Итоги августовского блица

Ура! Голосование завершено, томление достигло предела, иииииии!!!!!

Победа достается:

Проза - номер 14, рассказ "Кто поможет расчленить труп" 

Стихи - номер 6, стихи-романс  "Не может быть"

Приз зрительских симпатий - уходит номеру 12, рассказ "Представление"

Просьба авторам заглянуть в личку, на предмет отправки призов!

А вообще, честно и положа руку на сердце и редакторские ногти, все просто прекрасны безо всяких преувеличений!! 

 

Напомню: право задать тему и провести следующий блиц переходит к победителю. Или победителям, иногда так бывает даже веселее. Призом обычно делают какую-то сумму в литах, которую банкующему переводит редактор. Если желания продолжить ни у кого нет, блиц переносится до той прекрасной поры, когда оно у кого-то вдруг появится. Дело это добровольное, но чертовски приятное, поверьте. 

Итак:

1.  Скво

Пиши, давай! Бумага не краснеет!

Руби ему, Танюха, так и так,

Что, мол, влюбилась, всех других сильнее,

Что сгинешь без него не за пятак.

 

Проблей тупой овцой «чего же бооооле»,

Так городские пишут, токо в путь!

Потом приносят маменькам в подоле,

Но мы-то здесь не дуры как-нибудь?!

 

Скажи, именье жутко задолбало,

Пейзаны эти, гуси, бланманже,

Что годных женихов меж местных мало,

Да и на них не смотрится уже.

 

Скули «рассудок мой изнемогает»,

Вверни пассаж про гибель, со слезой...

А в сон к нему заявишься нагая,

Чтоб позабыл, как шиться с той козой!

 

Тэк-с, что ещё? Добавишь, что кончаешь,

Ну, это, в смысле, страшно перечесть,

Он охренеет! Точно! Отвечаю!

Ай, ладно, не нуди мне здесь за честь!

 

Присунь в контекст про душу, взор, томленье,

Без этого, признанье-некомплект.

Тоской, судьбой, виденьем, наважденьем

Замаскируй погуще интеллект.

 

Никто не хочет умную в супруги,

Им за глаза хватает красоты.

Онегин тоже ценит зад упругий,

И кто ж ему подходит, как не ты?

 

Короче, не выпендривайся, на-ка

Листок, перо. Рисуй вот это всё,

Пусть примет дурь бесстыжая бумага,

Глядишь, олень в столицу увезёт.

 

2. 

Небо заволокли низкие серые облака, стало темно, и на выжженные июльским зноем московские улицы наконец пролился долгожданный дождь. Тугие струи били о крыши домов, дружно устремлялись по водостокам вниз, весело пузырились на потрескавшейся земле. Казалось, сам мессир прибыл в город, чтобы испытать его жителей на прочность и посмотреть, чем они дышат и живут.

Маргарита Николаевна, вопреки сложившейся традиции закрывать окна во время дождя, пошире распахнула тревожно звякнувшие створки, отчего занавески мигом вспузырились, и в комнату ворвался запах мокрой листвы и нагретого асфальта. Пользуясь отсутствием мужа, она предалась излюбленному занятию, а именно игре с самою собой в карты на раздевание. Вскоре на ней не осталось ничего, кроме жемчужных бус ручной работы, купленных по случаю в Торгсине двумя годами ранее.

Выйдя на балкон, она сыто потянулась, облокотилась о кованые перила и подставила начинающее увядать тело падавшим сверху струям. Серебряные нити резво заскользили по острым, чуть выпирающим ключицам, огибая груди и бёдра, скатились вниз, к стройным босым ногам; узкая дорожка волос внизу живота мигом намокла и стала похожей на мочалку, что принесла на днях с рынка домработница Наташа.

"Я не та, какой была прежде, - с грустью думала Маргарита Николаевна, изгибаясь, словно кошка, под скользившими по её телу каплями, - пусть теперь об этом все знают!"

Вернувшись в комнату, она достала с полки ополовиненную банку с маринованными огурцами, а из буфета вынула склянку с прозрачной жидкостью внутри и гранёный стакан толстого стекла. Заботливо протерев стакан заранее припасённой салфеткой, плеснула в него примерно на треть из склянки, выдохнула в сторону и опрокинула содержимое в себя. Морщась, затаила дыхание. Минутой позже потянулась к банке и сочно захрустела толстым кривым огурцом.

"Прогуляться, что ли, - лениво подумала она, - дождь утих вроде. Заодно цветы на помойку снесу".

И она неприязненно покосилась в сторону жёлтого букета, притаившегося в вазе венецианского стекла, что дарили им друзья мужа на очередную годовщину свадьбы. В паре кварталов от неё готовился к ежедневной пробежке молодой человек в полинялой футболке с надписью "Мастер пикапа"

 

3.  Алеся Ранимая

Здрасссьте, – зашипели над ухом. Плюнули. – Пишите, продолжайте пожалуйста.

«Его глаза предвкушали смертоубийство. Сверкнула молния, земля выгнулась в ожидании водных потоков, которые вот-вот низвергнутся из благодарного неба орошая собою. Но что это? Из темноты пещеры блеснуло нечто. Это друг или враг? Его мышцы готовились к бою, глаза ждали. Вновь сверкнула молния в блеске чего пещера озарилась ярчайшим огнём, и он увидал её! Девушку, волосы которой были, как рыжие змеи, а на высокой груди вздымался рубиновый амулет и он понял, что это его единственный шанс выжить. Но не всё может выглядеть так, как кажется».

- После амулет лучше поставить точку и разделить предложения. «Он понял», пишите.

«Одинокая луна выглянула из-за бушующих туч, как будто подглядывала единственным глазом за происходящим на бренной земле. Его родной дом вздымался на горизонте двумя башнями. Катарина припала к земле глядя на него и его мужественное лицо».

- Какая ещё Катарина?

- Ну так нашу героиню зовут Катарина.

- Да нет, Чурчхелла она.

- Кто? Я, Муз Арнольдович Штолле, не мог вам нашептать никаких таких чурчхел! С кем это вы мне изменяли? Пишите: Катарина. Позже перечитаете и все аккуратно исправите. Сейчас будет любовная сцена. Пишите. Бумага не краснеет.

«Он знал, что не стоит мучить незнакомку томлением».

- Стоп. Мучить или мучать?

Шёпот снова прекратился.

- Поговорим с Грамматикой?

- Ой, да ладно вам, Муз Арнольдович, какая разница?

Муз фыркнул что-то похожее на «свой человек». Гудки.

- Не берёт, зараза, ещё с прошлого раза обиделась.

И вдруг ничего не стало. Ни потного прикосновения, ни шепота, ни мыслей в голове.

Голоса:

- Через звонок нашли, сволочь. Удачный день, еще один в топке.

- А как же я? – робко спрашиваю, глядя на белый, как лист бумаги, монитор.

- А вы сами, своей головушкой или хотите попасть в созданный вашей парочкой мир?, - строго говорят мне в правое ухо. И тут же в левое, другим голосом:

- Одноглазая Луна в небе, мышцы, блуждающие в темноте? Из-не-мо-га-ют. Что вы там ещё навыдумывали? Или лучше туда, где «На краю дороги стоял дуб», млел и говорил с улыбающимися березами о весне, любви и счастии?

Молчание.

- А Штолле?

- Отправлен в мир, где «чресла ищут соития». Это его любимое!

Второй голос, прокашливаясь: - Там оптоволокно.

- Чёрт, скоро вынырнет снова. Пошли что ли?

- Пошли, смотри, шедевр «и чтобы ни думали о них люди, кошки или собаки, голуби считали себя королями мира и срали всем на голову с гордо поднятой осанкой».

Через час ко мне пришла в голову Пестня и посоветовала творить в жанре автофикшн, уверяла, что кроме доктора, никто ничего и предъявить не сможет.

Google:_______

 

4. Поддатый Шарманщик

"Желания"

Бездонной летней синевой

Я брёл рекою, наслаждаясь

Как девки весело, купаясь

В друг друга брызгали водой

 

Им было весело, сисястым,

Они визжали и смеясь,

Не ведали, что есть напасть,

Что акваланги есть и ласты

 

И я хотел, штаны содрав

К ним поднырнуть, сказавшись трупом,

Как будто захлебнулся утром,

Росы испив из свежих трав

 

Не отпускало лишь одно:

На мне – истёртые кальсоны,

И я уже не был гарсоном,

А дядькой был давным давно!

 

Когда же молодость прошла?

Когда отпелось, отплясалось?

Когда подкралась эта старость,

Неся в руках проблем ушат?

 

А было время, был простор!

Я рассекал пространство грудью,

Я счастье пил из всех посудин,

Мешая водку и кагор

 

Ах, что теперь на жизнь пенять!

Во мне теперь поэт болеет,

Мой слог бумагой не краснеет,

И дурака не даст свалять!

 

И под дЕвичий звонкий смех

Пронзила ум мыслишка мигом:

В часах секунды пляшут лихо,

Когда подняты гири вверх!

 

Но тяжесть времени всегда

Их устремляет только книзу,

И ни какою силой мысли

Их не поднять уже туда

 

Взглянув мельком на свой Breguet,

Я продолжал свой путь, однако,

Хотелось пива мне и раков,

И чтобы рядом – туалет!

 

5.  

"Болотное чудище"

В деревне Кошмарино прошёл слух, что на лесном болоте появилось чудище, пожирающее людей. Были два свидетеля, видевшие монстра. Прохор и Михалыч. Прохор дополз до деревни и, прибежавшему его спасать человеку, сказал три слова:

– На болоте монстр.

После чего скоропостижно умер. Люди с оторванными ногами долго не живут. Единственный, кто остался жив после встречи с чудищем, дед Михалыч, опытный охотник. Но рассказать он ничего не мог, потому что от страха потерял голову. Жители деревни нашли её и прибили к кресту на крыше церкви по совету местного священника Митрофана.

– Это развяжет ему язык, – сказал святой отец и окропил святой водой седую голову охотника. – Достаточно и одного раза, – добавил он.

– Но ведь Бог любит троицу, – возразил кто-то из толпы.

– А я люблю водицу – подмигнул священник, допив жидкость, крякнул и сморщился.

Обряд не помог. Голова Михалыча продолжала молчать, а его тело бегало по деревне, ударяясь о фонарные столбы и падая в канавы.

Чтобы опровергнуть слух, на болото решил поехать Митяй по прозвищу -Распиздяй (если можно, то без точки – автор). Школу он не окончил, в училище не поступил, женился, но по прошествии двух месяцев развёлся. Поэтому такое прозвище и прилепилось, как говно к ботинку.

– Я пойду, – сказал Митяй. – Нет там никого. Херня всё это.

Часть населения деревни согласилась. Пусть идёт. Сожрут – не жалко. Одним алкашом меньше. Другие же, напротив, пожалели парня и начали отговаривать. Это были в основном бабы.

– Не ходи, Митенька. Сын безотцовщиной вырастет. Одумайся, – говорила беременная Маша, вытирая от слёз подбитый глаз.

– Я люблю тебя! – кричала Таня, стоя перед парнем на коленях.

– Если уйдёшь, кузнецу отдамся. На том же стогу сена, – предупредила Оля, насупившись.

– Куда ж ты, кровинушка моя? На кого меня оставляешь? – причитала мать.

Игнорируя женские уговоры, угрозы и даже мольбы матери Митяй всё равно отправился в лес. В своей упёртости он был похож на деревенского осла Гондона, который работать не любил и отказывался везти груз до первых ударов палками и ногами.

Митяя никто не бил. Только один человек мог заставить его отказаться от опасной затеи. Отец. Огромные, как кувалды, кулаки убеждали лучше слов. Удар в лицо – и Митяй дома. Со сломанным носом и парой выбитых зубов. Да, именно так упрямство и вышибается. Мужской грубой силой. Батя мог остановить, если б не умер.

Чмокнув баб на прощание, Митяй завёл трактор и поехал. Мать рыдала и крестилась, священник махал кадилом, время от времени попадая в лица провожавших. Когда трактор скрылся за поворотом, толпа разошлась по домам. Никто не слышал, как голова на крыше церкви, крикнула:

– Стой! Что ты делаешь, урод?

Трактор подпрыгнул, словно под колесо попало бревно, Митяй ругнулся и поехал дальше. Раздавленное тело, вылезшее из канавы, не двигалось.

В лесу Митяй встретил цыганский табор и, оставив трактор, ушёл с ним в небо. Парень снова сделал то, что он умел лучше всего на свете – не успев начать что-то, забил на это толстый болт. В общем, в который раз оправдал своё прозвище. В деревне организовали поиски, но в лес заходить побаивались. Ходили вдоль дороги с топорами и вилами. Ничего не найдя, кроме раздавленного тела Михалыча, погоревали недельку, а потом жизнь вошла в обычное русло. Голову старого охотника пришили к мёртвому телу и похоронили. Про монстра на болоте стали потихоньку забывать. Так бы никто из кошмаринцев и не узнал – правда это или вымысел? – если бы не местные дети.

Было воскресное летнее утро. Толпа ребятишек бегала по деревне, обдирая перья петухам и завязывая гусиные шеи в морской узел. Обычные развлечения маленьких кошмаринцев или кошмариков, как их называли некоторые.

– Давайте играть в прятки, – предложил самый высокий парнишка с веснушками на щеках. Ребята согласились, и игра началась. Хоть и было наказано родителями не бегать в лес, но дети есть дети. Забыли, убежали, попрятались среди елей и берёз.

Водить пришлось тощему длинноухому мальчику, которого звали Петя.

– Раз, два, три, четыре, пять. Я иду вас всех искать. Кто не спрятался, тот дурак, – посчитал Петя и отправился на поиски.

Ходил, ходил, бродил, бродил. Смотрит – болото. Подошёл ближе – вонь ужасная. Развернулся Петя, чтобы обратно пойти, а тут чудище зелёное вылезает, пасть свою острозубую открывает и к мальчику на четырёх коротких лапах подбирается.

– Кокодил! – заорал Петя и побежал.

Бежал, бежал, да прямо к «кокодилу» и подбежал, запрыгнул на спину и давай лупить его. Тварь зубами щёлкает, а схватить мальчика не может. Тут и другие ребята подоспели. Взяли камни, все зубы бедному животному повыбивали, лапы и хвост отдавили, голову свернули, кожу содрали и потащили трофей в деревню.

Смерть болотного чудища в Кошмарино отмечали долго, несколько месяцев пили, полдеревни осталось в живых после гуляний. Остальные, очухавшись, тут же занялись друг с другом воспроизведением потомства. Детям, спасшим деревню от монстра, подарили дротики и копья. И ребята сразу нашли им применение – кидали в белок, зайцев и лисиц, сократив их численность в три раза. А один раз даже попали в вертолёт, круживший над деревней. В итоге обнаружилось три трупа: пилот, штурман и анаконда.

 

6. Elle 

"Не может быть", романс

Я к вам пришёл, чтоб сказку сделать былью,

И пусть прошло немало лет, увы,

Не может быть, чтоб вы меня забыли,

Не может быть, чтоб разлюбили вы!

 

Мне сердце, как пилою, взгляд ваш режет,

Неужто я теперь вам не чета?

Конечно, я не тот, каким был прежде,

Но ведь и вы, голубушка, не та.

 

Вы стали лишь моложе и красивей,

Мечта поэта, ангел во плоти!

На улице вовсю бушует ливень,

А мне, признаться, некуда идти.

 

Я изгнан отовсюду, всеми проклят

За дерзкий нрав, за доброту души,

И за талант, что только и не пропит.

Впустите же, на том и порешим!

 

Пусть не пугают вас мои морщины,

Потрепанность и то, что с похмела.

Я всё же хоть куда ещё мужчина,

Отмыть и покормить – и все дела!

 

Я к вам вернулся из далёких далей,

Ваш ласковый и очень нежный зверь.

Не может быть, чтоб вы меня не ждали,

Не может быть, чтоб не открыли дверь!

 

7. Docskif

"Торг уместен"

— Ну, кто там на сегодня? Кхе — кха… — он закашлялся, зарываясь в одеяло и злясь на себя за принятый вызов.

— Да! — в трубке сипело и свистело, — Есть один, Ваше Величество! Сопротивляется вторые сутки, хоть понимает, что попал, как кур…

— Не тяни кота...

— Император, этот хроник уже и то и сё предлагал. Но всё как-то мелко… Я, как договаривались, самый интересный случай — сразу к вам… Свои пытки я закончила. А что я могу, обычная Астма в этом ранге. Я хоть и гормонозависимая, а до сих пор кому-то наверху жалко статуса, Ваше Величество… Хотя… У него против меня всё было, у жлоба. Но он — лакомый кусочек, вот увидите… Большой потенциал!

— Как же лень.. А с Комой ты договорилась? Она берёт сегодня?

— Обижаете, эта за медяк удавит. Уже все трубки с аппаратами простерилизовала и простынки прогладила, накладочки на веки, завязочек навязала для рук. Чтоб не дергался на аппарате…

— Ладно. Сейчас приду. Только объяви, как положено. Чтоб все ниц, и всё такое…

— Его Величество Король Гипоксии Статус Астматикус! — кто-то помпезно пропел под потолком кухни в четыре утра.

Упершись обеими руками в обеденный стол, боясь сдвинуться и дыша через раз, Альберт уже несколько часов пытался выкашлять, ставшую стеклянной, мокроту. Вены на его шее вздулись. Открытый рот стремился захватить сразу весь воздух маленького помещения. Глаза Альберта источали сам ужас, в зрачках, однако, еще теплилась надежда. После прозвучавших слов стала угасать и она.

В кухню вошел пожилой, еще крепкий мужчина в строгом костюме со сдвинутой набекрень короной на плешивой голове. На холеном, чуть одутловатом, лице отражалась печать величавой иронии пополам с легким любопытством. Под мышкой он держал красную папку с вензелем.

Альберт понял, что нужно поприветствовать.

— C-c-c-c-c… Ах-а-ахаа… С-сукс-сс… — получилось у него вместе с выступившими слезами.

— Хорош! Ну, что предложить имеете? Торг уместен, — присев за стол, Статус рассматривал гору серых и розовых противоастматических спреев, ампул с гормонами и шприцев.

— Ого, сколько грешков! — Император ухмыльнулся, — Да вы, я вижу, с козырями! Сейчас я вам сатурацию… того. До какого уровня? А давайте до восьмидесяти пяти для начала? Против ваших девяносто! А? Каково?

Он поднял руку, готовясь щелкнуть пальцами. Из последних сил Альберт просвистел:

— С-сказать… дайте.

Мужчина смахнул гору медикаментов и положил на стол раскрытую папку: — Минутку… анамнез гляну, что с вас взять можно. Может, не стоит мороки. О! — встрепенулся он, покраснев плешью, — таки доктор! Сами себя лечите, а к своим не хочется? Коновалы кругом? То-то, я смотрю, и в вену себе гормончики подпускали. Страшно, да?

— С-сука… — еле слышно зашуршал Альберт, — С-скольких я от тебя спас…

— Э, нет! Так не будет торга, голубчик. Я сейчас до восьмидесяти…

Альберт взмолился одними мокрыми глазами, не имея сил ответить. Статус довольно оскалился, продолжая читать документ и бормоча:

— Всё это забавно, конечно… Спирт на работе, минет старшей сестры, анестезистки в позах на столе в ординаторской, лекарства домой, подделка статистики, плагиат в статьях для журналов, враки пациентам и родственникам… Всё это так старо, знаете. Мне нужен грех цветистый! Мне свеженького бы с утра! А? Есть такое, чтоб никому? Даже маме.

Альберт уронил посеревшие руки со стола, чувствуя, что мокрота встала нерушимым бетоном у самого горла. Статус нахмурился:

— Эй, голубчик, рановато еще. Ладно, сейчас поддам кислородика.

Император Гипоксии щелкнул пальцами и Альберт смог сделать слабый вдох, от которого в глазах прояснилось. Вытерев полотенцем мокрое от пота лицо, он вдохнул еще раз, поглубже. Язык, казалось, онемел, но теперь слушался.

— Жить оставишь? Что взамен?

— Я же сказал… — Статус раздраженно захлопнул папку, — мне такой грех нужен, чтоб уши заворачивались, чтобы радость разлилась, неогрех, метаквазигрех ваш врачебный, но, чтоб ни капли раскаяния! Усёк?

Альберт заерзал, поднял к потолку глаза и попросил, кусая губу: — Поддай еще немного… а то не смогу.

— Ай, молодца! — пропел Статус, поправляя корону и щелкая пальцем. — Надумал, болезный? Давай, жги! Только помни…

Порозовевший Альберт выкашлял наконец мокроту в полотенце и стал торопливо рассказывать:

— В марте к больному в торакальную хирургию вызвала меня сестра и попросила подколоться в вену, чтобы ввести обезболивающее. Пациенту было лет сорок. Истощен, измучен сильными болями. У него рак единственного легкого с метастазами. Другое легкое удалили год назад. Это приговор, и он все знал. Лежал, скрипел зубами от боли, крупные капли пота висели на лбу. Глаза мутные. Вен нет. Все руки в рубцах от инъекций. Он сам себе делал уколы уже в вены у основания пальца кисти. Говорил:

— Слушай, доктор. Я все знаю. Я сойду с ума. Это мука страшная. Скоро начну задыхаться и задохнусь. Пущу пену изо рта. Я не хочу умирать, как животное… Прошу, дай укол, чтобы я заснул навсегда. Зачем я здесь?..

— Нет, не могу, — ответил я ему. — Вот и вен у тебя нет. Не бойся, надо потерпеть. Скоро кончится… Сначала ты потеряешь сознание, - заснешь. Давай промедола добавлю почаще.

—Умоляю… — прошептал он. — Я не могу больше терпеть. Промедола хватает на час, и то не всегда. Бесполезно всё. Родственники здесь, они согласны. Сделай укол и уходи. Они меня проводят.

Ну, в общем, думал я до вечера. Поговорил с его женой и братом. Хорошие, адекватные люди, измученные только. Глаза потухшие. Подтвердили просьбу еще раз. Пообещали, что всё останется между нами. Я решился. Сказал постовой сестре, что больному резко стало хуже, и мне придется начинать интенсивную терапию. Хорошо, что это было воскресное дежурство и в клинике обычно мало персонала. Средства для внутривенного наркоза в то время еще не поставили на строгий учет, у каждого анестезиолога в кармане всегда была пара флаконов внутривенного анестетика.

Жена и брат сели у головы, взяли его за руку. Я полчаса искал вену, исколол его всего, но нашел одну, как ниточка. И вот по этой ниточке медленно ввел большую дозу калипсола. Еще в начале он блаженно заулыбался, наверняка боль, мучившая его долгие месяцы, стала уходить. Потом захрапел. Я ввел остальную дозу и вышел из палаты.

Ослабленному организму этого хватило за глаза. Через три минуты меня позвала постовая сестра и сказала, что у больного остановка дыхания. Так как реанимация в этих случаях не показана, я констатировал биологическую смерть. Он умер в глубоком наркозе.

Альберт молчал и смотрел в окно, теребя пустой спрей Вентолина. Потом повернулся к широко улыбающемуся Статусу:

— Хватит этого, морда наглая? И как это к вам не попало? Проспали? Большего всё равно нет…

Мужчина в короне довольно ухмылялся несколько секунд, потом озабоченно спросил: — Когда, бишь, это было?

— В марте. Девяносто первого. А что?

Статус вновь открыл папку с вензелем и принялся листать документ. — Не знаю, может, переучет тогда был... Достаточно и одного раза. Ага! В марте доктор такой-то, будучи на курсах повышения квалификации, посетил храм святого Александра Невского и принял крещение. Потом причащался и исповедовался неоднократно у духовника. Хороший грех, что скрывать, голубчик! Но он исповеданный.

— И, что же? Не все исповеданные грехи прощаются, — Альберт вцепился в край стола, чувствуя неладное.

— А тебе простили, доктор. Но даже не это главное. Так что, хоть и порадовал, — прощай. Единственное, чем могу помочь, это сразу к ней. Эй, мадам Кома, — Статус обернулся к двери. — Хватит там прятаться, я давно вас учуял. Проходите, прошу вас!

Он отвернулся от Альберта и защелкал пальцами обеих рук словно танцор фламенко. 

 

8. DimmKa

Non bis in idem

Вы когда-нибудь спали с ведьмой? А у меня было. Один раз, но честно скажу – хватило! Уснул я тогда быстро, словно кто-то волшебной рукой провел по моему лицу и погрузил в столь желанный и сладостный сон. Но через какое-то время неожиданно проснулся.

Меня разбудил звук. Тихий перелив струн ситара наполнял комнату нежнейшими оттенками, гармонией нот, вливался в мое сознание и в буквальном смысле переполнял самыми прекрасными в мире эмоциями. Открыв глаза, я увидел горящие огнем масляные лампы, расставленные на полу, что в полумраке отбрасывали причудливые пляшущие тени на стены и потолок комнаты. Кроме света лампы, как мне показалось, еще и источали дивный аромат сандала. От всего этого моя голова слегка закружилась. Открывшаяся спросонья моему взгляду картина вызвала у меня неподдельный интерес и еще более неподдельные недоумение и удивление. Но еще больше я изумился, когда посреди комнаты, между горящих на полу ламп, сначала не вполне ясно, но потом все более отчетливо стал проявляться некий силуэт, ни то исполняющий танец, ни то просто хаотично круживший по комнате.

По мере того как силуэт приближался, я все более явственно стал различать детали. Верней, отсутствие таковых. Это была девушка. Точно. С идеальной фигурой и абсолютно голая, если не считать ожерелья из розовых лотосов у нее на груди и вуали, накинутой на лицо. На руках и ногах девушки красовались золотые браслеты, усыпанные мелкими колокольчиками, нежно позвякивающие в такт ситару. Она исполняла танец с таким вдохновением, что оторвать от нее взгляд не было просто никакой возможности. В порыве танца девушка оказалась у кровати вплотную, присела на край и с грацией богини потянулась ко мне. Чем меньше становилось расстояние между нами, тем явственней я чувствовал аромат лотоса, исходивший от великолепного тела. В какой-то момент ее лицо, скрытое под вуалью, приблизилось настолько близко, что я стал улавливать даже дыхание. Голова окончательно пошла кругом, и я не нашел ничего лучше, чем спросить:

- Ты кто? И какого хрена делаешь в моей койке в такой поздний час? – вот я идиот! Как будто ночь - не самое подходящее время для этого.

- А ты меня не знаешь? – вопросила девица ангельским голосом.

- Ни разу, – ответил я и бесцеремонно так сдернул с ее лица вуальку. Действительно, нахрена она нужна? - Твою ж мать… - отскочив на противоположный край кровати, вякнул я оттуда. – Ты ж девчонка совсем! Сколько тебе лет, девочка?

- Это неприлично, – ответила она, подползая ко мне.

- Чего неприлично? – не врубился я.

- Неприлично девушке задавать такие вопросы.

- Ха… Ты не девушка. Ты еще вполне себе такая соплячка.

- Осторожней, – нахмурила она свои идеальные брови. – То, что я здесь танцую для тебя, вовсе не значит, что я не вольна отрубить твою голову за хамство.

- Напугала. Только попробуй, и я сам тебя по голой заднице ремнем оттяну, – как-то так, по-отечески, выпалил я. – Ты вообще, зачем здесь?

Девка надула свои коралловые губки и стала совсем похожа на девочку лет десяти. - Ну вот. Взял и все испортил, – горестно вздохнув и понурив свою очаровательную головку, молвила она. – Тебе обязательно нужно было задавать все эти никчемные вопросы? Ты что, не мог просто взять и провести со мной ночь, как это делают все нормальные мужики?

- Мог, конечно, – задумчиво протянул я. – Но только вот не с малолетками. С малолетками нормальные мужики не спят. Вот и мне, ни совесть не позволяет, ни мои моральные устои не велят. И вообще…

- Да ты хоть знаешь, смертный, сколько мне лет, а? – Взвилась ведьма, словно ей неожиданно трезубец в зад воткнули. Прекрасное лицо ее исказил гнев. Вместо очаровательного личика появилась гримаса, достойная самого жуткого кошмара. На месте алого рта теперь зиял черный провал с наполовину сломанными клыками, а кожа приобрела оттенок зеленой плесени, на которой красовались морщины с палец толщиной. Безумные глаза горели гневом и непреодолимой жаждой расправы надо мной. Будь на то ее воля, уделала бы она меня в секунду без особого на то сожаления.

- Мне, - продолжала она голосом, созвучным с трубой, - сотни тысяч лет. Как ты смеешь вообще смотреть мне в глаза, смертный?

Странное дело, но пугаться мне ее совершенно не хотелось. Мало того, меня начинал разбирать смех от того, как эта ведьма пыжилась и тужилась, пытаясь меня привести в состояние паники.

- Слышь чего, красавица, - еле сдерживая смех, выдавил я, - хорош меня тут испугом брать, да морды всяческие корчить. Ну не страшно мне ни капли, понимаешь? Ты мне лучше расскажи чего-нить о себе. Все равно не усну больше. Так хоть поболтаем.

Ведьма, не ожидавшая такого конфузу, заткнула свою трубу на полуслове и, приняв прежний облик, огорченно увалилась мордой в мою подушку.

- И че мне так не везет в последнее время, а? – пробубнила она жалостливо. – Как приглянется какой мужик, так обязательно с принципами. Эх, то ли дело раньше было, лет этак семьсот назад, всем за счастье со мной было ночь провести. Какие кавалеры за мной гонялись, ты и представить не можешь, один другого галантнее и щедрее. Помню, вот один махараджа жизнь готов был отдать только за одну ночь со мной. Эх, что теперь вспоминать – только расстраиваться! Вот и ты такой же, как все оказался…

- Ну, значит не все еще потеряно в этом мире, – начал оправдывать себя и всех тех мужиков я. – Пойми, с виду возраст у тебя неподходящий. Слишком уж молодо у тебя фактура смотрится. Вот если бы ты постарше себе что придумала, тогда другое дело. А так мы, мужики, пугаемся. У многих дочери старше тебя, наверное.

- Да как я себе эту фактуру-то старше сделаю?

- Ну-у… не знаю. Ты ж ведьма. Все говорят, можете делать, что захотите. Или врут, слабо, что ли?

- Конечно, слабо. Я могу принять любой возраст и любой облик другого человека, но вот свой истинный – не могу изменить. В каком возрасте меня обратили, в таком я и останусь. И сексом, - подняв руку вверх и тем самым предупредив мой вопрос, продолжала ведьма, - я могу заниматься только в своем истинном обличии. Так что, как ни крути, и какие выгоды от моего положения не имей, все равно они меркнут. На этом, сексуальном фоне ничего у меня не получается.

- Да, не повезло тебе. А когда тебя обратили? И почему? Типа, в жертву принесли? Я читал где-то, что молодых жриц раньше приносили в жертву различным богам и богиням. Ну, вроде в услужение отдавали таким образом.

- Ой, - закатила она глаза в потолок, - я уже и не помню, когда. Помню, что это было в самом-самом начале, когда тут у вас на земле все только начиналось. Ой, мамочки… Это ж миллионы лет назад по вашему исчислению.

- В смысле, по-нашему? – удивился я. – А по-вашему что, как-то по-другому исчисляется? У вас там чего, числа другие, или может, время быстрей идет?

- У нас, - сделав брезгливо-надменную гримаску, ответила она, - в отличии от вас, недоумков, вообще времени нет. Это ваше изобретение. Плод, так сказ