали ящики с проросшей картошкой, на верхней стояли банки с огурцами, капустой и вареньем. От предчувствия у Веры опять слюнка навернулась: «Ежевичное всё заберу!» — решила, внучок ещё и не пробовал ни разу. В сарае запах трав перебивал вонь из сырого подземелья, а, спускаясь по частой железной лесенке, она задышала неглубоко и редко.
Осветив банки, Вера сразу увидела три вишнёвых, остальные походили на варенье из чёрной смородины — этого добра и у неё хватало. Собралась уже выбираться на свежий воздух, но краем глаза заметила банку, отличную от других, и, приблизив подсевший фонарик, разглядела за стеклом мелкие ежевичные семечки. И слева такая же! Положив фонарик на полку, Вера вытащила наверх первую банку, задержалась, чтобы отдышаться, и встретилась глазами с кошкой.
— Моя ты золотая, поедешь со мной? — проговорила нараспев; кошка облизнулась и села. — Пое-едешь. Мы коробочку тебе найдём...
Вера спустилась за второй банкой, сняла её с полки, напоследок повела фонариком и — задохнулась, хватив полной грудью вони и сырости. Варенье и фонарик выпали из рук, ухнули на камни, ноги обмякли, но она привалилась боком к лесенке и устояла.
— Господи, господи, — зашептала в потёмках, — спаси и сохрани.
Справившись с дыханием, протянула руку и взяла из второго ряда банку, стоявшую за ежевичным вареньем. На свету уже разглядела свежую блестящую крышку, размочаленную от сырости этикетку тыквенного сока, а внутри — зелёные и красные денежные скрутки, перевитые резинками.
— Ты где, моя золотая? — позвала севшим голосом; кошка не вышла и ничем себя не выдала.
Из сумки Вера вытащила вчерашнюю закладку, и поставила две банки, переложив их креплением от телевизора, завёрнутым в тряпку, чтобы не тюкались по дороге. Переместила багаж на крыльцо, заперла двери, разнесла по своим местам ключи и вышла встречать машину. Никого не хотела сейчас видеть, да никто и не вышел.
Федя сам устраивал её узлы и велел садиться спереди — заднее сиденье занял телевизор. Посмотрев на Веру внимательней, вопросов не задавал, и домой они ехали без музыки. «Теперь найму, а на девять дён приеду», — решила Вера, когда миновали кладбище. Думки её опять скакали и ёрзали, сердечко обмирало, но под конец пути всё сравнялось.
— Ма-ам! — позвонила дочь.
— Приехала, Насть, приехала! — ответила Вера. — Дома. Теперь на дойку тороплюсь.
— Ванёк спрашивает: бабуля гостинчик привезла?
— Привезла, Насть, ох, привезла. Потом приходите.
Гостинчик она взяла и Незабудке: отрезала от буханки хлеба горбушки и посыпала их мякоть солью.
На вечернюю дойку Федя привёз Филатова раньше доярок, но дело уже было сделано: Вера Васильевна Воробьёва лежала на свежем сене у изгороди, и лицо её покрывала серая от стирок марля.
Скотник Долматов дёргал плечами, рассказывал сбивчиво, но одно и то же. Первой она Незабудку отдоила. Два ведра по полведра вынес лично он, Долматов. Бегом вернул пустые вёдра. Она уже садилась под другую корову, вымя ей подмывала, а эта, видно, из благодарности, от коровьей радости решила слегонца боднуть, ну, и боднула Веру. Метилась в плечо лобешником, да правым рогом аккурат ей в левый висок и угодила. Как пикой.
— То есть, корова ни при чём? — уточнил Филатов, выбирая в телефоне кому позвонить первому. — Не виноватая?
— Точно так, — заверил Долматов.
— А рога ей ты будешь спиливать?
— Успокоится, загоню в раскол и... Хорошая же корова.
Хотя Воробьёва у него не числилась, и ЧП на производстве как бы и не было, Филатов при свидетелях выдал её дочери десять пятитысячных и на похоронах присутствовал лично.
На той же неделе молодые заняли воробьёвский дом, а вскоре зять пригнал довольно свежую легковую, дальние вахты отменил и стал ездить на дежурство в райцентр — там с кем надо тоже переговорил директор.
Мелкий гонял к деду Митяю на велосипеде с приставными колёсиками.
— Ванёк, откудова у тебя лисапет? — спрашивали на улице.
— Баба Вер-ра Вор-робьёва купива! — отвечал внук и добавлял: — Ещё потом р-рукзак купит, в шкову идти!
— Нам бы такую бабку! И где же она теперь? Не видать что-то...
— Дево сдевава, отдыхает пока!
Тут даже у отъявленных смехачей вопросы заканчивались.
-
-
-
-
-
-
просто восторг, хоть и печально.. эпизод с кошкой (первый) перечитал раза три точно)
1