Цветы для Шарикова П.П.

«Командировка, опять командировка... Сколько можно мотаться по этим командировкам, не мальчик уже», — думала Мила, застегивая полупустой кожаный чемодан. ​

Муж ездил в командировки все чаще и чаще. Сначала Мила переживала, как он там поест, сколько поспит, как его давление и геморрой. Потом начала раздражаться, что начальство совсем потеряло совесть, никаких тормозов. И теперь вот снова «здрасьте» — пятый раз за квартал летит в Уфу. «Пусть неженатых посылают» — сказала она Генке в лысеющий затылок, закрывая за ним дверь квартиры.

Постояла возле окошка на кухне и по привычке помахала рукой завернувшему за угол такси. Высота двенадцатого этажа делала мир игрушечным. По квадратику детской площадки смешно бегали микроскопические детишки. Дворник — еле шевелящаяся оранжевая точка — курил на скамейке, совершенно не обращая внимания на детей и на новый снег, легко покрывавший тонким слоем только что очищенный асфальт. По двору вяло бродил, прихрамывая на переднюю лапу, бездомный пес. Все они казались сверху игрушечными, слабыми и беззащитными, а себя Мила представляла огромной, сильной и всемогущей.

Она принялась за уборку в общем-то и так вполне чистой трёхкомнатной квартиры. Хотелось отвлечься от предчувствия надвигающейся беды. Было что-то странное у Генки во взгляде, в поведении. Что-то неуловимое, неясное. Приезжал он из своих командировок деревянным молчаливым истуканом. Миле каждый раз казалось, что за три дня он успевал забыть, как зовут дочерей.

Она машинально вытряхнула карманы домашних Генкиных брюк, брошенных в спальне прямо на пол. Вместе с мелочью выпала и медленно спланировала вниз розовая бумаженка, исписанная его почерком. Мила подняла бумажку и стала вчитываться, чтобы случайно не выбросить ценную информацию. Все как обычно было аккуратно пронумеровано, тщательно перечислены дела, даже самые мелкие. Все было вроде бы понятно, аптека, билеты, позвонить в офис, платежки, зарядить пауэрбанк... Но вот самый последний пункт выбивался из привычного ряда дел. Генка написал под номером девять «Цветы для ШПП» и обвёл жирным кружочком этот пункт.

Вихрь ужаса пронёсся в голове вздрогнувшей Милы. «Цветы?! Причём здесь цветы?» Мила сползла медленно на ковёр и схватилась за голову. «Ну конечно, господи, ну конечно цветы! Какие к черту командировки! Говорили мне подруги, что у всех у них после сорока крыша едет. Дура я какая, боже мой! Как банально! Какая пошлятина!». Мила была уже в полной уверенности, что у Генки в той самой гадкой Уфе завелась любовница. Перед наполненными влагой глазами промелькнула жуткая короткометражка: Генка держит за талию длинноногую фифу лет двадцати, сыплет перед ней семейными деньгами и «предает родину» топорными комплиментами. А потом ведёт эту дрянь с ногами-спичками и губами-бубликами в гостиницу..." На этом сознание Милы омрачалось настолько, что короткометражка обрывалась, и на экране мелькали лишь черно-белые ошмётки заезженной пленки.

«Нет, стоп! Там написано для ШПП! ШПП?! Не котенок, не зайчонок. ШПП! То есть, может быть, это не женщина?!» — новая мысль обожгла мозг и запустила новый вихрь догадок, — «А кто тогда? То есть, получается, у Генки свидание с... мужиком? Неееет, нееееет, прошу неееет, пусть лучше фифа будет, но только не это вот все!»

Мила легла прямо на ковёр в спальне и завыла. Жизнь разделилась на счастливое прошлое и мерзкое невыносимое настоящее. Будущее совсем исчезло. Что делать? Разводиться? Сделать вид, что ничего не было? Терпеть, пока само рассосётся? Отомстить? А как же дети?

Ее накрыл приступ полоумного отчаяния. Она бросилась перетряхивать вещи мужа, лезла в каждый карман, проверяла каждый уголок воротничка, заглянула во все старые сумки и барсетки. Она даже обнюхала все рубашки. Сама не знала, что хочет обнаружить. Искала те невидимые личинки клопов, которые разрушили ее жизнь. Но нет. Никаких улик. Никаких доказательств наличия паразитов не было. Вот ведь конспиратор! «С кем я прожила пятнадцать лет!» — простонала Мила, вконец обессилев.

Внутри закипело ядовитое зелье, приготовленное из паники, злобы, обиды, боли, ужаса. Она уселась за письменный стол и уронила растрепанную голову на руки. Густые волны светлых волос укрыли полированую гладь. «Нет, сначала надо все-таки разобраться», — подумала Мила, — «Я вовсе не несчастная обезумевшая от обиды женщина тридцати шести лет без работы и средств к существованию, я пока еще умная и красивая жена успешного и состоятельного финдиректора! Я вообще-то инженер-технолог по образованию!». Худая рука с парой тонких золотых колечек на пальцах хлопнула по столу.

Генка всегда хотел, чтобы жена сидела дома и воспитывала девчонок, водила их на английский и танцы, вела дом, вкусно готовила, была любящей и спокойной. И вот она все это исполняла на протяжении пятнадцати лет на пять с плюсом! Вечная отличница и перфекционистка! Генка старше нее, поэтому его слово всегда было законом. Так ее воспитали: старший — значит умный. Генке перевалило за сорок пять — самый кризис. Но кризис — это одно, а свидание с мужиком в Уфе — это уже не кризис, это крах!

«Старалась, старалась — и с носом осталась», — произнесла осипшим, будто чужим голосом Мила. Она достала из ящика стола семейный фотоальбом и начала перелистывать страницы, любуясь каждым запечатленным мгновением идеальной жизни. Налюбовавшись вдоволь, Мила начала бережно укладывать альбом обратно, и взгляд невольно зацепился за цветной уголочек внутри ящика. Кроме альбома там лежало еще что-то.

Это оказалась толстая синяя тетрадь формата А4. Мила достала ее и вяло, без особого интереса, приоткрыла. Вчитавшись в хаотичные узоры кривых буковок, рассыпанных по страницам в клеточку, она не могла поверить, что это мог написать ее родной Генка.

Дневник преображения Туманова Геннадия

День первый
Сегодня могу откровенно признаться — я заново родился! Меня раздирают на куски ощущения счастья, неописуемого полета. Я побывал на первом занятии тренинга «Школа Полного Преображения»! Это потрясающе. Нет таких слов, чтобы могли до конца выразить чувства. Я жил раньше в полном тумане, ничего не понимая и не осознавая вокруг себя. Но теперь я проясняюсь, я преображаюсь. Я благодарен Витьке Штыкову, что позвал меня на такой классный семинар! Шариков Полиграф Полиграфович — это не выдумка какого-то глупого писателишки. Это реальный человек. Как же человечество слепо! Это первый бессмертный человек во вселенной. Мой учитель — Полиграф Полиграфович Шариков! Так жаль, что мне никто не поверит! Милка подумает, что я свихнулся. А так хочется ей рассказать. Полиграфу благодарность, благодарность, благодарность...

День пятый
Говорил по скайпу с Полиграфом Полиграфовичем. Как же я ничтожен в сравнении с ним. Ведь он обладает уникальными знаниями, которые нигде не найдёшь. Он открыл нам — своим ученикам — великую тайну. Ее скрывали сволочи ГПУ-шники, специально превратив великий эксперимент в вымысел и фарс. Они конфисковали у Булгакова истинную версию событий и изменили финал. А ведь Шариков обрёл бессмертие! Шариков — истинный человек, а мы все еще псы бездомные, блуждающие в тумане своих иллюзий и страхов. Полиграфу благодарность, благодарность, благодарность...

День одиннадцатый
Благодарность: я благодарен своему внутреннему псу за обретение моего человеческого сознания. Раньше я был псом, жил животными инстинктами. И только теперь начинаю обретать человеческое подобие. Все люди вокруг меня по своей сути собаки, сбитые в стаю, неосознанные рабы инстинкта. Полиграф сказал: истинный человек просыпается в собаке лишь через прояснение сознания. А его может дать только Преображение... Полиграфу благодарность, благодарность, благодарность.

День тридцатый
Долго не фиксировал свои шаги к преображению. Ездил снова на тренинг к Шарикову П. П. Он сказал, что я готов перейти на следующий уровень. Нужно перевести ему на карту триста тысяч. Да я и миллион готов отдать во имя Преображения. Полиграфу благодарность, благодарность, благодарность...

Мила с трудом оторвалась от тетрадки. Нарастало ощущение новой тревоги, еще более чёрной и еще более угрожающей. Нет, это не свидание с мужчиной, не фифа с губами. Это кажется что-то еще похуже. «Не клопы», — подумала она, — «Личинки мухи Цеце в мозге».

Еще немного побегав глазами по тексту, перепрыгивая через дни, ошарашенная Мила добралась до последних записей.

День четыреста девятнадцатый
Все труднее становится преодолеть искусственно навязанный в детстве нравственный барьер — воровать мне все еще не легко. ШПП просит приносить ему на семинар девять орхидей, украденных обязательно лично из магазина. Теперь-то я понимаю, как он велик и мудр, он пробуждает во мне энергию свободы, готовности жертвовать собой во имя общего блага! Мы складываем на его алтарь цветы, и учитель поливает их благодатной влагой бессмертия! Цветы превращаются в эликсир бессмертия! Мы едим лепестки этих орхидей, мы причащаемся великой мудрости! Я на пути к бессмертию. И это моя реальность! Полиграфу благодарность, благодарность, благодарность...

День четыреста пятьдесят третий
Еду! Мой учитель, еду! Мне все сильнее хочется бросить навязанную мне искусственно самку, прекратить вредоносную связь с животным миром и окончательно поселиться в главном месте силы — в благодатной твоей Уфе! Как ты мудр и велик, что выбрал самое активное место силы, в котором обретение преображения ускоряется в десятки раз. Я чувствую именно там в Уфе эту невероятную скорость! Эту свободу! Нужно только перейти на пятый уровень! Я найду пять миллионов, чего бы мне это не стоило. Попрошу Милку взять кредит. Все что угодно. Украду в конце концов! Полиграфу благодарность, благодарность, благодарность...

Между листами хранилась рекламная листовка, видимо та самая первая реклама «Школы Полного Преображения», которая стала билетом в новую жизнь для Генки. Листовка была напечатана не очень качественным струйным принтером, на котором уже еле дышала синяя чернильница, цвета рисунков превратились в серо-буро-малиновое месиво. Текст был предельно прост и лаконичен: «Обрети свой собственный опыт Преображения! Стань человеком!» Дальше был адрес офиса в Уфе.

Мила собрала чемодан. Девочки еще два дня будут у бабушки, так что вселенная явно не против ее решения.

***
Уфа встретила метелью и двадцатиградусными морозами. Миле этот дальний край показался недобрым и даже враждебным. Он как будто не хотел ее пускать к мужу. Не хотел, чтобы она спасала Генкины мозги. Но нет, не на ту напали!

Улыбчивая «фифа» с бейджиком «Зинаида» — довольно полненькая и скромная, с узкими губами и ногами-култышками — радостно встретила столичную гостью на ресепшене отеля и вручила карточку от номера. Мила отметила мысленно, слегка ухмыльнувшись, что это не фифа, а скорее антифифа, и сломя голову ворвалась в свой номер. Бросив вещи, переведя дух, она отправилась сразу по указанному в листовке адресу.

Воинственный настрой и список телефонов местной администрации, полиции, центра психологической помощи, адвокатских контор и прочих общественных организаций, грел Милу. Причем так основательно, что она даже не мёрзла на трескучем морозе в своих тонких сапожках и куртке, рассчитанной скорее на итальянскую зиму, нежели на башкирскую.

Добравшись до нужной улицы и отыскав нужный дом, Мила оценила его с точки зрения отходных путей в случае провала операции. Вход был оформлен скромно и не достаточно солидно, как ей показалось. Вывеска «Центр коррекции «Преображение», обрамлённая двумя искусственными веточками пальмы и увенчанная изображением орхидеи, навевала образы косметологии или какой-нибудь пластической хирургии. Мила глянула с кривой усмешкой на вывеску и ринулась в бой.

Здесь ее не ждали. Абсолютно пустое мраморное фойе ретранслировало гулким эхом каждый звук. Из-под высокого старомодного потолка струились отзвуки хорового пения. Старушечьи голоса, слившись в едином вокальном порыве, тянули старые советские бредни о революции.

Мила задрала голову и стала слушать, пытаясь уловить смысл слов. Вдруг кто-то до нее сзади дотронулся, и она от неожиданности отскочила, как ошпаренная.

— Сюда, да? — неприятно улыбнувшись, спросил невесть откуда взявшийся субтильный персонаж лет пятидесяти с блестящей лысиной на пол головы и в великоватой ему светлой толстовке на тощем теле. Росточком персонаж не вышел, поэтому старался приосаниться перед дамой. Мила подумала, мол очередной неудачник с промытым мозгом, испытав смешанное чувство жалости и брезгливости.
— Куда — сюда? Мужчина, идите, куда шли, — сквозь зубы ответила она, устремившись к выходу в надежде найти кого-то более адекватного.
— Ты сюда, я знаю! — уверенно глядя на Милу и все так же неприятно улыбаясь, сообщил лысый, — Иди наверх по лестнице и заходи в третий офис.
— Вы много на себя берёте, — возмутилась Мила, окатив незнакомца ледяным презрением, — Я и сама знаю, куда.
— Сама, ну конечно, да, — нисколько не смутившись, заявил персонаж, — Цветы! Ты забыла цветы! Но это ничего, тебе не обязательно, — сказал ей в спину лысый.

Мила перестала воспринимать собеседника всерьёз и, не попрощавшись, устремилась в третий офис.

Чем угодно можно было назвать открывшееся за дверью номер три пространство, только не офисом. Посередине зала стоял огромный овальный стол, накрытый блюдами с закусками, пирожными, бутылками и чайниками с заваркой. Могло показаться, что здесь намечается юбилей или поминки. Четыре стройные девушки в фартучках суетились вокруг стола и бережно поправляли закуски. Несколько гостей томились в уголке, растерянно поглядывая то на часы, то на девушек. Из незаметной маленькой двери в глубине помещения появилась увесистая дама в нарядном платье, увешанная крупными драгоценностями. Она размашисто прошагала через зал к столу. Девушки в фартучках мгновенно встали по стойке смирно, с преданностью и ужасом глядя на даму. Одна из девушек, с трудом выговаривая от страха слова, доложила: «Дарья Петровна, все готово». Дама сверкнула огромными выразительными глазами, и девушки с облегчением убежали в ту же маленькую незаметную дверь, из которой появилась их хозяйка. Мила с интересом наблюдала за всем происходящим, представляя, какой наверное красавицей была когда-то эта большеглазая и большегрудая Дарья Петровна.

— Дорогие гости! Приветствуем вас, заходите, не стесняйтесь, присаживайтесь, угощайтесь, — нараспев радушно запричитала хозяйка, указывая пухлой рукой на роскошный стол. Было во всех ее движениях нечто искусственное, излишне театральное.

Гостей становилось все больше, приходили парами, группками, по одиночке и, возложив принесённые цветы на специальный столик, хаотично рассаживались, взглядами буровя бутылки. Разговаривали шепотом, опасаясь нарушать невидимый общественный покой.

Мила села возле выхода, чтобы побыстрее сбежать, если ситуация примет какой-нибудь неожиданный оборот. Возле нее долгое время пустовали оба соседних стула. Но вот рядом сел тот лысый, которого она мысленно записала в придурки и не желала больше с ним контактировать. Приклеился, будь он не ладен. У нее здесь есть своя миссия, и любые лишние участники не нужны. Пусть только появится этот гуру недоделанный Шариков. Вот с ним она и побеседует по-взрослому.

— Вы не могли бы пересесть? — вежливо, но с угрозой в голосе, обратилась к несуразному коротышке боевая и настроенная на войну Мила.
— Не, не могу, — буркнул сосед и потянулся к бутылке с коньяком. — Я ну... тут хочу.
— Гражданин, отстаньте от меня, я вам же ясно говорю, — перестав шептать, громко произнесла разъяренная Мила.

Гости уставились на Милу с недоумением. Дарья Петровна невозмутимо наблюдала, не пытаясь вмешаться. Будто так и было задумано по сценарию встречи.

— Сердишься, да? — начал опять лысый, хлопнув рюмашку залпом, — У тебя все колечки на пальцах почему тонкие? Прям незаметные такие, стесняешься?
— Пальцы тонкие — кольца тоже тонкие. Ясно? Гармония — знаешь, слово такое есть? — Мила снизила обороты, не желая привлекать внимание слишком сильно.
— А еще... вот интересно, — говорил сосед, прилепившись как банный лист, — Ты вот это... Ну... Ты хоть понимаешь, что ты не такая, как все, да? Ну, это, в смысле ты другая, да.

Мила обомлела, запнувшись и не находя ответа. Этот шизик ей разрушит сейчас всю войну. Не хватало еще с ним валандаться, ей надо семью спасать, мужа вытаскивать!

— Меня ваше мнение не волнует, — буркнула она, потеряв интерес к беседе окончательно.
— Ну-ну ладно, нет так нет, только не волнуйся так? — добродушно хехекнув и хлопнув еще коньячку, сказал сосед. Он резко поднялся, — Ну что, песики, начнём что ли. Я вас звал — вы пришли. Гостинцы принесли? Принесли?

— Даааа, — нестройным хором ответили гости.
— Ну, что там, давайте, несите-несите мне цветочки, — добродушно кивнув на небольшой столик в углу, повелел лысый.

По взглядам и лицам, обращенным на ее соседа, Мила начала медленно догадываться... Это и был ОН! Шариков П. П.

Теперь внимательно вглядываясь в его фигуру, лысину, карие глаза, вслушиваясь в его немного надтреснутый, будто простуженный голос, Мила пыталась понять, как этому идиоту, который двух слов не может связать, удаётся засаживать людям в мозги личинки паразитов? Ну вот почему они все буквально смотрят ему в рот? Ладно бы еще был Брэд Пит какой-нибудь, или умел бы болтать так что заслушаешься, а тут ведь гопник из подворотни какой-то.

— Сегодня, ребятки, праздник у моей любимой жены — ровно десять лет обретения бессмертия! Поняли... Да? — скосив на Дарью Петровну совершенно равнодушные глаза, Шариков поднял руки, подав этим движением условный сигнал продвинутым слушателям, и те подняли собачий вой, изображая радость.

Мила поцарапала себе палец длинным красным ноготком и вздрогнула от боли. Нет, это не сон. Она внимательно начала рассматривать каждого, кто был за столом. Супружеская пара лет тридцати сидела в обнимку и широко улыбаясь, выла громко и старательно. Две юные девчонки — наверное студентки — явно пришли впервые и восторженно глазели на всех подряд. Им было тяжело заставить себя выть, они просто кричали «Вау», чтобы хоть немного вписаться в общий гул поздравлений. Дарья Петровна, словно оперная дива, только что покорившая зал, кланялась и посылала всем воздушные поцелуи, иногда дотрагиваясь до массивных сапфировых бус на своей оплывшей шее. Каждый присутствующий заражался радостью, не понимая, почему ему так хорошо и весело.

— Тост! А теперь тост! — выкрикнул Шариков, блеснув лысиной и подняв бокал с коньяком. Все замолкли и тоже подняли бокалы, — Короче... Вы все движетесь к смерти. Да. Думаю, никто не будет спорить. Да? Ну... это факт. И у вас есть какие-то дела, какие-то люди вокруг, какие-то страхи и беспокойства. Ну прально? Да! Вооот. И это... В общем, что я хочу сказать... Если хотите, можете стать людьми. Приходите, и я расскажу как! Хе-хе... Ну моя Дарья уже теперь со мной навсегда, и я горжусь, что смог спасти свою любимую от смерти. Это. Ну... Моя миссия типа. Выпьем за Дарьюшку!

Все снова завыли и начали звонко чокаться. На середину свободного от стола пространства выскочили девочки, которые раньше были в фартучках. Теперь на них были блестящие ошейники, матросские бескозырки и коротенькие чёрные бархатные мини-платья. Они начали петь «Яблочко» и странно дергаться, изображая танец. Довольный Шариков громко хлопал, совершенно забыв о существовании Дарьи Петровны, он с нескрываемым вожделением пялился на голые ноги девчушек, ловя взглядом иногда мелькающие трусики. Миле пришла в голову догадка — девочки здесь обретаются не просто так. Не просто. И Дарье на это почему-то наплевать. Странная тут расстановка сил.

Некоторые опоздавшие подтягивались и осторожно присаживались за стол, стараясь остаться незаметными. Мила напряжённо ждала, когда же явится ее благоверный.

— Так, смотрю, цветочков что-то сегодня у нас не густо, песики мои. Двадцать четыре штуки. Вы, я смотрю, совсем что-то у меня расслабились, — снова взял слово Шариков, как только девочки в ошейниках скрылись за маленькой дверью подсобки.

Полиграф широкими шагами решительно подошел к столику, устланному ворованными орхидеями самых разных сортов и оттенков, и цыкнул, выражая недовольство.

— Вот так, значит? Наверное, у нас кризис цветочного бизнеса настал? Да? Девальвация рубля виновата? Да? Че замолчали? Или может это санкции на нас наложили новые? Специальные цветочные? Ну, чего не ржете, придурки?

Мила почувствовала, как мороз побежал по коже. Шариков на ее глазах перевоплощался в монстра с красными от гнева глазами. От него буквально сыпались искры. Она вдруг ощутила опасность, исходящую от этого невзрачного человека. Он мог убить и расчленить кого угодно, никаких сомнений.

— Кто не принёс цветы? Встать! — заорал Шариков. Несколько человек покорно поднялись, опустив головы и вжав плечи, — Ко мнеее, сука вашу маааать! На колееени, псы вонючие!

Еле двигая ногами, четыре мужчины и одна солидная женщина за пятьдесят подошли к «бессмертному и великому» и бухнулись на колени.

— Посмотрите, гляньте все на этих поганцев! Вот они виноваты в том, что сегодня обряд не состоится! Они отлучены на два месяца! Кто с ними будет общаться, выгоню! Все понятно? — он оглядел понурые головы виноватых и плюнул на одну из них. Выставив узловатую руку, на которой чернела часть какой-то большой татуировки, он продолжил, — быстро лижите и проваливайте с глаз.

Мужчины по очереди языками лизнули несколько раз волосатую лапу. Женщина долго колебалась и начала плакать. Полиграф ее пожалел и, просто схватив всей пятерней за щеки, потрепал, как старого сенбернара...

— Иди уже, псина, иди.

Мила онемела. Она одеревенела и не могла дышать. Она забыла про список телефонов службы реабилитации, полиции и прочего спасения, гревший душу, она забыла про мужа. Ей стало омерзительно и невыносимо смотреть на адский спектакль, сыгранный одним актером. Она не заметила, как Генка тихонько протиснулся и сел за стол рядом с ней.

— Милка, ты? Вот сюрприз-то, — ошалело и радостно прошептал он ей на ухо.

Мила повернула голову и смотрела стеклянным взглядом куда-то сквозь мужа.

-Ты как тут, спрашиваю? — шептал Генка, бережно удерживая в руках стебли нежно-молочных орхидей.
— Ты украл их? — очнувшись, поинтересовалась Мила, глядя на орхидеи.
— Да! Ну и что? Это ж весело! Знаешь как меня адреналинит! Ух! Давай в следующий раз вместе! Как я рад, как я счастлив, Милка, что ты все поняла и что ты теперь со мной! По-настоящему со мной. Мы с тобой вместе обретём бессмертие, вместе преобразимся! И детей потом тоже...

Мила слушала, пропуская смысл слов, наблюдая за мимикой такого родного казалось бы Генки, за складками у его рта, которые так смешно искривлялись, когда он улыбался, за его лопоухими ушами и широкими бровями... Все было знакомое, каждая черточка, каждая мелочь. Но все же она не могла узнать мужа. В нем поселился кто-то другой, какой-то «чужой»! Нет, не инопланетянин с зубастой мордой, а просто чужой, готовый душу продать за Шарикова, за обещанное бессмертие готовый убить даже ее — Милку.

— Эй, пес, поди-ка сюда, неси свой веник, а то нам как раз девяти штук не хватает для обряда, — резким командным окриком обратился Шариков к опоздавшему Генке, — Ты нас прям спас! А то сегодня пятеро уродов хотели нас лишить бессмертия, хе-хе-хе.

Шариков надолго засмеялся, скривив рот, словно его кто щекотал. Генка вспрыгнул и посеменил к «маэстро» на лобное место. Они вдвоём подошли к столику с цветами и возложили букет, будто это была могила. Мила невольно подумала, что на самом деле это и была могила — усыпальница для человеческого сознания всех этих несчастных. На ее глазах Шариков дружески похлопал по спине Генку, смеясь от души и благодаря его за цветы, потом начал стучать по его спине сильнее и сильнее, а потом начал его нагибать силой вниз и орать: «Как ты посмел опоздать на тренинг, придурок! Как посмел опоздать, шавка! На колени! На колени, дебил!»

Все, что было дальше, Мила уже видела в чёрном тумане. Ее организм блокировался — не мог переваривать происходящее. Шариков указал Генке на свою ширинку и потребовал расстегнуть. Генка послушно подчинился, вжавши голову в плечи. Дрожащими пальцами он потянулся к ширинке своего кумира и расстегнул ее. Тот ухмыльнулся и погладил его по голове, как мопса. Потом пнул его ногой и наградил обещанием, что за осознание вины и искреннее покаяние он допускает его сегодня первым к эликсиру бессмертия.

Пока Генка пытался подняться, пока он отряхивал колени, Шариков у всех на глазах начал мочиться на цветы. Мощная струя «великой лейки бессмертия» орошала орхидеи. Все присутствующие вскочили, взялись за руки и начали петь заунывным хором: «Полиграаафу Благодать, Полиграафу Благодать»...

Мила в полном бессилии сползла на пол и наблюдала дальнейшее массовое поедание лепестков. Ее скрутило в приступе бешеной тошноты. Люди стояли друг за другом, очередь тянулась вокруг растерзанного стола с объедками, Шариков лично каждому вручал цветок. Осчастливленный бережно относил дар учителя в сторонку и, отрывая лепесточки по одному, медленно поедал.

Генка в этой очереди был первым. Мила потеряла все ощущения, ей как будто всадили тройную дозу анестезии. Она не чувствовала на щеках слез, глядя, как отец ее детей отправляет в рот лепесток за лепестком, тщательно пережевывает и глотает. И так еще при этом счастливо улыбается, как никогда не улыбался дома. Даже когда родилась Машка, а потом Варюшка... Мила закрыла глаза, она не могла больше видеть Генку. Время в ее голове остановилось. Вокруг еще что-то происходило, кто-то куда-то ходил, топали, звенели тарелками, шептались, смеялись, гундосили и бормотали. Но Мила будто заснула. Она выключилась.

— Слушай, ты это... Не бойся меня, я не страшный, — раздался голос позади Милы.

Она вдруг обнаружила, что сидит прямо на полу. Чьи-то руки подхватили ее и усадили на стул. Она повернула голову — перед ее глазами близко-близко улыбалось одутловатое лицо Полиграфа. Мила собиралась ему сказать, какая он гнида и какой он урод, как она на него нашлет прокуратуру за все, что здесь происходит, и обязательно упечёт его... Но какая-то неведомая сила держала ее язык. Она смотрела в его колючие холодные глаза и молчала.

— Вот, ну так уже лучше, пупсик ты мой выпендрежный, вот и молодец, — Шариков обнял Милу, сжал в тиски своих крепких лап и начал целовать ее мокрую от слез щеку, — Ты же не они, ты же не такая, как эти. Ты игрок! Приходи ко мне работать! Мне нужны игроки... Я хочу книжку написать, поможешь? Пиарить меня будешь. А Генку твоего отпущу, обещаю.

Мила в мыслях подняла руку и наотмашь врезала этому придурку по наглой роже. Но наяву она просто кивнула.