Артиллерист Мохов (Сказки нашего полка)
Служил в полку артиллерист Игнат Мохов. Солдатствовал давненько и от штатской жизни напрочь отвык. Между тем казённый срок к концу подходил, отчего Мохов несказанно печалился. Так он с шинелью и сапогами сросся, что и представлять не хотел, как в лаптях начнёт пашню ковырять. Сам о себе заботься, сам пропитание с одёжкой добывай. Да ещё, глядишь, общество оженит! Значит, бабу с ребятишками кормить-содержать придётся. В деревне-то ни каптенармуса, ни повара нет. Никто, за здорово живёшь, обмундирования не выдаст, каши в миску не навалит. Домом жить — обо всем тужить.
По ночам ворочается на койке Мохов, тоскливые думы прочь гонит.
— Может быть, — размышляет, — не сразу в родные края подаваться, а побродить годик-другой. Солдату, слава Богу, везде дом, да и краснеет он только на морозе. В одном месте переночевал, в другом подхарчился, в третьем чарку выпил. Так, глядишь, и попривыкну к гражданскому времяпрепровождению.
— Дурак ты, Мохов, — сам себе отвечает. – Вот вернёшься к себе, обвенчаешься с работящей бабой и зашьёшь дурные мысли в тряпочку. И обстирает, и обошьёт, и детей уважению научит. Станешь не солдатом безродным, между землёй и небом подъедающимся, а земледельцем обстоятельным.
И так раскидывает умом служивый и эдак. За день семьдесят семь дум передумает, а решиться ни на что не может. Кончаются деньки, когда от субботы до субботы в сапогах без заботы. Вконец ослаб артиллерист. Амуниция на нём висит, будто мочало на бороне, а от былой молодцеватости и следа не осталось. Водку с товарищами не пьёт и под барабанный бой не ерепенится. Тоскует, как покойник по земле.
— Сходи-ка, братец, на ярмарку, — сжалился ротный. – Монпансье купи, на каруселях прокатись, в балаган наведайся. Глядишь, томленье и отпустит.
Когда начальство совет даёт, надо не рожу кривить, а живот подобрать и бегом исполнить.
Начистил Мохов бляху, усы подкрутил и в город отправился. Потоптался среди гуляк, на товары поглазел, чарочку огурчиком солёным осадил. Видит, стоит на площади шатёр из разноцветных лоскутов пошитый. Заглянул внутрь и оторопел. Там, меж двух столбов канат натянут, а по нему персидская княжна прохаживается. Тонкими руками шест держит и босыми ножками быстро перебирает, словно танец неведомый танцует. Волосы у неё цвета воронова крыла, шальвары самоцветами изукрашены, рубаха райскими птицами расшита. Мохова от такой красоты пот прошиб, а заморская дева глянула на него сверху влажными очами и, вроде как, улыбнулась.
Ухватил служивый за ворот карлика, что билеты в балаган продавал.
— Кто ж это такая будет? – спрашивает. – Из каких краёв?
— Дочь багдадского султана, — не сморгнув, отвечает тот. – Плыла на корабле в Китай, да шторм её на наши берега выбросил. Вот и скитается, грошик на кусок хлеба зарабатывает.
— А, отчего домой не вернётся?
— Путь не близок, — скалит зубы карлик, — да, и помочь некому. Как говорят, не помогай чужой беде, своя на гряде.
Крепко задумался Мохов. Возвращается в полк, а мысли в голове, что твои пчёлы гудят и роем вьются. Того гляди весь ум вскипит.
— Вот она, — бормочет, — фортуна. Прямо в руки просится. Отведу княжну домой в Багдад, а султан-папаша персидский за такую услугу мне мешок золота пожалует. Народ там богатый – серебряными ложками халву ест, шёлковыми платками утирается. Стану в парче ходить, сафьяновыми сапожками поскрипывать. Или, может статься, сам на ней женюсь. Чем чёрт не шутит? Сяду по праву руку от султана, а там, дай срок, и до трона недалеко. Начну Багдадом править – казнить, да миловать.
Мается служивый на койке, не идёт к нему сон.
Три дня Мохов сладкими грёзами томился, а на четвёртый в город отправился. Прибыл на площадь, глядит, нет балагана! Где шатры цветные стояли, теперь ветер гуляет, да собаки бродячие в пыли лежат. Опоздал служивый, отбыло счастье в неведомы края.
Вернулся артиллерист в казарму чернее тучи. Сел на крыльцо, голову повесил, слезами на сапоги капает. Глянул на него ротный, головой покачал и фельдфебеля кликнул.
— Совсем, — говорит, — наш Мохов сомлел. Погоняй-ка, братец, его недельку по плацу. Ружейными приёмами займись, уставы повтори. Для начала же, пусть сердечного на конюшне малость посекут. Для укрепления воинского духа.
И помогло! Уже на третий день и осанка у солдата появилась, и шаг окреп, и взгляд просветлел. Выгнал фельдфебель дурные мысли из Моховой головы. Глядит служивый орлом, с товарищами шутки шутит, у повара добавки просит.
— Не берегись бед, — посмеивается, — пока их нет.
-
Я представила, как интересно, наверное, писать такое, стилизовать текст, пусть эта сказка и не самая интересная у вас. +
-
plusha Если владеешь языком и ясностью мысли, то способ изложения не так уж и важен. Можно к человеку обратиться - "сударь", а можно и "хрен моржовый". Главное - сделать это изящно)))
1 -
olifant А я, знаете, подумала тут как бы о смеси: Наступает так в автобусе тебе кто-нибудь на ногу, сапогом на открытую босоножку, а ты ему - Милостивый государь, а@уели, что ли, совсем?
1 -
plusha ХеХ)))
До революции Агния Францевна Мау была придворным венерологом. Прошло шестьдесят лет. Навсегда сохранила Агния Францевна горделивый дворцовый апломб и прямоту клинициста. Это Мау сказала нашему квартуполномоченному полковнику Тихомирову, отдавившему лапу ее болонке: – Вы – страшное говно, мон колонель, не обессудьте!..
С. Довлатов1