Коллекционер

«НАЦИОНАЛЬНАЯ КОРПОРАЦИЯ БЛАГОЧЕСТИВЫХ ХРАНИТЕЛЕЙ КОЛЛЕКЦИЙ И ИХ ХРАНИЛИЩА (все хранилища коллекций и idem, склады, базы, архивы, музеи, кладбища, тюрьмы, приюты и богадельни, заведения слепых и т. д., а также все служащие таковых учреждений). (Коллекции; пример: в архиве хранится коллекция дел; на кладбище хранится коллекция трупов; в тюрьме хранится коллекция заключенных и т. д.)».

Людям свойственно чем-то развлекать себя в свободное время. Когда времени нет – тем более свойственно. Вот они и заводят увлечения, хобби, домашних питомцев, а потом выгуливают их по улицам, друзьям, выставкам. В самом крайнем случае выгуливают перед собой или перед отражением в зеркале.

Я – самый обычный человек, поэтому у меня тоже есть увлечение. Слово «хобби» я не люблю – оно пахнет выгоревшей травой, грязными хвостами мартышек, дешевым бензином и гамбургерами из МакДональдса, а я все это терпеть не могу. Итак, у меня есть увлечение. Банальное. Я коллекционер. Пожалуй, единственная моя оригинальность, необычность, особенность – выбор вещей для коллекционирования. Слово «вещь» я позволю себе употребить в том же значении, которое придавал ему великий Иммануил Кант.

Когда-то давно я пришел к выводу, что мне – как и большинству людей – необходимо чем-то занять временное пространство, остающееся от службы, бытовых хлопот, сна и простейших гигиенических процедур. Собирание коллекции – вот что первым пришло в голову. Основательно изучив вопрос, я понял, что выбрать что-то лично для себя будет сложно. Все предметы, пригодные для коллекционирования, – уже выбраны и избраны кем-то другим или другими. Чего только люди не собирают – от крышек для унитазов и трусов умерших знаменитостей до игрушечных медвежат и пивных крышек. Идти чьим-то путем, безусловно, легче, но в этом случае твоя личная коллекция становится всего лишь одной из, превращается из предмета интимного, персонального в нечто обобществленное, публичное, даже если ты никому ее не показываешь. Поэтому я проявил несвойственное мне в повседневной жизни упрямство, перебрал все возможные варианты и нашел свой – коллекционирование отсутствующих воспоминаний.

Как вы понимаете, в человеческой власти как забывать, так и помнить. Поэтому мне не подходили воспоминания, которые забываются в силу прошедшего времени или стресса. Обычное человеческое мышление извилисто, но одноколейно. По знакомой тропе можно вернуться в прошлое и извлечь из памяти напрочь, казалось бы, исчезнувший неприятный или оскорбительный случай. Все изменчиво в этом непостоянном мире, и то, что сегодня кажется отсутствующим, завтра может явиться вновь. И, как следствие, пропасть из моей коллекции. А этого я – еще не начав собирательство – допустить не мог. Поэтому, по зрелом размышлении, я остановился на таких воспоминаниях, которые уж никаким образом не смогут вернуться к предшествующему владельцу: к эпизодам из жизни умерших, не оставивших родных и не оставшихся ни в чьей памяти, к памяти людей, переживших физическую травму мозга, страдающих болезнью Альцгеймера, прогрессирующим склерозом. Признаюсь, есть в моей коллекции и несколько редких экземпляров – воспоминания страдающих раздвоением, растроением и т.д. личности, шизофреников и иных психических больных, или тех, кто постиг нирвану. Их память – что дырявая занавеска на окне с разбитым стеклом, – колышется себе на ветру, закрывает невесть что от непонятно чего. Они не в силах отличить себя от мира, а мир – от сковородки. О чем говорить: они и сковородку от плавания отличить не могут! Поэтому и не заметят, если я позаимствую парочку ситуаций или эпизодов. Я не считаю, что в этом есть что-то аморальное. Что плохого в том, чтобы подобрать каплю воды, упавшую из дуршлага?

Долгие годы посвятил я своему увлечению, и искренне полагал, что являюсь единственным в мире коллекционером отсутствующих воспоминаний. Понятное дело, любителей собирать экзотику не так много, куда меньше, чем коллекционеров марок или значков. С другой стороны, многие обычные люди ценят свои коллекции за полноту или за вложенные в них средства, - чем при случае можно похвалиться перед друзьями или теми, кто разделяет их хобби. У меня же все было иначе. Первое для меня недостижимо в силу особенностей моего увлечения, потому что, скажите на милость, как может быть полной коллекция вещей (я настаиваю, что это слово следует использовать в том же значении, в каком использовал его герр Иммануил), появляющихся снова и снова – каждый миг, каждую секунду, и будущих появляться даже когда меня и тех, кто создавал эти вещи, уже не будет на свете. Второе же касается исключительно предметов материальных. Мне же все экземпляры коллекции достались бесплатно. Я заслуженно горжусь результатом своих трудов, но хвастаться мне не перед кем: долгие годы я изучал сообщества коллекционеров и пришел к в чем-то печальному, но в чем-то и радостному выводу – моя коллекция уникальна, такого увлечения нет больше ни у кого на свете. Вернее, так я считал до сегодняшнего утра, когда, открыв почтовый ящик, обнаружил письмо от незнакомого человека. В письме сообщалось, что его автор, являясь, как и я, коллекционером отсутствующих воспоминаний и находясь проездом в моем городе, желает встретиться, обменяться опытом и ознакомиться – если будет на то моя воля, – с моим собранием редкостей. Письмо было написано вежливо, грамотно и в высшей степени уважительно, но пробудило во мне противоречивые чувства. С одной стороны, приятно слышать, что о моем увлечении известно, что мои вкусы разделяет некто иной, что он готов претерпеть некоторые неудобства, дабы оценить то, что он полагает достойным оценки. С другой – известие о втором коллекционере отсутствующих воспоминаний лишает мое увлечение уникальности, низводит до ступени обычного хобби, и в какой-то степени – пусть невольно – уничижает меня и мою особенность, отличность от остальных людей.

Однако написавший мне безусловно не был виноват в охватившем меня смятении. Поэтому, выпив чаю с мятой и успокоившись, я послал телеграмму по указанному на конверте адресу и пригласил коллегу в гости – нынче же вечером, к семи часам.

Он оказался пунктуальным, как звонарь собора на центральной площади: в дверь постучали в тот миг, когда в воздухе еще не растаяло эхо колоколов. Я открыл.

Высокий, слегка сутулый, с незапоминающимся лицом и серыми волосами – он показался мне смутно знакомым, хотя, возможно, причиной послужила лишь привычность и обыденность его облика. Вежливо поклонившись, он вошел в дом. Мы прошли в гостиную, где на столе уже стояли чашки, заварочный чайник, молочник, сахарница и ваза с фруктами. Принесенные гостем засахаренные каштаны оказались весьма кстати.

За чаем, согласно традиции всех коллекционеров, мы беседовали о предметах малозначащих и отвлеченных: о достопримечательностях нашего города, о погоде – кстати, сегодня с утра светило солнце и было на удивление безветренно, - о ценах на свежие фрукты и цветы и о преимуществах железнодорожного сообщения.

После чая я пригласил гостя в кабинет, где и хранилась моя коллекция. Признаюсь, это решение далось мне нелегко. Меня, как любого увлеченного человека, беспокоило, не явился ли незнакомец с целью обесценить мои достижения и похвастаться своими. Да и уже упоминавшаяся проблема неуникальности не давала мне покоя. Однако дверь перед гостем я распахнул с самым вежливым и благожелательным выражением и чуть отошел в сторону, пропуская его вперед.

Мои опасения были напрасны. Гость внимательно изучал коллекцию, интересовался, при каких обстоятельствах оказался в ней тот или иной экземпляр, хвалил – я видел, что искренне, – самые необычные и драгоценные, вдумчиво анализировал принципы отбора и способы получения воспоминаний. Увы, незнакомец был лишен возможности оказать мне ответную любезность и познакомить меня со своим собранием, однако мы оба не теряли надежды, что однажды такая возможность представится.

Затем мы вернулись в гостиную и, сидя возле камина с бокалом бренди в руке, гость поведал мне о своем принципе коллекционирования. Он кардинально отличался от моего и вызвал во мне сильнейшую неприязнь. Как я понял, коллега – по только ему ведомым признакам – выбирал того, чьи переживания и жизнь могли быть ему интересны, и, следуя за ним по пятам, улучал момент, когда человек ментально отвлекался и его воспоминания оставались открытыми, незащищенными. Подобно призракам, что следят за тобой в сумерках и исчезают за мгновение до того, как обернешься, он подкрадывался и похищал воспоминание, становившееся с того мига забытым и отсутствующим.

Меня искренне возмутил подобный метод, но сам гость, похоже, не усматривал в своем поведении ничего особенного. Будь это действительно ценный эпизод, он хранился бы в потайном уголке памяти и его невозможно было бы похитить, - убеждал он меня. А коли люди так небрежно относятся к тому, что превыше всего на свете (в этом вопросе наши точки зрения совпадали), значит, не столь уж им и нужна память о прошлом.

Я же подобное полагал откровенным воровством, о чем, однако, умолчал. Но вкупе с уже упоминавшимся зародившимся соперничеством, метод коллеги возбудил в душе моей такую ярость, что я – не осознавая, что делаю, - отошел к столу и, взяв нож для разрезания фруктов, вернулся к камину, возле которого покойно расположился гость. За мгновение до того, как нож вонзился в его шею, незнакомец обернулся. Уже падая на пол, я понял, почему лицо гостя с самого начала показалось мне знакомым, несмотря на всю свою обычность. Именно это лицо я каждое утро настолько не замечал в зеркале, что напрочь забыл об нем.