Владимир Вавилов: история великой мистификации

Сентябрьская дача в пасмурный ветреный день — это вам не июльский Храм Солнца. Ладожский промозглый ветер прогоняет людей с террасы. Мангал искрит. Вино леденеет. Гостям холодно. Уютного продления летнего раблезианства, очевидно, не получится. Перебираемся на веранду. Вскоре тепло дома делает свое дело. Уютные кресла и вино возвращают беседе неспешность. Внимание гостей привлекла этажерка, на которой мой дед всегда держал подшивки технических журналов, старинную, братьямарксовскую еще, коробку «Русского лото» с купеческими бочонками и солидный строй виниловых пластинок. Правда, когда-то, давным-давно, пластинки были стеклянными. Но чья-то неумная попытка завести патефон на промерзшей зимней даче привела к безвозвратной гибели пружины трофейного аппарата. Дед был не чужд прогрессу, и из города был привезён современный проигрыватель. Парк пластинок пришлось обновить. Мещанское лото перекочевало в буфет. В дальнейшем музыкальной аппаратуры на даче сменилось много, но пластинки по-прежнему стоят на этажерке.

Пластинка на фото — скромный раритет, купленный мной в далекий предновогодний вечер 1983-го года в отделе грампластинок Кировского универмага. Фотографию сделал и выложил в свой ФБ Дмитрий Соколовский. Но она была воспринята комментаторами как красная тряпка севильским быком. Одна половина экспертов-пластинковедов доброжелательно и безвозмездно попыталась открыть нам глаза на то, что записи на этом виниле сделаны не Шандором Каллошем, подозрительным по части фамилии. А исполнил все композиции русский, советский даже, лютнист Владимир Вавилов, на советской же лютне. В качестве приятного познавательного бонуса сообщалось, что на мелодию Канцоны ленинградский поэт Анри Волхонский написал стих «Над небом голубым». Вот.

По мнению других сетевых экспертов, вся музыка в мире украдена. И ненастоящая. И все друг у друга воруют. И Вавилов не на лютне играл. И Гребенщиков песенку слямзил.

На самом же деле с пластинками все было предельно просто. Этот конверт с бойкими барочными музыкантшами действительно хранил пластинку с записями Шандора Каллоша сотоварищи. И были на ней три фантазии il divino Francesco — божественного Франческо. По отзывам ренессансных современников, этот титул восхищения папский лютнист делил с самим Микеланджело Буонарроти. Успешно концертирующий музыкант. Востребованный папским двором композитор, сочинявший, при этом преимущественно светскую музыку. Автор семи сборников лютневых табулатур. Только дошедшие до нас документы включают в себя сорок одну фантазию, шестьдесят ричеркаров, токкату и переложения песнопений.

Но во всем этом пышном и отрадном для слуха многообразии современные исследователи так и не смогли отыскать табулатуры или ноты той самой Сюиты для лютни, а точнее, — её первой части «Канцона», из-за которой вот уже пятый десяток лет ломают копья люди музыкально-археологической складки. А пластинка — что пластинка... Фирма «Мелодия» иногда не утруждалась чрезмерным вниманием к оформлению конвертов для них. Эта сероватая одежка с надписью «Лютневая музыка XVI — XVII веков» и дамами, использовался не один раз. Записи Каллоша с произведениями с этого винилового диска появлялись с 1972-го года, но с иным названием и оформлением конвертов. Конверт Каллоша  с таким рисунком издан в 1975-м году. А в 1978-м году, в таком же точно оформлении произошло переиздание пластинки 1970-го года иного автора. С черненькой надпечаткой фамилии главного персонажа всей этой истории: «В. Вавилов». Но одинаковый рисунок уже породил путаницу. К тому же на обоих дисках присутствовали произведения Франческо да Милано. Но произведения разные.

Где-то в конце осени 1968-го года на студии «Мелодия» был записан невероятно странный для современников музыкальный сборник, вскоре изданный на виниле. До его появления записи западноевропейской музыки добаховского периода, исполняемой отечественными музыкантами, на пространстве от Калининграда до Владивостока практически отсутствовали. Кроме разве что московского «Мадригала» Андрея Волконского, с Шандором Каллошем и целым сонмом других талантливых исполнителей. Но здесь, для любителей музыки, в качестве исполнителя-лютниста произведений композиторов, чьи имена, в лучшем случае, лишь упоминались в энциклопедиях, неожиданно открылся широко известный ленинградский гитарист-семиструнник Владимир Федорович Вавилов. Музыкант отменного вкуса, виртуозной техники игры и деликатной манеры исполнения. Автор сборника произведений для семиструнной гитары и ее рьяный популяризатор, любовно аккомпанировавший исполнителям русских романсов Штоколову и Шульженко. Будучи «семиструнником», он мастерски овладел шестиструнной гитарой, и исполнял на ней произведения Торреги и Альбениса. А до этого были довоенные музыкальные уроки во Дворце пионеров на Невском. За демобилизацией с фронта по ранению последовала учеба в Музыкальной школе для взрослых имени Римского-Корсакова и изматывающие ночные штудии с гитарой на кухне родной коммуналки после смены на заводе. С параллельным изучением теории музыки и композиции в народном кружке при Союзе композиторов у И. Г. Адмони. Это о гитаре. Но лютня?

Лютня для пятидесятых и шестидесятых годов — это предмет, имевший отношение скорее к живописи, к старинным полотнам. Наряду с котурнами, корсетами, коронами. Или книгами — Вальтер Скотт, Генрик Сенкевич. На таких инструментах не играют. На них смотрят. Вот и Вавилов смотрел. На картины в Эрмитаже, на гравюры в книгах. Смотрел, пытаясь понять, как играет на ней этот мальчик у Караваджо. Ведь школа игры на лютне отсутствовала, да и инструментов не было. Музейные экземпляры. До сих пор спорят о том, записана ли лютня на этом альбоме, или же это был вандерфогель — немецкая лютневая гитара, с которой с середины XIX века гуляли по германским лесам романтично настроенные члены скаутообразного движения вандерфогелей — «Перелетных птиц». Уже тогда, даже в Германии, лютня была уходящей натурой и обучение игре на сложном инструменте было почти невозможно. Что уж тут говорить о послевоенном Ленинграде. Не сохранилось фотографий Владимира Федоровича с лютней в руках, датированных ранее 1971 года. Впрочем, может и смастерил для него заветную лютню какой-нибудь самородок-лютье с фабрики «Красный Октябрь». А он, по картинам и гитарному своему опыту, восстановил технику игры. Или, возможно, и вправду, при записи использовал похожий по звучанию вандерфогель.

Но все это видится не самым главным. Пластинка интересна не самим даже исполнением. Она завораживает композиторским талантом. Если принять во внимание мнения исследователей творчества Вавилова и маститых музыковедов, то, кроме «Зеленых рукавов», нет на вавиловской пластинке творений, указанных на обороте конверта композиторов Ренессанса! И это грандиозная мистификация невероятного таланта. С тончайшим музыкальным чутьем и чувством времени. Есть в мире огромное число композиторов, не сочинивших за всю свою жизнь ни одной запоминающейся мелодии. У Вавилова на одной лишь пластинке их, как минимум, три. Чудесная «Ave Maria», приписанная авторству безымянного композитора шестнадцатого века. Еще только в восемьдесят восьмом году великая Ирина Архипова исполняла ее под авторством анонима, а уже в девяностые годы году немецкая певица Инесса Галанте, невесть отчего, указала на своем диске имя автора: Джулио Каччини. И теперь оперные певцы по всему миру исполняют «итальянский» шедевр.

Вот так мистификация Вавилова продолжается и поныне. Его сочинения предельно естественны и правдивы. Стилизаций на тему музыки того периода множество. Но есть в музыке на этой пластинке какая-то глубокая подлинность, погруженность в эпоху, как при созерцании полотен Старых Мастеров. Это не подражание — это именно то музыка истинно того времени. Пусть даже у дотошных критиков вызывают настороженность, подозрительные «септаккорды по золотой секвенции», «синкопы в басу», «VII повышенная ступень в миноре», и прочая, неубедительная по части аутентичности «двойная доминанта». Образно говоря, эта музыка могла бы быть изображена на полотне кистью Караваджо или Микеланджело.

Был на виниле и легко узнаваемый Ричеркар, приписанный наследию Николо Нигрино. Именно его вставили, за компанию, вместе с творениями Вивальди, в свой фильм «Легенда о Тиле» придирчивые и дотошные режиссеры Наумов и Алов. Ещё есть Павана и Гальярда, якобы сочиненные Винченцо Галилеем, отцом мятежного астронома. Они бредут по свету в форме песни «Конь унёс любимого», в исполнении эмигранта-авангардиста Алексея Хвостенко (Хвоста). С невообразимым вокалом, но на стихи Анри Волхонского. Того Волхонского, который, прослушав пластинку, в ноябре-декабре 1972-го года, бродил по городу, прокручивая в голове мелодию Канцоны. И вечером, в мастерской художника Бориса Аксельрода (Акселя) написал стихи на эту музыку.

Мастерская художника была местом сказочным. Туда, по словам самого художника, взрослые не допускались. Допускались только дети в возрасте от трех до девяноста трех лет. Входящих встречал бродящий по квартире ручной ворон Радилярдус, а в ванной стоял аппарат омоложения. Мастерская была немыслимым духовным центром. Там автор песни обрел ее сюжетную основу. Аксель получил заказ на создание детского мозаичного монументального панно для Таврического сада «Райский сад на земле». Много голубого неба и животные. В подвале дома хранились тонны сине-голубой смальты. Друзья Акселя помогали разбивать ее на куски и поднимать наверх. Это было небо. «Над небом голубым» — так начинался стих «Рай», исполненный как песня, в бардовской манере Хвостенко. Московские квартирные концерты распылили песню. Вскоре ее включила в свой репертуар Елена Камбурова, изменив первую строчку на «Над твердью голубой» и вернув песне точную форму вавиловской мелодии. Далее было исполнение бардом Луферовым, и песня шариком покатилась по субкультурным, бардовским лесам и полям.

Человеком, проложившим дорогу ей в общекультурное пространство, оказался студент режиссера Георгия Товстоногова, Эрик Горошевский. Именно он в своей студии «Радуга», в 1974-м году, поставил пьесу Корнеля «Сид», в которой были задействован Борис Гребенщиков и другие аквариумисты. В этой постановке со сцены прозвучала песня «Рай». Судя по всему, песня произвела на будущего БГ такое впечатление, что в 1986-м году он включил ее, поиграв с мелодией, в репертуар «Аквариума», доселе никогда не исполнявшего на концертах чужих песен. А фильм Сергея Соловьева «Асса» сделал ее невероятно популярной и даже болезненно культовой. В этом фильме песня, передававшая платоническую любовь Ромео и Джульетты советских восьмидесятых, явилась кодой романтической составляющей уходящего мира. Песня у Гребенщикова стала называться «Город», а не «Рай». И располагался тот город с ветхозаветным флёром уже под небом голубым. Может статься, Борис Борисович плохо расслышал изначальный текст, или возникли сложности во властных коридорах, когда текст было необходимо «залитовать», а может, была иная причина — это неизвестно. Но именно с этими словами песня запомнилась. Впрочем, думается, что слова запоминали немногие. Большинству просто нравилась загадочная лиричность текста. И тембр голоса исполнителя с приятной картинкой кадра. Но самое главное — музыка. Именно она послужила, по гамбургскому счету, причиной запоминаемости и популярности песни. Магия, отсылавшая слушателя в благословенные времена и края. До появления фильма и песни, благодаря этой пластинке, волшебное ощущение было доступно только ограниченному контингенту счастливчиков.

В конце семидесятых, когда я учился в школе, мой учитель труда, суровый танкист-фронтовик, наигрывал вавиловскую мелодию на гитаре, сидя на верстаке. О Волхонском, Хвосте и БГ он даже не слышал. А на вопрос, что это, мол за музыка, говорил невнятно про Петрарку и Возрождение, а особо приставучих посылал в Средневековье. Его пьющий сосед по парадной виртуозно исполнял Канцону на зубарях, сидя на подоконнике и отрешенно глядя в потолок. Школьная учительница музыки в летнем Лагере труда и отдыха мурлыкала мелодию себе под нос, отдыхая после прополки моркови. Тренерша в спортшколе как-то по-крестьянски мычала её, глядя в окно. Невозможно было представить более непохожих людей. Одноклассники дарили «пласт Вавилова» друг другу на дни рождения чаще, чем мелодиевского Челентано или лицензионный «Модерн Токинг». Что-то такое было в этой записи, что не позволяло слушать ее, переписанной на кассету или бобину. Только проигрыватель и винил. Этот диск у меня «заслушивали» раза четыре. Каждый раз покупал новый. В магазине его было, как правило, не найти. Приходилось искать в клубе коллекционеров на Римского-Корсакова. Его не хватало. Ни одна отечественная пластинка не растворялась среди знакомых так часто. Та, что стояла в строю на этажерке вторым номером после Шандора Каллоша, была пятой, купленной в «Северной лире» на Невском проспекте, в июне восемьдесят восьмого, за неделю до ухода в армию. Мелодия вертелась в голове на посту под всполохами Северного сияния. Она выскрипывалась на снегу валенками.  

Мелодия эта живет сама по себе, ускользая от навязчивой опеки слов песни. Музыка написана человеком, который пустил ее в жизнь под чужим именем. И неважно, что это было сделано, дескать, потому что музыкальные чиновники не допустили бы издания пластинки исполнителя, который не был членом Союза композиторов и не имел высшего композиторского образования. Для Вавилова музыка была во сто крат важнее вероятного грома собственного имени. Он играл с музыкой, как с настоящим ребенком, искренне любя её и давал жизнь истинно красивым звукам и гармониям.

Листья дикого винограда, уже начавшие по-осеннему краснеть, топорщились за окнами. Ветер стих. Настало время кофе. Далее следовало, наверное, насладиться прослушиванием Канцоны. А то столько разговоров. Тем более — вот она, та пластинка. Но проигрыватель приказал долго жить. Ну и ладно, пластинка целее будет. Кофе пили в тишине.