Негерой

— Вы посмотрите бабулю из приемника или нам сразу ее переодевать? — спросила дежурная медсестра по телефону

— А с чем она, Марина?

— Психиатр пишет органическое бредовое, «потеряшка». Из полиции привезли, квартиру требовала. Терапевт гипертонический криз поставил.

— Переодевайте, я подойду через десять минут.

Третья «потеряшка» за сегодняшнее дежурство. В обиходе так называют тех, кто заблудился на улице, кого не нашли родственники или тех, у кого их попросту нет и они не могут найти дорогу домой.

— На что жалуетесь, Клавдия Петровна? — спросил я у миловидной сухопарой старушки, испещренной морщинами, ничком лежащей на кровати с закрытыми глазами. Не открывая глаз, она ответила:

— Ни на что, доктор.

Осмотрев ее, предложил подписать согласие на лечение.

— Не вижу, я милок, ничего.

— А где зрение потеряли?

— На войне.

— А сколько вам было лет, когда она началась?

— Семь... — ненадолго задумавшись, все также с закрытыми глазами, ответила она, — В школу должна была пойти. Не довелось. Мой папа подпольщиком был. В Красную Армию его не взяли. Ногу потерял, когда матросом служил. А потом и руку парализовало, когда мамка богу душу отдала. Он меня морзянке и научил. Ночами под лучиной все донесения строчила. А днем относила их партизанам, что за деревней прятались. Я его в подкладку от пальто зашивала, а в руках бидончик с молоком. Иду, от страха трясусь, что меня поймают и пытать начнут. Я ведь боль не могу терпеть. Остановит меня, бывало, немец, и улыбаясь, говорит: «Русиш фройлян, молоко... гут-гут!» Молоко выльет себе во флягу и опустит. Тогда в деревне все молоко или мясо сдавали им... Как то раз у деревни бой был. Я радовалась, скакала и плакала от счастья. Партизаны засаду устроили. Побили тогда немцев хорошо. Я знала, что это моё донесение помогло... И так все три года прошли, пока нас не освободили...

— А потом?

— После войны стали сведения собирать. Кто, что делал в деревне. К отцу пришли, дескать, надо документы подписать, чтобы награды получить, а он отказался. Сказал мне, что не ради славы сражался. После войны он еще пять лет протянул и умер, как и мамка от чахотки. Я коров пасла, потом доила, потом замуж вышла, в город переехала, двоих родила. Муж спился, умер. Сын в армии погиб. Работала, где придется. Полы мыла, посуду, нянечкой в саду, лет семь назад к дочери в Москву переехала.

— А в полицию-то зачем пошли?

— Так хотела к Путину попасть. Он ведь всем ветеранам квартиры раздает, а про меня вроде как забыл. Вы же понимаете, доктор, страшно, — до сих пор снится, как я стою перед фашистами, дрожу, как осиновый лист, сердце выпрыгивает из груди, и поджилки трясутся.

— Всё у вас хорошо, Клавдия Петровна. Сейчас дадут вам таблетку от давления. Вам надо пить хорошенько, а то организм обезвоженный совсем.

— Боюсь, я доктор. Как попью, так ночью просыпаюсь по два-три раза. Дочери не нравится, сердится.

— Не бойтесь, пейте. У нас можно.

— Вы не представляете, как страшно. Иду, в подкладке донесение...

— Не представляю... Спокойной ночи вам, добрых снов.