Стакан

Слегка пошатнувшись, я поднялся со стула. Желудок был полон, но в душе все еще отчетливо ощущалась пустота – такая тупая, холодная и безликая.

Я подцепил куцый бутерброд белесыми восковыми пальцами. Это был последний оставшийся бутерброд – как и полагается, с позавчерашним батоном и газетными ломтиками салями, заботливо нарезанными теткой из ближайшего мясного. Только она и заботилась обо мне в эти последние нелегкие дни.

Брезгливо жуя тягучее тесто, я привычным движением ухватился за стоящий рядом стакан. Но усилить забытье не получилось – он был пуст.

Стакан.

Я медленно покрутил его, перебирая руками. В глазах терпимо двоилось от выпитого, и я с еще большим усилием стал вглядываться в помутневшее ребристое стекло.

– Ста-кан.

Неторопливо зашевелив губами, я попробовал слово на вкус. Сделал паузу. А затем повторил снова. Шесть грустных букв с легким присвистом вылетели из моего рта и растворились в прокуренном воздухе.

– Ста-кан.

И тут меня прорвало. Прорвало от бессилия, которое неустанно копилось, поглощая все больше с каждым днем. Какого хрена этот чертов стакан пуст именно сейчас, когда я так в нем нуждаюсь? Ну почему все в жизни идет не так?

В порыве раздирающей сиюминутной ярости я резко взмахнул рукой и разжал пальцы. С обиженным шумом зазвенели мелкие осколки, разлетаясь по кухне. Теперь они лежали везде: под столом на обшарпанном деревянном паркете, в чугунной раковине, затерявшись в горе закисающей посуды, в пластиковом цветочном горшке с пересохшей землей…

Облегчение. Я явно, прямо-таки физически ощутил именно его – облегчение. И вовсе не потому, что невольно выпустил пару капель в трусы. Просто все мысли словно замерли, и даже пустота на мгновенье застыла, перестав мучительно обжигать изнутри.

– Ста-кан. Ста-кан… – Повторил я два незатейливых слога. И вдруг почувствовал необъяснимую связь с собственным именем.

– Сте-пан. Степан!

Мутная от алкоголя голова заметно прояснилась. Ведь я и есть тот самый стакан! Вечно грязный, наполненный каким-то дешевым дерьмом, я ощущал себя пустым и никому не нужным. В голову пришло единственно возможное решение – прекратить столь гадкое существование, стать таким же независимым и свободным, как превратившийся в сотню осколков стакан.

***

– Степ, мы дома! Степан! Сумки!

– Да ты посмотри, что он устроил. И недели не прошло, как мы уехали! На кухню не зайти просто.

Родители продолжали возмущаться, но я не мог их услышать…

Мать шумно разбирала пакеты – первые огурчики, зелень, ведро смородины. Отец лениво помогал ей.

– Он что, опять пил? Ну куда это годится? – продолжала мать, полная темноволосая женщина в игривом цветастом платье.

– Марин, он уже взрослый, имеет право, – устало возразил седоватый сухой мужичок, мой отец. – Да и кто сейчас не пьет?

В мусорном ведре одиноко ютилась полторашка разливного.

Я повернул ключ в замке и понял, что дверь не заперта. Черт, все-таки не успел! Не успел убрать все до их приезда. Осколки эти… Еще и посуда ведь!

– Вань, а я говорила… Если он после одиннадцатого не определится, так и будет дома торчать! Уже год прошел, и никаких сдвигов. Уселся на нашей шее…

Она открыла кран. С шумными брызгами полилась вода, глухо зазвенела скисшая посуда. Отец еще минуту поддакивал матери и, наконец, собрался выйти из кухни.

Развернувшись, он застыл от неожиданности. Прямо перед ним стоял я – аккуратно причесанный, в светлой рубашке и с пакетом продуктов.

– Мам, пап, привет. Я все-таки решил поступать в универ.