МЕЖА

Записки земельщика

Жили-поживали в сельце Г. нашего района два семейства, Шурины, допустим, и Вашурины — соседи допотопные. Оба отстроились в благословенные колхозные годы, огородились и отгородились отнюдь не плетнёвыми заборами, сирень и мальвы в одинаковых палисадниках развели. До последних советских лет и зрелые мужчины семейств, и их женщины были заняты исключительно общественным животноводством, но всё проходит, закончились и эти тучные годы. Последних овечек из соломенных катонов раздали работникам под зарплату и на этом простились.

Кажется, ещё вчера жизнь делилась между работой и досугом, и вдруг — вольница полная, а деть себя некуда. Ну, женщины — в огороды, сундуки-шифоньерки взялись перетряхивать, а мужчины сунулись было с удочками на Сухой пруд, а там земляк Лапшин: зарыблено, говорит, мною лично, как арендатором, приходите ближе к осени, сто рублей день или два кэгэ, если хорошо клевать будет.

И дни стали длинными, чистый коммунизм: проявляй и развивай высшие творческие способности, но нет — привычных занятий хочется, а уже не найти. Конечно, женщины своим адамам заданий много надавали, но исполнимые быстро закончились, а для существенных опять же общественные фонды хорошо под боком иметь: житняка своим овечкам подвезти, мешочков пять хотя бы и сорного ячменя, пару-другую досок, чтобы банные полы перебрать... Ну, полынка-молочая овечкам насшибали дедовскими косами по задам, а доски хоть с заборов снимай — и снимали, чего уж там, не ноги же ломать в собственных банях.

По первому времени сходились Шурин и Вашурин, чтобы покурить вместях, обсудить неказистую жизнь, но скоро и «табачок врозь» дало себя знать, и надоело виноватых искать, приелось как-то. Так, покивают издали — и по домам.

И вдруг приходит Шурин к Вашурину и говорит:

— А что это, — говорит, — твоя Маруся по нашим сарайкам шарится?

— А-а, — отвечает Вашурин, — это вот что. Куры ведь глупая птица, лёгкая. Ходит везде, роется. Ну, и несётся где ни попадя. Не вся, конечно, но Хохлатая наша за столько-то времени ни яйца домой не принесла. Вот Маша и ходит, подбирает за ней. Делов-то!

— Делов никаких, — согласился сосед. — Да как же ваши куры в наши сараи попадают, ась?

— Да не секрет, — другой говорит добродушно. — Доски там с забора сняты — гуляй хоть полуторник!

— Ну, про быка это ты сейчас сам сказал, — хмурится первый. — Да куда ж те доски подевались?

— Понадобились, — уклончиво отвечает Вашурин. — Доски наши, мы и нашли применение.

— С чего ли они ваши?

— Да папа наш прибивал, — говорит Вашурин, — с того и наши.

— А с каких это пор заборы лицом к себе стали обшивать? Лицо на вашу сторону, стало быть, наш папа обшивал, и доски наши.

— Да там же зады, — юлит Вашурин, — на задах закон не писан. А что папа шил сотками, я и сам помню, гвозди ему подносил.

— Ладно, — отступил тогда Шурин. — Сам же и заделаешь. Потому что, если теперь увижу кого на своём пазьме — прибью без разговоров.

Расставание неловким получилось, что и говорить, как между русскими на украинской границе или там на белорусской, но — разошлись. Домашние были извещены, конечно, только разговорами дело не кончилось.

Забор починить было нечем, а на кур ведь уздечку не наденешь. Да и жалко опять же: добро или пропадает, или чужому дяде достаётся. Умолчание всё тяжелей становится, всё невыносимей, а запрет нарушить страшновато. Наконец через неделю, может быть, Маша Вашурина говорит:

— Миш, — говорит, — я сейчас яйца снимала, так в плетёном гнезде опять пусто, — как будто Хохлатая и должна в плетёное яйца класть.

Хозяин помолчал, и вдруг словно черти его с места сорвали.

— А не пошёл бы он лесом, — говорит. — Давай лукошко, сам схожу.

— Лукошко, Миш, полное, на тебе папин картуз.

Картуз Вашурин схватил и рысью из дома умчался. Жена около часа ждала его с яйцами или уж хотя бы живого — не дождалась. Слышит, на улице ведро загремело, и шорох какой-то и, главное, стон долетел. Выскочила, а через двор Михаил её ползёт, и из спины его, ватником прикрытой, трёхрожковые вилы торчат, как мачта какая-нибудь с оторванным парусом.

Короче, приплыли. Лёгкие у Вашурина оказались пробитыми в двух местах, позвоночник проткнут средним рогом — дня три в больнице только и протянул. Шурина, особо геройство своё не скрывавшего, по-быстрому отправили срок мотать, и в наши края он пока не возвращался. Дома ему точно делать нечего.

Ну, не Хамовы ли дети? Хотя и не виноваты, что, к примеру, Нестора не читывали или там Пискарёвский летописец: «Сим же и Хам и Афет разделивше землю и жребия метавше, и не приступати никому же в жребей братен и живяху каждо в своей части, и бе язык един». Правда, потом Вавилонское столпотворение случилось, всё такое, но правда и то, что жлоба и нищета, и гордыня ум застят, а закон дуракам не писан. Что уж говорить о добрососедстве, общинном житье и элементарном страхе божием. 

 

В другом нашем селе — да в Лабазах, чего шифроваться — смежное явление: битва за общественный колодец идёт. Там такая история, вернее, гидрогеология, что в редком водозаборе нормальную воду можно найти — то солёная, то горькая, то рыжая от ржавчины. А в этом колодце — чистая, как хрусталь, и пьётся за милую душу. Жилу поймали в заулке между дворами, в стороне от проезжей части, и это тоже считалось хорошо. До поры до времени.

Когда сельсовет выдавал свидетельства на земельные участки, тупиковый тот переулочек не учёл, вернее, не вычел, и оказался колодец в границах крайнего по улице участка. Да к нему, честно сказать, много чего оказалось прирезано, например, задний двор с футбольное поле вышел, а всё потому, что крайний, под дорожной насыпью — не жалко.

Доживавшие век хозяева к подворью своему были равнодушны, ветшало, разваливалось оно, превращаясь в непроходимые дебри, но к колодцу народная тропа не зарастала: и соседи, и шабры наведывались, несмотря даже на наличие действующего водопровода. Но, как сказано, до поры, пока ни объявились новые, молодые хозяева.

С задов «жунгли» были почищены трактором, а с лица новый хозяин загородился шифером, отрезав, понятно, и доступ к колодцу. Некоторые пользователи сразу забыли привычную дорогу на водопой, но не все, особенно непримиримыми шабры оказались. Они же и сообщников нашли, и нужный градус в них поддерживали, сочиняя письма в различные инстанции: верните колодец обществу.

При первом же рассмотрении оказалось, что, огородившись, новый хозяин пользоваться колодцем, который сам и не строил, не запрещал, но как-то неаккуратно стали пользоваться водозабором: свинство развели, калитку за собой настежь оставляли — пришлось заколотиться. Сообщники же требовали забор сломать или перенести с узаконенной границы в глубь двора, чтобы не им, а хозяину калиткой пользоваться. Тут, как на грех, и сельский председатель сменился — за предшественника, выдавшего, действительно, несколько условное свидетельство, никаким боком отвечать не хочет, а колодца того на балансе у сельсовета нет. Ни в свидетельстве о госрегистрации, ни в кадастровом паспорте на участок, который новый хозяин на свои кровные выправил, о колодце ни слова, ни чёрточки.

Короче, посоветовали мы добрым людям договориться как-нибудь, оплатить затраты хозяину, если согласится свои границы урезать, или демонтаж и строительство нового колодца, раз уж он никаких прав на него не выдвигает, а в противном случае — действительно, нехорошем — обращаться в суд. До суда дело, конечно, не дойдёт, прямых затрат потребует, а неохваченные инстанции ещё остались, так что — ждите весточки.

Напоследок взглянули на продувное подворье главного подписанта и комиссионно согласно переглянулись: этот не скоро успокоится. И колодец раздора пересохнет, а он не успокоится, найдёт новые и повод, и предмет порадеть за общее-ничьё да потешить собственное несколько раздутое пролетарское самолюбие. 

 

Теперь — пунктиром — два райцентровских сюжета, столь же уместных.

Действующие лица, они же исполнители, первого решили перестроить баню. Старую, саманную развалюху, довалили, мусор вывезли, а на её месте блочную поставили, под высокой шиферной крышей. И хорошо ещё, не успели изнутри утеплить да деревом обшить, как собирались. То с деньгами напряг, то дожди зарядили, а едва принялись за отделку ­— представительная комиссия в ворота стучится. Что такое? Нарушение у вас: баню не на том месте поставили. Да господь с вами, соколы ясные, — в точности на том, где старая тридцать лет стояла! — и во все глаза на двух представителей при погонах смотрят. А те что — у госпожнадзора даже действующего технического регламента на руках нет, а участковый, он в комиссии для порядку — паче чаянья, как говорится. Но предлагают с комиссией в переговоры не вступать, а всячески сотрудничать, чтобы хоть на штраф с ходу не нарываться, а то и на два минимум, если в простой оскорбительной форме, без извращений.

Короче, нашли границу с соседним подворьем и определили, что стена бани прямо по ней и проходит. А должна где? На расстоянии одного метра от границы с ориентацией ската кровли на свой участок, согласно пункту 6.7 действующего СНиПа 30-02-97 со звёздочкой. И всё? Всё. И что делать?

— Баню переносить, уважаемые, — говорит главный районный архитектор.

— Так мы же у тебя разрешение на строительство просили, а ты говоришь — не требуется!

— Разрешение не требуется, а нормы и правила соблюдать надо.

— Так чего ж ты сразу про этот метр не сказал?

— А вы не спрашивали.

Тут, кажется, вообще крыть нечем, но это — теоретически.

— И ты ждал, пока мы построимся, а теперь говоришь: переносите!

— Строили бы сразу по правилам.

— Нет, ты скажи, нарочно ждал, пока отстроимся?

— Да ничего я не ждал, — несколько стушевался архитектор. — Какая мне разница, где вы баню ставите. Поступила жалоба на вас, вот мы и пришли разбираться. Тут комиссия решает.

— Жалоба поступила? Да от кого же?

Оказалось — от соседей, на чьих глазах и демонтаж, и строительство происходили. И надо сказать, грамотно было заявление составлено: и про 1 (один) метр, и про водосток на одну сторону, и про пожарную опасность периодически накаляемого объекта, хотя последнее, конечно, невольное преувеличение. Да и то: административный восторг — не шутка, если уж несёт, то несёт.

Дар речи хозяева потеряли надолго. Вскоре после комиссии к ним та самая соседка пришла за какой-то ерундой, а они только глядят на неё во все глаза и ни лесом, ни лугом послать её не могут от изумления. Так и ушла ни с чем.

А баню до осени без разговоров переставили, куда деваться? Иначе, сказали им, проверим и тогда точно оштрафуем. А если только штраф заплатим? Ещё раз проверим и оштрафуем как злостных нарушителей. Ну, а поскольку опыт никуда не денешь, то на новом месте баня ещё краше получилась, стройнее, и труба у неё сантиметров на тридцать повыше будет, чем печная у соседского дома. Вот бы на какую красоту жалобу запустить, да уже поздно. И метр всего от границы, а не достанешь. Сдохнуть можно, не так ли?

Казалось бы, эту поучительную историю односельчане должны были раз и навсегда запомнить, но — нет. А вляпался в ту же жижу улыбчивый казах Серик. В райцентре он купил домишко с просторным подворьем, поднакопил силёнок и собрался рядом с мазанкой, во дворе, брусовой дом ставить. А прежде, чем траншею под фундамент копать, к соседу сходил, показал, откуда начать хочет, и тот дал безоговорочное согласие: стройся, конечно, давно пора, внучке-кызымке высокие потолки нужны — и далее в том же добрососедском духе.

Тысяч на двадцать Серик материала накупил, мяса и риса, водки и пива, позвал полдюжины сородичей из младшего жуза, и к концу недели фундамент будущего дома был отрыт, залит и мокрыми старыми мешками укутан. Доброе начало полдела откачало — отдыхали после фундамента дня два, было весело, а со следующей весны решили стены ставить да и покрыть дом к оконцовке сезона. Серик сварочный аппарат купил, «жигулёнка» с третьих рук — подкалымливать стал, деньги на лес копить.

Весна пришла в свой черёд, но за лесом ехать не пришлось — та самая комиссия пожаловала. Меня там не было, но представляю, как рулетку разматывали, межу искали, от межи три метра в Сериков двор отмеряли с двух точек... Итог известен: предписали переносить южную нитку фундамента на два семьдесят вглубь двора. Сосед за своими воротами не прятался, топтался тут же. Всё повторял: жену бес попутал, вот заяву и кинула. Причём сразу после того, как Серик что-то подварил у них по-соседски, за работу ничего не взял, разве что копейки, потраченные на электроды.

Знал бы — вообще не связывался, сокрушался потомок Чингисхана, улыбаясь. Фундамент он, конечно, перенёс, потому что и градостроительный план был составлен словно бы детски неумелой рукой случайного человека, а разрешение давалось на всю площадь участка, проект не требовался.

Но и тут не так сам казус интересен, как «заява». Опять в ней упомянут тот СНиП со звёздочкой, 3 (три) метра от границы участка до строящегося дома — словно бы одна, всё та же, уверенная рука поработала.

Пытаюсь и сейчас представить того подкованного вдохновителя и исполнителя, подбираю слова для его описания и — сдерживаюсь. Живые люди мечтают, стремятся, делают что-то, радуются малым своим победам над ленью, над обстоятельствами, а подкованный сидит с шариковой ручкой в потной ладошке... или перед монитором... или диктует простодушному... Этот гадёныш писанным законом отгородился и... нет, сдержусь всё же, чтобы самому не заразиться чужим злорадным духом и разносчиком не сделаться. Скажу лучше так: всякий народ имеет право на своих негодяев, дураков и лиходеев. Говорить же о народе и представлять самого себя небожителем или законником-начётчиком — последнее дело. Или паскудное, что точнее.

А главная межа — граница между добром и злом — где проходила, там и проходит: через живое человеческое сердце. Делит его надвое, и каждый решает сам, какая часть собственного сердца ему дороже. С разорванным же ни ангелы, ни бесы долго не живут — минут пять, ну шесть, от силы.