Бумажный телескоп

#imhoch #alterlit #новые_критики #оптический_роман #Анна_Немзер 

«Слова у нас, до важного самого, в привычку входят, ветшают как платье», писал Маяковский. А я, признаться, регулярно забываю эту простую истину. Например, когда рассказывал, как отличить плохую книгу по названию, то за компанию помянул писателя Николая Кононова, который уже не может разговаривать без «менсплейнинга», «гейткиперства» и других корявых словечек. Хотя проблема тут, конечно, не в безграмотности. А именно в том, что отметил товарищ Маяковский: людям нужны новые слова как коды для определённых кружков, тусовок, партий или хотя бы возрастных групп. Им даже неважно, как это звучит. Главное, чтобы «свои» опознавали код.

Но с эстетической точки зрения, мне всё равно жаль, что их коды так примитивны и вторичны. Ну некрасиво просто. Нет бы, действительно, новое слово придумать, это даже дети умеют – придумывать собственные секретные языки. А тут вроде образованные, творческие люди, но так тупо повторяют зарубежный газетный мем без перевода.

Впрочем, с переводом ещё хуже. У того же Николая в фейсбуке я встретил описание главной (как ему кажется) проблемы России – «трагическая невовлечённость в глобальную повестку». Это очень смешно, ведь для русского человека слово «повестка» всегда имело негативный оттенок: требование прийти в милицию, в суд, в военкомат. Ежу понятно, что наш человек никогда не будет по доброй воле «вовлекаться в повестку».

Или может, здесь «повестка» означает план мероприятия? Тогда русский язык просит определения – «повестка комсомольского собрания». Однако Николай пишет «глобальная». Стало быть, речь идёт про некое глобальное собрание, которое Николай посетил, а другие ребята и девчата не вовлеклись. Но может ли комсомольское собрание называться «глобальным» при такой низкой посещаемости? Опять неувязка, товарищ секретарь.

Смешит меня и словечко «оптика», популярное нынче у литкритиков. В одном обзоре Галины Юзефович это слово может прозвучать три-четыре раза: Галина находит у писателей и «смещённую оптику», и «двойную оптику», и даже «смену оптики с мужской на женскую» (был бы жив известный уролог Антон Борисыч Носик, он бы на этом месте ввёл научный термин «мужская половая оптика»). Или вот Ирина Богатырёва в одном толстом журнале пишет: «человек в призме оптики Юзефовича». Это тоже вызывает ярчайший спектр ассоциаций: тут тебе и Пушкин («гроб качается хрустальный»), и Высоцкий («их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли»), и даже фильм «Отроки во Вселенной», где были инопланетяне в таких адских очках с восемью линзами.

Дальше можно было бы сделать умное лицо и рассказать, что оптические метафоры активно рождались в русской культуре ещё в начале XX века, когда и происходило бурное развитие оптики, как науки; именно тогда авангардист Михаил Ларионов создал художественное направление «лучизм», а Алексей Толстой признавался, что его «Гиперболоид» основан на истории реального изобретения, сделанного одним сибирским инженером ещё до революции.

Однако вся эта былая красота не имеет никакого отношения к слову «оптика» в лексиконе Галины и Ко. У них совсем другой вирус, и лингвисты из Macmillan Dictionary достаточно точно зафиксировали его основную вспышку: 2011 год, Пиндостан. То есть мы снова наблюдаем объедки с чужого стола, тупой подстрочный перевод, как и с «повесткой». И смысл этой «оптики» совершенно тамошний: американские медийщики стали обозначать этим словом «способ производить впечатление». Просто теперь слово «впечатление» (impression) считается у них опасным. Ведь в этом слове есть «press», то есть давление, практически насилие. Остаётся один шажок до совсем крамольной мысли: а может, это промывка мозгов, умышленное создание фальшивых впечатлений? С какой целью впечатляете?

«Оптика» звучит гораздо нейтральней. Вот и кириллоиды подхватили словечко для тех же целей. Раньше, бывало, напишет литкритик в «Новом мире», что автор «производит впечатление» – и сразу вопрос, на кого производит? На всех читателей или только на тебя, перманентно экзальтированную зайку? А если написать «авторская оптика оживляет…», тут и придраться трудно, ведь при такой терминологии автор по умолчанию считается источником света.

Вот только эстетика опять страдает. Непонятно, зачем нам такие корявые кальки, если можно написать изящно, по-русски: «блеск двойной звезды Васякиной», «сияние чистого разума Юзефовича»… Да, это будет совсем грубая лесть – но хотя бы не так смешно, как «сменная половая оптика» или «призма оптики» с Канатчиковой  дачи.

А теперь представьте: зная все эти болезни переводной терминологии, я вдруг вижу дома книжку Анны Немзер под названием «Раунд. Оптический роман». Кто-то подарил жене. Конечно, моя первая мысль – выбросить, не открывая (книжку, не жену). Но я подумал: а вдруг это про орнитологов? Было бы остроумно. Я в последнее время много наблюдаю за воронами, они чертовски умные.

Увы, оптический роман оказался не о птичках. Однако меня зацепила страница с оглавлением: главы назывались как разнообразные оптические феномены. «Дифракционный предел», «Закон Снеллиуса», «Эффект Допплера» – и ещё дюжина таких умных словечек, словно я снова сижу на уроке в физматшколе, а учитель рассказывает, как была изобретена отражательная голография: советский физик Юрий Денисюк прочитал фантастическую повесть Ивана Ефремова и решил создать объемную картинку, которая там описана. Да, бывает и так, что литературная оптика вдохновляет реальную.

Но одними только названиями глав такого эффекта не добьёшься, и мне стало интересно, как оптическая Анна держит метафору дальше. Это как в боксе – держать удар. А в поэзии принято держать ритм и рифму, но это как раз легко, поскольку основано на повторах. Гораздо сложней держать развесистую, многослойную метафору. Вот люди – все они дверям подобны: одни скрипят, другие нараспашку; у многих вскрыть замок нетрудно – то ли монеткой, то ли женской шпилькой; встречаются и те, что хлопать рады по воле сквозняка любого… Я вообще люблю сложные метафоры, а не только группу The Doors, поэтому я прочёл «Раунд».

В некоторых сетевых отзывах пишут, что это не роман. Но это пишут бараны, вскормленные шубинскими зулейками. «Раунд» - самый настоящий роман, хотя бы потому, что в нём действуют не две говорящие головы (как в типичном албане Пелевина), а много персонажей разных поколений, они все связаны, общий пазл складывается постепенно, но он складывается – и это построено красиво. И то, что главы написаны в формате интервью, меня не напрягает. Анна хорошо владеет этим форматом, и её текст читается гораздо лучше, чем множество книг с унылым последовательным изложением событий, куда без меры напиханы фальшивые описания одежды, еды, машин и пейзажа (да взять хоть Алексея Иванова – гнусит как баба в каждом падеже).

Проблема «Раунда» в другом. Её проще сформулировать от противного. В японской поэзии есть такой принцип: не называть, а показывать. Так вот, в «Раунде» – полная противоположность.

К примеру, нам говорят про некий очень важный фильм, который в России не показали. И про ещё один важный фильм, на четыре часа. Наверное, это очень ценная деталь, четыре часа – но в книге я не вижу этих фильмов и не понимаю, в чём их важность. Или вот злобное МГБ убивает некого великого театрального гуру. Но за что? Опять не вижу. А вот цирковые спасают людей из давки на митинге,  один даже погибает – а про что был митинг, зачем? Опять мутное пятно.

Это даже не про наводку на резкость, это весь объектив направлен не туда, он выхватывает только названия форм страдания. За что страдают, непонятно. Как бы по умолчанию всегда «за правое дело», но такое умолчание слишком напоминает митьковскую классику: «Из подпола динамично выходят человек двадцать подпольщиков…» Или тех же времён анекдот из фильма «Асса»: «И как один умрём в борьбе за ЭТО… Где ЭТО?!»

С героями молодого поколения проблема та же. Гениальный рэпер? Неа, не вижу. Приведённый в книжке кусок рэп-поэзии не оставляет никаких следов в памяти, хотя действительно напоминает неуклюжие попытки Оксимирона вставлять в баттлы огромные «домашние заготовки», которые вообще не в тему (что подсказывает нам истинного отца русского рэп-баттла: это же Александр Васильевич Масляков и его «КВНы», где живой конкурс-дуэль капитанов всё больше и больше вытесняли те самые «домашние заготовки»).

И наконец, главный герой романа, Саша. Который, лёжа на диване (важнейший рабочий инструмент XXI века), подслушал секретный разговор своего отца – и решил сыграть Павлика Морозова, подставив и родителей, и любимого человека ради далёких чеченских страдальцев. А до этого Саша сменил пол с женского на мужской. А после этого Саша построил квантовый компьютер и получил за него Нобелевскую премию. Вы уже почувствовали себя внутри комикса «Футурама»?

Но у Анны Немзер всё это – на серьёзных щах, словно бы нам рассказывают историю Алана Тьюринга в современных российских реалиях. Вот только настоящему Тьюрингу было что показать, от расшифровки фашистской «Энигмы» до «Основ морфогенеза». А уж сама история о том, как этого героя войны и выдающегося учёного убили в цивилизованной стране с помощью гормональной терапии – это такое несмываемое пятно на морде британской охранки, что более сложные щи и придумать сложно.

Ничего подобного нет в «Раунде». Только слепые пятна, беглый взгляд со стороны, голые названия без погружения в тему. Про смену пола рассказано так, словно это просто смена паркета на линолеум. А в чём нобелевское величие квантового компьютера на 51 кубит? Только в том, что про это писали газеты в 2017 году? Но китайцы уже сделали 66 кубит, и всё равно никакой IT-революции не произошло. Это вообще не компьютер, между нами говоря.

В итоге, оптическая метафора Анны работает не так, как задумывалось. Я плохо представляю себе проблемы героев книги, я совсем не вижу их крутые дела – зато вижу автора. Это такая девочка с телескопом. Девочка умная, и телескоп у ней отличный, спасибо папе. Но этот оптический прибор направлен не на небо со звёздами, не на лес с птичками, и не на окна дома напротив. Телескоп Анны направлен в стену, где висят какие-то газетные обрывки слов.  Мир, труп, май. Холокост на локалхосте. Селф-демолиш с неймдропингом.

Раньше говорили – это как забивать гвозди микроскопом. Но там хоть какой-то результат можно представить: гвозди забиты, крыша не течёт. А что даёт вот эта оптика – читать газеты телескопом – я не втыкаю совсем. Правда, видел ещё такое оправдание этой книги: мол, это портрет поколения. Такое вот время им досталось – без песен, без праздников, без настоящих войн и настоящей любви. Поэтому они, снежинки-мажорки, ищут себе переживания хоть в чём-нибудь. Хоть какой-то  движухи им хочется в своём сытом и скучном пластмассовом мире.

Так ведь и про это можно написать своими словами, без всяких селф-демолишей и локалхостов. Ах да, забыл: если не использовать модные коды, толпу не соберёшь. Ну, зато хоть будет понятно, чем ты отличаешься от стенгазеты. А это должно быть для себя понятно в первую очередь.

Ты выходишь из комнаты – и совершаешь ошибку.
Все вокруг курят шишки, никто не курит «Шипку».
Нет ни зверя, ни клетки, ни гвоздя, ни барака.
Можно долго кликать, но ни черта нельзя нацарапать.

Больше нету деления на поэтов и милиционеров,
лишь согласное гугле гуденье кондиционеров
в опенспейсе, где голый локоть или коленка
сходятся не к Лобачевскому, а сразу к Фоменко.

Ты хотел бы прийти на остров, стать частью речи.
Но из речи выходит рак и хватает тебя за печень
и несёт на рэп-баттл, где боль превращают в потеху.
Зря ты вышел из комнаты. Зря ты взял ипотеку.

Раунд.