Зубная фея

Дура, вот как есть дура, да еще и набитая непонятно чем. Дернул меня хрен собачий послушать этого сумасшедшего диетолога. Четыре литра воды. Я же не водовоз, в конце-то концов. Пятый раз за ночь... Хоть на пожарище посылай, в эту... как ее, Анталью, блин, гори она вместе с тем уродцем диетологом.

Татьяна шла в уборную в полуобморочном состоянии. Первый раз в жизни с ней происходит такая непотребность. Не случалось еще, чтоб так настойчиво хотелось, да еще и в непонятно который раз. Сколько себя помнила — спала она всегда на зависть всем беспробудно. Ни будильник, ни какие-либо телодвижения родственников в лице мамы и сына, с ней же и проживающих, не могли нарушить ее глубокого спокойного сна. Даже дебильная кукушка в часах, подаренных лет десять назад уже преставившейся троюродной теткой Физой, ее сон ни капли не смущала. В отличии от остальных домочадцев, ей почему-то нравилось это вульгарное кукование. И от того она каждодневно старательно те часы заводила. Правда, троюродную тетку свою, Физу, она терпеть не могла. Дура дурой была...

— Сама дура, — раздалось скрипучим голосом где-то сзади.

Во, еще и глюки начались, наверное, жидкость до нейронов все же добралась, подумала Татьяна и захлопнула за собой дверь уборной.

На обратном пути, проверив на всякий случай, хорошо ли все лежит в холодильнике, Татьяна вдруг остановилась возле своей спальни в смятении. Надо было кусок пирога прихватить со смородиной, вернуться что ли? Ай, да ладно, зря что ли я этому козлине денег кучу за схему отвалила. Обойдусь без излишеств. С этой жизнеутверждающей мыслью Татьяна, толкнув дверь, направилась к своей кровати.

— Привет, Физа, — поздоровалась она, проходя мимо тетки, сидевшей аккурат под кукушкой в каком-то странном кукольном наряде.

— Привет, племянница, — прохрипела тетка, ехидно хихикнув вслед Татьяне.

Так, стоп... Это вот с кем я счас поздоровалась, а? С дохлой теткой, что ли? Так это... прикопали ж ее, уже как несколько лет назад. Хорошо так прикопали, всей родней притаптывали, чтобы не дай бог... И совсем не в этом, не в этом наряде. Неужели...?

От таких мыслей Татьяну прям удар почти хватил. Прям там, в постели. Ни шевелиться, ни тем более что-либо сказать она не могла. Единственная мысль сверлила ополоумевший мозг... Успела. Успела сгонять до толчка!

— Ты, это... Хоть повернулась бы ко мне, что ли. Аль видеть меня не рада? Тань, это ж я, тетка твоя почившая, ну...

Татьяна лежала словно только что сваянная. Сколько времени прошло, прежде чем ужас отпустил, и она смогла пошевелить пальцем — не знала. Слыхала она, что мертвецы иногда приходят, но вот совсем не ждала, что к ней. Ну, не готова была — и все тут. Если это и правда Физа, то какого хрена ей собственно приперло именно к ней? Может, с собой забрать хочет? Или просто какую гадость при жизни не успела учинить, вот и решила восполнить, успокоиться, так сказать. И туда, в вечность сгинуть с облегчением великим? А может, из-за кукушки этой?

— Да на хрен мне твоя кукушка сдалась, — снова раздался скрипучий теткин голос. — Чего она мне такого накукует, чего я не знаю? И не за тобой я вовсе. Хотя, стоило бы. Ох, и вредная ты, Танька, маленькая-то была, вот прям удавила бы, чес слово. Прям в люльке бы тебя и похерила к чертям собачьим-то... Говорила я маменьке твоей, что ни хрена путного из тебя...

И тут Татьяну прорвало. Куда только столбняк-то и девался.

— Ах, ты, клизьма семиведерная, да я тебя счас...

И понеслось. Рассказала Татьяна тетке все, что про нее знала, да при жизни сказать стеснялась. И что не знала, тож рассказала и почти даже показала, ну как смогла, конечно, в красках там всяких, да и чуть ли ни в стихах. Это она умела. Красноречие ей от не пойми кого досталось, но немалое. Все ж романы писать, это вам не пальцем выковыривать. Ну и понемногу утихли страсти. Высказались обе, всплакнули, поржали и почти помирились.

Только после этого вот всего, Татьяна обратила внимание на саму тетку. Под кукушкой сидело очаровательное создание в платье из рюш и кружев цвета старой половой тряпки. На голове красовался буклированный парик, видимо чей-то, потому как у Физы отродясь таких кудрей не бывало. А в руке она держала какую-то палку, отчаянно смахивающую на волшебную, которой она, Физа, время от времени и размахивала в порыве страстей. Из похоронного гардероба на ней остались только очки с толстенными диоптриями, из-за чего ее глазки очень смахивали на поросячьи. Кто из родственников догадался упокоить старушку в очках, Татьяна не знала, но удивилась этой детали безмерно.

— Так это, сынок твой и напялил. Молодец, не то что ты... Куды б я без очков-то.

— Ты, Физа, мысли мои читаешь, что ли? — изумилась Татьяна.

— А то как же. Конечно. Я ж теперь не просто рядовая покойница, а фея, — подбоченившись и сложив губки гузкой, прохрипела та. — Мысли читать — это базовая опция.

— Ойее... слов-то нахваталась каких. Тьфу, пропастина. А наряды эти веселые где взяла? Тебя, вроде, в другом виде упокоили-то.

— По разнарядке выдали. Не велено в своем ходить, народ пугать.

— А колпачок праздничный нарядный на буклях не предусмотрен, что ли? Какая ж ты нахрен фея, без колпачка-то? Феи без колпачков не бывают. Слушай, а ты вообще зачем тут меня навестила-то? Не просто же так, верно?

— Не просто. Мне, Тань, помощь твоя нужна. До зарезу, можно сказать.

— Ну, выкладывай. Что за дело?

— Зуб, — выхрепела Физа и многозначительно умолкла.

— Что, зуб? — не поняла Татьяна.

— Ой, блин... Ну, мне нужен твой зуб. Вот.

— Ага. Хренастри тебе а не зуб, — а потом подумав, добавила, — а нафига тебе именно мой зуб, а?

Физа, видимо, ожидала подобного пристрастия, но все же немного сконфузилась.

— Понимаешь, Таня, — начала растягивать она, — меня тут в зубные фей определили. В пенсионные. Ну, так как я при жизни стоматологом трудилась, то здесь обязана у пенсионеров оставшиеся зубы забирать и леденцы, значит, на палочке, им взамен оставлять. Вот...

— Так, стоп. — остановила ее Таня. — А я здесь причем? Я не пенсионерка еще далеко, да и лишних оставшихся зубов у меня не имеется, и петушки на палочках мне вредны. Ты, вообще, в своем уме-то, старая?

— Так это, у тебя их аж двадцать девять, — загундела Физа, — и шесть из них мне не нужные, потому как вставные. Ну, тебе что, жалко один зуб для родственницы, пусть и нелюбимой? Вставишь потом еще один на вырванный. Ну, Тааань...

— На какой? На вырванный? — ошалела Татьяна. — Ты чего, рвать мне его собралась, что ли?

Физа вдруг суетливо вскинулась и давай рыться в своих рюшах, с усердием что-то ища. Кряхтя и сопя от натуги, она, наконец, нашла что искала, и с улыбкой до ушей протянула Тане под нос инструмент.

— Во. Нашла. Вот этим и вырвем, — сунув Тане пассатижи, оскалилась на радостях Физа. — Открывай рот!

— Счас, — отпрянула та. — Совсем ахренела. Не дамся я ни за какие кренделя, сама себе и рви, идиотка ты волшебная.

— Так уже, Тань, уже все похерила. На вот, глянь. — И Физа снова улыбнулась.

Во рту Физы торчал одиноко, прямо посередине сверху золотой зуб. И все. Остальных и в помине не видать было.

— Бог ты мой! Да тебя, вроде, хоронили-то когда, так все щелкари на месте были. Дралась там с кем-то, что ли, на небесах? Где зубы-то, карга?

— Так это, Тань, план там у нас. Сколько сказано, столько и должна собрать. Иначе довольствия лишат. А пенсионеры-то у нас все протезники. К кому не сунься, ни одного живого зуба: то керамика, то золото вон, то еще какая хрень. Вот и пришлось самой себе повыдирать, да в отчет-то и приписать. Сначала, вроде как, проканало, а потом как узнали, что приписками занимаюсь — в котел. К чертям на порицание сдали. Неделю меня там мутызили всяко, вилами во все места тыкали да варили.

— Не, не выдавила ты из меня ничего. Ни сострадания, ни милосердия. Зуба я лишить себя не дам!

— Слушай, Тань, ну а может, я тебе отплачу за него хорошо, а? Уж больно мне к чертям снова неохота. Есть у меня возможность такая. Их всего три на вечность дают каждому. Одну я уже спользовала. Другую на прозапас оставила. А вот еще одну могу тебе за зуб отдать.

— Так что это за возможность-то? Толком можешь объяснить? — уже не выдерживая напора бабки-упырихи, занервничала Татьяна.

— Желание. Одно желание. Ты мне зуб. Передний. А я твое желание исполню.

Татьяна аж подпрыгнула. Было на тот момент у нее одно желание. Особенное. Очень важное и сокровенное, которое вот уже три года как душу рвало вразнос. Долго думать она не стала. Че тянуть-то...

— Рви, карга. Хрен с тобой. А чего передний-то?

— А передний верхний за десять коренных у нас идет. Самый дорогой. Но ведь и желание тебе не каждый день исполнить обещают, — ухмыльнулась Физа.

— Ну да... Ладно. Обезболишь хоть?

— Конечно.

 

Татьяна сидела под навесом любимой шеки, закопав ноги по щиколотку в горячий, белоснежный песок на берегу индийского океана. Хорошо-то как, думала она, отпивая свежевыжатый ананас из бокала мелкими глотками, нежась под лучами тропического солнца. Всего-то один зуб, а столько счастья! И тут ее безмятежные думы нарушил оглушительный гудок паровоза. Вздрогнув, она только и успела подумать: откуда на пляже паровоз, как прямо перед ней из непонятно каких дебрей на песчаный пляж вывалился вагон метро с надписью: «Фирменный поезд Новосибирск-Гоа». В открывшихся дверях появился какой-то растерянный хмырь — в панамке и с жутко знакомой мордой.