Пьянка
Отмечали день рождения Дмитрия. Стоял шум. Внезапно хозяин дома, постучав вилкой по рюмке, прорвался со срочным сообщением. Это был человек роста немного выше среднего, худой темноглазый брюнет с щегольской бородавкой под левой ноздрей крупного носа. «Господа, — начал он высокопарно, — Вынужден сообщить пренеприятнейшее известие». Все посмотрели на Дмитрия.
— Пора расходиться, чуваки. Поздно. Будем потихоньку закругляться, хорошо?
Чуваки недовольно загудели. Кто-то в глубине стола высказался с требованием продолжения банкета и опять плюхнулся на стул. Упившийся в сракотень светловолосый веснусчатый Паша очнулся, обвел товарищей мутным взглядом, нетвердым голосом спросил: «Что? Это какая была остановка?» Все тихонько заржали. Воспользовавшись благоприятным моментом, Дмитрий, тихо улыбнувшись, продолжил:
— Друзья, поздно уже. Да и водка закончилась. Пустой я! Пустой и лишний человек! — закончил трагикомически, пытаясь возрыдать и думая при этом, что вот сейчас кто-нибудь не выдержит и назовет его Димоном-гандоном, что он просто ненавидел.
— Как Чацкий, Онегин, Печорин? — язвительно спросил вездесущий Аркаша.
— Как тот горбатый мудозвон, напёрсточник рыночный? — переводя трагедийность в иное русло, откликнулся с дальнего края стола Серёга Бурболесов.
Пытаясь ухватить общественное мнение за рога, Дмитрий отчитывался:
— Везде нищета, разруха. Юное государство диктатуры олигархата окружено внешними и внутренними врагами...
— Окружено и внутренними? — удивленно взвился сидящий рядом с Серёгой Максим Щукин, иначе говоря, Щукарь.
— Хорош трындеть, Димон. — откликнулся Аркадий. — Какая разруха? Канун нового века, молодая республика занята мирным строительством. Во все стороны света тянутся наши полпреды — нити трубопроводов. Просто ты плохо подготовился. И чуть не сорвал мероприятие. Садись, тройка!
Отметая аркашкину категоричность и как бы вовсе ничего не заметив, Дима продолжал увещевать: «Ребята, ну правда, поздно уже. Перекурим на балконе, посидим, и — разойдемся. Пусть и получилось немного не так». Случайно заглянув в телевизор с выключенным звуком, скривившись, как будто что-то неприятное вспомнив, пробормотал: «Пусть и вышло по-говнопольски, уж разбежимся как в море муравьи, и всё тут».
Тут, наконец, вмешался Петр Павлович Павленко, человек сложения дородного, с мелкими чертами доброго деревенского лица. До этого он, сидя на заднем плане, перепивал Сергея и Максима, а в последние минуты разговаривал с кем-то по мобильному телефону, поэтому отставал от событий. «Дима, что там за проблемы», — крикнул он издалека.
— У Димона кончается водка, а баб, как видишь, и вовсе нетути, — подбросил в огонь хворосту Максим-Щукарь.
— Дима, правда, что ли? Так я щас нарисую. И водку, и баб. Баб тебе одетых или голых, говори, не стесняйся. Да, а водки сколько? Пузырей пять-десять? Сто?
— Сиди ты, миллионер херов, — рассердился Серёга. — Без тебя как-нибудь разберемся, в бочку затычка.
— Сам сиди, нищеброд, — отмахнулся Петр, вставая; распахнув руки, пошел к проштрафившемуся имениннику:
— Димдимыч!
Аркадий авторитетно вставил:
— Голых женщин много и не надо было. Это не современно и рассеивает внимание. Нужно было оплатить одну, но заводную стриптизершу.
— Пусть хоть одну, но с наголо бритой пипитькой, — откликнулся Максим, и чуть не подавился слюной, припал пониже к столу.
(Аркаша представил себе эту девчонку, даже и не совсем стриптизершу, а нечто покруче, потому что стрипка, отработав свои выгибоны, постарается же смыться… Да, такую — жилистую, спортивную, но с красиво насиженной попой, и начитанную-умнющую, желательно в очках с черной оправой. Брюнетку, на крайний случай — темную блондинку, лицом не красавицу, но лишь едва миловидную, внутренне жутко застенчивую. Как она, замирая от страха, стыда, все же расхаживает здесь голышом, может быть, даже дозированно разливает водку, но, главное – поддерживает неторопливую содержательную беседу, очень интересно таки рассуждая о литературе, а то и об искусстве в целом. Прикосновение её чудесной наготы к интерьеру комнаты превращают эту грубую обстановку в хрупкую хрустальную мужскую сказку).
(Максим тоже представил себе ту миленькую девчонку, желательно блондинку с косичками, а то и с одной царственной косой, что после своего стриптизерства, опустив длинные ресницы, прохаживается себе голышом, разливает ребятам горючее, оживляет мужской разговор. Туго плетеная коса её переминается на подиуме блестящей от испарины спинки, любопытно и в такт шагам забираясь то влево, то вправо от позвоночника, пока кончик её не зажмут жаркие тугие ягодицы. Бледное лицо заливает румянец, она смеется сдержанным отрывистым смехом. Голая пипитька, тоже раскрасневшаяся, вся глянцевая, как умытый утренней росою цветок, тихо источает таинственный растительно-животный аромат, что постепенно заполняет собою душную комнату и от которого можно сойти с ума от нестерпимого предвкушения счастья).
Ну что за барство, что за обло нуворишество? Это же просто день рождения в кругу друзей по институту, какую вам еще, к черту, стриптизёршу?! Димону представилось голая фемина водоизмещением килограммов двести, если по-морскому оценивать, он отмахнулся: свят, свят. Сердито крикнул:
— Нет, момент для стриптиза упущен!
Все очнулись от постыдных и темных мечтаний о публично открытой женщине, её манящей и доступной, бесстыдной и призывной наготе, и с сожалением, с укоризной отрезвления смотрели на кричавшего. А он уже рассудительно-грубо добавил: «Да вы бы её сразу стали хватать за манду». Народ отнекивался на разные голоса:
— Нет, не сразу!
— Сначала за сиськи!
— Да, за сиськи, потом за жопу!
— Манда — это уже на десерт!
(Отрывок)