ЖУЖИК
Рассказ автолюбителя
Подрабатывать в город я ездил на машине из прошлого века, из прошлой жизни — на «запорожце». Середина зимы устоялась серой, сырой и промозглой, но для перегретого двигателя — в самый раз. Летом на тех же километрах приходилось останавливаться, чтобы остудить надорванное сорокасильное сердчишко, а теперь только давай, вали под семьдесят без остановок. Отопитель после давнего возгорания не работал, но я обходился без простуд, пододевая тренировочные штаны с начёсом, тёплый свитер, и всю дорогу курил в приоткрытую форточку — если это имеет какое-то значение. Курил, подруливал в сторону ветра и настраивался на очередную подёнку. В одном месте меня называли дизайнером, в другом — оформителем, в третьем — просто верстальщиком, и везде мой потрёпанный морковного цвета Жужик приходился как-то очень кстати. Над нами охотно подтрунивали, когда ну просто не о чем было говорить, нас пускали в стойла, где отечественная «классика» в принципе не появлялась ни гудком, ни колесом, нам прощали нередкие опоздания и неявки, а неуклюжей басней о том, что ГАИ пропустило нас в город за дополнительную плату, я однажды чуть не удвоил свои расценки.
Нормально начинался и этот день: Жужик завёлся без капризов, на заправке утренняя очередь к нашему приезду рассосалась, асфальт на дороге — катись хоть на лысых.
В агентстве за полчаса вывел цветопробы для утверждения заказчиком, а в газету, как оказалось, можно было и не спешить: типография отказалась печатать подготовленный номер до полного погашения долга. В редакции было тихо, хозяин уже наведался. Из солидарности я похмыкал-покивал, выслушивая горячий шепоток корректорши, и спустился покурить во внутренний дворик. Там и наткнулся на хозяина.
Мне бы просто поздороваться с ним и отойти в сторонку — я же полез с советами. Газету надо закрывать, самый этот момент. Окупаемой она никогда не станет, да и пиариться в чужих изданиях — в семь раз дешевле.
— Ты давай не умничай, — оборвал меня хозяин, — долг от этого никуда не испарится. Ты свои рамки рисуешь и рисуй, с остальным я сам разберусь.
Тут бы мне и заткнуться, но ведь ясно: долг можно покрыть, распродав оргтехнику, пока не изношена.
— Всё, я понял тебя. Ты нахватал заказов по всему городу, и мы тебе уже никто. Можешь хоть сегодня отваливать. Ты же у нас авансом работаешь? Получил январский? Мы в расчёте, — сел в своего «мерина» и вырулил со двора.
Молодой, чуть старше моего первого сына, и вроде не конченный барыга... Что же сказать на прощание? Ладно, я уйду, уеду, но они-то останутся и ведь что-нибудь придумают и выкрутятся без меня, и никому, кроме них, не нужная газета снова будет выходить, и кипы возврата заполнят наконец тёмные углы и перегородят коридор офиса... Нет, не то. Я поднялся наверх, картинно развёл руки и сказал, что одного Жужика мало продать для покрытия долга, а за меня настоящую цену не дали — и простился. «Нет, правда, насовсем?» — не поверила корректорша. Я сказал, что правильно писать «восвояси», и закрыл за собой дверь.
Жужик не успел остыть и завёлся сразу же. Можно было внеурочно заглянуть ещё в пару мест, но со сбитым настроем — нет, не следовало. Мне вдруг захотелось прокатиться по новой объездной, пуск которой освещала и газета, из которой меня только что выперли.
Объездная оказалась пустынной, скучной и совсем неширокой дорогой. Встречных-поперечных не было видно, и я неспеша, по широкой дуге, выехал на свою полосу. Вскоре меня начала обходить «газель», катившая с самарской стороны, я сбавил газ, прижимаясь к рыхлой обочине, а когда попытался вернуться на курс, педалька под правой ногой провалилась, и ускорения не последовало. Мотор не глох, но и на перегазовку не реагировал. Я свернул к обочине, вырубил скорость, затормозил. Посмотрел под ноги и выключил зажигание. Проржавевшая педалька газа из штампованной жестянки просто оторвалась от шарнира и валялась под ногами, держась на тросике тяги, который тоже надо было смазывать чаще, чем один раз в десять лет.
Сначала в ушах стоял звон от замолчавшего двигателя, потом пробился шум сырого ветра, дорога же оставалась пустой в оба конца. Серое низкое небо, сквозные чахлые посадки, блёклый лежалый снег.
Пока я искал по карманам зажигалку, навстречу с далёкого подъёма выплыл некий объект и, приближаясь, оказался тёмно-малиновым двухэтажным автобусом с тонированными стёклами. Его тень ещё не миновала нас, волна раздвигаемого крутым лбом воздуха едва успела шевельнуть Жужика, как следом возникла приземистая иномарка, и мордатому за рулём именно здесь приспичило пойти на обгон. Нас ощутимо качнуло, чем-то дробно ударило в левый бок, и следом, вместе с тишиной, снизошло на меня предельно тупое бесчувствие.
В другой раз я бы непременно полез в пустой багажник, обошёл машину со всех сторон и обшарил ближайшую обочину, а теперь просто взял из бардачка отвёртку и полез в моторный отсек. В «запорожцах» тяга акселератора подпружинена, и изрядный кусок тросика остаётся свободным. Ослабь стопорный винт и выбери этот остаток. Когда я уже стоял коленями на дороге и, поднырнув под руль, вытягивал тросик в салон, за спиной пронеслась попутная машина и так близко, что распахнутая дверца крякнула, а мои подошвы уцелели случайно. Устроившись на сиденье, я туго обмотал тросик вокруг правой ступни — хватило на целый оборот — приладил оторвавшуюся педаль под подошву и запустил двигатель. Двинул ступнёй, и мотор заревел. Через пару километров я приноровился, нашёл третью скорость и так потом и ехал, почти не переключаясь.
Съехав с объездной на свою обычную дорогу домой, уместного облегчения я не почувствовал. Подрыгал затёкшей ступнёй, играя перегазовкой, но останавливаться, разминаться не стал.
Вскоре навстречу покатила вереница вахтовых автобусов и грузовиков с будками-«апельсинами» для перевозки вахтовиков-нефтяников, с её хвоста сунулась на встречную «девятка», я механически мигнул дальним светом, а когда мы благополучно разминулись, подумал, что вряд ли сумел бы что-нибудь путное сделать с петлёй на ноге: тормознув по привычке правой, только газку прибавил.
Потянулось большое придорожное село, показалась автобусная остановка. Люди стояли по обе стороны дороги, и трое подняли руки, напрашиваясь ко мне в попутчики. Глядя в их лица, я всплеснул обеими руками над рулём и проехал мимо, хотя и в другое время ни разу никого никуда не подбрасывал: не хотел брать обузу, ничтожные дополнительные обязательства, предполагаемый риск, избегал неловких процедур договора-оплаты. А ведь вполне мог сделать каждую свою третью поездку окупаемой.
Я подумал, что и городские мои хозяева, деятельные молодые люди, охотно подбирали меня лишь потому, что не видели во мне обузы, не чувствовали ни малейших дополнительных обязательств передо мной, наши договоры всегда были юридически ничтожными, а вес и значение им придавал лишь я сам, односторонне и безосновательно.
Механический темп, взятый на объездной, не дал замешкаться и в гаражах. Я остановился на самом въезде, сходил отпереть ворота и широко распахнул их. Вернулся к тарахтящему Жужику, снова намотал петлю на бесчувственную правую ступню и плавно, внатяг, не пользуясь тормозами, въехал в гараж. Через день предстояла очередная поездка в город, но сейчас я не думал об этом — бросил всё и запер ворота.
По дороге домой привязалась мелкая дрожь, ноги слушались неохотно, и руки мотались как-то сами по себе, но перед самой дверью квартиры дрожь отстала, я расстегнул куртку и вошёл как ни в чём не бывало. Жена, вернувшись с работы, уже успела переодеться, включить телевизор, но я-то явился раньше обычного, и она с радостью принялась пересказывать события прожитого ею дня. Поздние мои возвращения начинались с рассказа о самых чёрных мыслях и догадках, заполнявших пустоту и неопределённость ожидания, со слёзок даже, а вот теперь шумела микроволновка, бубнил телевизор, позвякивала посуда, задорно звучал мой любимый голосок, я не спеша отогревал свои конечности под горячей струёй и оттаивал.
«А у тебя там как?» — спросила жена за ужином, и я с чистой совестью сказал, что нормально всё, как всегда. Она продолжила что-то своё и, наверное, от этого не заметила, что необычно не одно только моё раннее возвращение, но и сам ответ. Обычно-то я тоже бывал многословен, объясняя позднее возвращение, спеша развеять её страхи и подозрения, но, по сути, ответ был полным и точным. Ведь если не прикипать к делу, не искать другого смысла, кроме копеечного, не выстраивать человеческих отношений, а обходиться партнёрскими, то случившееся со мной ожидаемо и нормально. Если годами не следить за машиной, чудом надо считать каждую спокойную поездку, а бросок на авось в продуваемом салоне, с петлёй на ноге — это нормально, по крайней мере, логично и опять же вполне ожидаемо.
Я собрался покурить к подъезду, потянул с вешалки куртку, и только теперь мы оба увидели, насколько она перепачкана на животе, которым я отёр порог Жужика, заметили вырванный клочок на рукаве, и жена озадаченно примолкла. «Вот, — нашёлся я, — а ты всё говоришь: одевайся приличней! Жужика обтирать?»
У подъезда уже собирались наши соседи в ожидании мусоровоза, было шумно от показной возни ребятишек, и курил я наспех, не успевая ничего додумать. Я даже работы на дом не привёз, чтобы убить полночи за компьютером. Перед неизбежным телевизором навалится томление, маята, давно сменившая раздражение от пустопорожней развлекаловки, агрессивной рекламы и криминальных новостей. А если позволить себе заснуть перед экраном, то бессонная ночь вообще окажется бесконечной. Раньше выручали ремонт квартиры, растянутый почти на два года, ночная работа, заказы, которые мне привозили на дом. Но ремонт всё же закончился, ржавевший Жужик был восстановлен, и я стал выезжать в город, чтобы поднабрать заказов. Заработанное съедали мы сами, квартира и Жужик, прежняя моя семья, и заработок постепенно подменил все возможные смыслы моих подрядов. Я уже начал искренне верить, что этим я и хорош, и мил, и терпим, меня хватало на всех, всем я был нужен, с этим можно и жизнь доживать. И что же теперь-то случилось? Или не теперь? Или ничего не случилось, а так должно и было быть? В этот раз я и с соседями объяснялся косноязычно и путанно по ничего не значащим пустякам.
Может быть, от того, что юная моя жена вообще избегала объяснений по существу, пугалась их даже, тот вечер я пережил тихо, бездумно, и ночь оказалась не такой уж и длинной. Не началась новая жизнь и с утра. У сборщиков лома отыскался «запорожец» с целой педалькой газа, и к вечеру Жужик был снова в походной форме. По-прежнему требовал смазки тросик тяги, но не зимой же... Станет потеплей, дам тебе полный техуход и починю стеклоочиститель, пообещал я своему бессловесному напарнику.
А год начинался, между прочим, юбилейный, по крайней мере, для меня: семь-раз-по-семь. Кому-то я, возможно, надоел с этой своей теорией, но жизнь человека изменяется и измеряется стадиями: семь, четырнадцать, двадцать один... Свою шестую семилетку я завершал в следственном изоляторе, и там моя теория нашла безоговорочное понимание. Один в четырнадцать попал на малолетку и «навек» повязал себя с преступным миром, другой в двадцать восемь, вопреки всему и всем, женился и через семь лет ровно, лёжа на соседней шконке после свидания с женой, был самым счастливым из всей тюрьмы, хотя никто, кроме него, и не сомневался, из-за кого ему ещё сидеть да сидеть — хорошо, если меньше семи. А уж семь-раз-по-семь — это юбилей, тут уже пора прожитую жизнь заценить — оправдать или признать растраченной.
Специально ничего придумывать нельзя, всё должно происходить само собой, и, похоже, седьмой перелом случился в ту поездку с петлёй на ноге. С тех пор и живу в тупом бесчувствии. Даже в тюрьме не мог вообразить себе такое вот состояние, а теперь и отсутствие самого воображения меня не пугает — во всяком случае, я этого не стыжусь, не тяготит меня это, зато смысл ежедневных ситуаций стал открываться почти мгновенно.
К весне я нашёл новых заказчиков, но и в газету вернулся, вернее, к её хозяину, решившему, наконец, штурмовать областную думу. К лету пересел на нестарую ещё «семёрку», и всего пару раз заводил потом Жужика, чтобы перевезти тяжёлые железные конструкции прямо на его крыше. Из гаража его пришлось вывести на общий двор, обесточить и в общем-то забыть. Нет, ну помнить, как учились на нём ездить сыновья — они-то и окрестили его Жужиком, сколько грязи, непролазной для других легковушек, повидал он, сколько всего перевезли мы с ним, содержа хозяйство.
А тут вот предложили за него пятьсот рублей. Всё равно, мол, стоит, а налог-то тикает. На автомате я запросил тысячу, и торг был закончен, покупателю осталось решить, на запчасти его брать или с оформлением. Не прошло и дня, как ещё один нарисовался, и я понял, что с Жужиком мы не сегодня-завтра расстанемся. Настоящих денег за него всё равно не возьмёшь — иные его собратья давно ушли за центнер дроблёного ячменя, — и я пошёл прощаться.
Над нами висит антициклон, по ночам трещат от мороза заборы и лопается асфальт, а днём подтаивают дороги под ослепительным солнцем. Я оделся легко, как на обычный перекур, а потом и правда решил покурить в Жужике. Через пару минут был на месте, но закуривать пришлось в стороне.
Прежние метели, конечно, сделали своё дело, замели напарника по ступицы, накрыли бесформенной белоснежной шапкой, но бросил-то я его рядом с проезжей частью двора, и бульдозер, расчищая путь ездовым машинам, завалил Жужика тугим снежным валом по самые стёкла. Левое оказалось почему-то приспущенным, и снег виднелся даже на руле. Странно, как ещё разглядели в этой бросовой куче автомобиль.
И вот я вернулся, поджёг чайник, смотрю в оттаявшее окно на заметённые огородики и жду свистка. Что же такое произошло, что я легко, походя стал расставаться со всем привычным, данным или завоёванным, казалось, на всю жизнь? Оставил семью, которую лепил два десятка лет, оставил постоянную работу, серьёзное чтение, бросил вот Жужика — и не щемит нигде, не жжёт, не колет, пропала даже истома виноватости, последнее, что отличало меня от обезьяна какого-нибудь. Ну, не обессмыслилась же сама жизнь от того, что я — да миллионы — потеряли привычный уклад её.
Ещё в четвёртую свою семилетку я был убеждён, что существование предшествует сущности, и переживал прямо бойцовское воодушевление от того, что могу считать себя свободным от морали. И не книжность это была — вся дедова наука, весь мой тогдашний опыт семейной, взрослой жизни внушили мне это, пропитали, а уж потом наткнулся я на формулировки.
Я вдруг слышу свирепый свист чайника, шипение заливающей газ воды и понимаю, что свист этот раздаётся давно, его хорошо слышно за стенами, и отрываюсь от подоконника. Перебегаю из комнаты на кухню семенящей трусцой, там, где надо бы просто повернуть кран, хватаюсь за раскалившуюся ручку возмущённого чайника, тут же роняю его на плиту, а брызнувшие едкие слёзы выжигают мне вдобавок и глаза.
Наконец и газ перекрыт, в квартире тихо, я кружу по кухне, посасываю обожжённую ладонь и кажусь самому себе таким жужиком... Звонит телефон, и я почти уверен, что это ошиблись номером. Вечно они спрашивают то земельный комитет, то какого-то Алика.
-
Всех нас ежедневно, а не с семилетним периодом, закапывает какой-нибудь бульдозер. Эх.
Грустно... Это на улице пасмурно, наверное...)))
1