Всё же хорошо

Засыпал, вздыхая, южный город. В окне привокзальной больницы, упираясь головой в оконную раму, стоял молодой мужчина. На подоконник присела постовая сестричка Алия. Ей показалось, что ухаживающий плачет.

Когда в последний раз удалось немного вздремнуть, он был счастлив. Глаза Олега, окруженные серыми кольцами, покраснели и запали. Отец не помнил вообще ничего уже два года. В предпоследний приезд начал жаловаться, что стал всё забывать, и как ему это надоело. Как тяжело по три раза выходить за ворота, забывая то ключи, то палочку, то зачем вышел… Через год он уже не жаловался. Теперь отец забыл, что забывает.

Позавчера его привезли из операционной. Олега поразил этот взгляд человека, попавшего на другую планету и увидевшего вокруг себя зеленых гуманоидов с тремя головами. На вопрос: — Па, ты как? — последовала длинная матерная тирада с угрозами. 

Началась борьба за катетер. Беречь его как зеницу ока было жизненно необходимо целых шесть дней. Если выдернет — вся операция насмарку. Сухая желтая рука просовывалась под одеяло, шарила, нащупывала резиновую трубку, тянула… В сотый раз Олег вытаскивал руку отца, удерживал ее и рассказывал, что врач не разрешает трогать катетер, потому что будет кровотечение. Начиналась неравная борьба. Олег обхватывал отца поперек груди, а тот пытался встать с кровати. Пьяные после наркоза, непонимающие, чужие глаза смотрели с ненавистью и злобой. Через два часа силы иссякали и отец засыпал. Потом всё начиналось снова, хотя сон все-таки приносил просветление: он изредка узнавал Олега. Но не надолго. Рука снова тянулась под одеяло.

— Папа, нельзя трогать трубку. Опять ты…

— Почему это?

— Это катетер, его поставили после операции…

— Какой операции?

— Тебе сделали здесь операцию и поставили катетер, его трогать нельзя.

— Почему?

— Так сказал врач, он должен стоять шесть дней. Если вынуть, будет кровотечение. Понятно, па?

— Понятно. Ты бы так и сказал…

Через пять минут попытки нашарить мешающую трубку возобновлялись и диалог повторяется слово в слово, и так до утра. Днем отец почему-то успокаивался, ослабевал и дремал. На третью ночь Олег поставил кушетку возле постели отца и прилег, уговаривая себя ни в коем случае не заснуть, но через минуту забылся. В голове что-то грохнулось, его подбросило во сне. Отец стоял голый у двери палаты и пытался ее открыть. Из раны торчал катетер, удлиненный трубкой, которая волочилась по полу. Холодея, в один прыжок Олег схватил отца и не без борьбы уложил в постель.

— Дашь мне отдохнуть хоть минуту, старый ты дурак!?

Сердобольный сосед с койки у окна тоже не спал вторую ночь.

— Скажите, а сколько вашему отцу лет?

— Семьдесят семь… Вы извините, у него с памятью проблемы.

— Да, ладно, что ж… Говорят, что старое, что малое… Потерплю, если не долго...

Спать хотелось чудовищно. Последний раз Олег это испытал, когда дежурил три бессонные ночи подряд у беременной с эклампсией. Сначала ноги и руки ватные, сохнет во рту и щиплет глаза. Потом начинаются легкие галлюцинации, но осознанные, как во сне наяву. Это даже забавляет. Затем в невесомой голове и в середине живота сосущая пустота, трудно поднять веки, раздражает каждый шорох и каждый человек.

Сейчас ему начинало казаться, что отец специально придуривается, чтобы разозлить его. Чтобы Олег плюнул и ушел, и тогда можно будет встать и выдернуть катетер… Олегу вспомнились слова соседа у окна. Как бы ему самому хотелось сейчас стать совсем совсем карапузом. Ни о чем не заботиться, ни о чем не печалиться и не помнить ни о каких обязанностях… Не вернуть. Главное не заснуть теперь до утра, а там и неделя пройдет...

Он встал и зашел в душевую кабинку, чтобы облиться холодной водой. Открыл кран, зажмурился. Ледяные струи коснулись макушки. Вдруг в голове взорвался фейерверк с тысячами огней и нестерпимой сверлящей болью. Олег еще не успел понять, что случилось, как боль бесследно прошла и наступила невероятная, никогда не испытанная легкость. Он стоял и боялся открыть глаза, чувствуя спиной, — позади него что-то изменилось…

Обернувшись, Олег застыл неподвижно, расширив глаза и не мигая. Вода стекала по носу, капала на грудь. Вокруг него, сколько хватало взора, простирался залитый солнцем маленький двор в окружении кирпичных пятиэтажек. Он не сразу узнал двор своего детства. Только, когда увидел соседку с третьего этажа, сварливую Розалию Францевну. Она окапывала молодые тополя возле песочницы. Больничной палаты как не бывало. Олег зашевелил непослушным языком:

— Ну, п"... стал спать на ходу...

Он закрыл ладонями глаза и сильно потер. Подергал себя за уши, ущипнул за нос до боли. Медленно раскрыл веки — соседка поливала цветы. Ватага пацанов в трусах пронеслась на трехколесных великах, едва не наехав на него, и с криками завернула в арку. Из нее выкатилась знакомая молочница с бидонами на тележке. Не обращая на Олега внимания, она достала из кармана железяку и по-хозяйски стала лупить ею о бок пустого бидона. Еще не успело стихнуть эхо, как он вздрогнул от давно забытого женского крика, ударившего по стенам дворового колодца: «Ма-гаа-лако-о-о!!..» Из подъездов потянулись хозяйки с бидончиками и банками. Выстроилась говорливая очередь.

Ноги сами подкосились, и Олег, бормоча, присел на край песочницы:

— Где я? А ведь они меня не видят… 

Из родного подъезда выскочил маленький курчавый мальчик в шортах с одной помочью через плечо, подбежал прямо к Олегу в песочницу.

«Где-то я его на фотографии видел…» Подкатила тошнота. «Это же я!!..»

Мальчуган принялся лепить куличи прямо у ног Олега, а тем временем из подъезда вышел молодой подтянутый отец. Достал пачку «Новости», чиркнул спичкой и затянулся первой утренней затяжкой. Выпустил дым, весело щурясь на солнце. Голос звучал упруго, но ласково:

— Олежка, песок еще сырой, не копайся долго.

 Олежка в ответ запищал, звонко капризничая:

— Ну, Па-а-а! Ты обещал рисовать мелка-ами!

— А я купил тебе вчера. Вот они. Пойдем рисовать на асфальт, он теплый…

Олег почувствовал, что уже долгое время не мигает. Слеза скопилась у края глаза, он смахнул ее рукавом. Отец вынул разноцветные мелки из коробки и протянул Олежке красный. Тот начал искать место для рисунка. Видно было, как ему нравится отцовская затея. Подошел вразвалочку пацан постарше и запросто потребовал мелок. Олежка сразу поделится.  Он заметно побаивается соседа. У Олега защипало в глазах: "Почему отец не вмешивается? А может и правильно? Сам должен за себя…»

— Смотри, я умею звезду рисовать! —  пацан ловко вывел красную звезду на асфальте. У Олежки загорелись глаза, он взял у отца другой мелок и попытался изобразить такую же, но получилась карикатура, кучка несвязных линий. Пацана позвали играть в "казаков", а Олежка пустил слезу, утираясь кулачком и измазываясь в красный мел. Тут же стал реветь в голос и поспешил к отцу.

Олег затаил дыхание не чувствуя собственного тела и растворяясь в летней картинке, как в однажды виденном, но позабытом кино. Отец обнял сына, вытер носовым платком измазанное лицо и ласково урезонил:

— Ничё, сынок... зато он не умеет рисовать веревку.

— А как рисовать веревку?

— А вот, ты же умеешь… — он вложил мелок в ручку, взял ее в свою и стал вести мелок по асфальту детской рукой.

— Я сам, сам! — остатки слез высохли мигом, и уже через минуту весь двор пестрил разноцветными веревками, прямыми, извитыми, в узлах, кругах и углах. И даже похожими на звезды в местах пересечений… Олежка счастливо смеялся. Олег, оторопев, вдруг услышал, как он сам смеется, и ощутил, как ему хорошо, как спокойно в этом июльском, мелковом дворе рядом с папой…

Мелок наткнулся на большую гусеницу, которых много нападало на асфальт с тополей. Она сжалась сначала, а потом оживилась и поползла в сторону, спасаясь.

— Па, а кто эта?

— Это гусеница, сын. Видишь, какая пушистая.

— Ага.

И снова за веревки. Через пять минут.

— Папа, а кто она?

— Гусеница? Шелкопряд.

— Па, а я хорошие веревки умею?..

— Да, сынок, красивые веревки… Ты у меня молодец, ты хорошо рисуешь.

Большая ладонь легла на кудряшки и они сами прильнули к этой сильной, ласковой руке. Олег ощутил приятное прикосновение к затылку и закрыл глаза от удовольствия… «Где же я?.. Да, что со мной?..»

— Иди ближе. Повернись, я тебе ручки вытру. Вон, смотри, мама нам из окна машет.

В окне худющая, молодая мама с незнакомой прической машет и зовет, чтобы шли обедать. Звенящее: «Э-э-й!»

«Мама, как давно я тебя не видел…»

Он проваливается в темно-синий океан тоски и его несет водоворотом вверх, всё вверх, в будущие годы. Олег на вытоптанной пыльной поляне. По краям ее с обеих сторон по два кирпича. Это футбол. Сейчас будет игра. Пацаны идут с потрепанным мячом. И вот уже он несется наперерез кому-то. Удар, свалка, больно в коленке, он кричит… Все бегут к воде, к колонке за двором. Кто-то резвый качает, дергает за отполированную ручку. Он разгоряченный, мокрый от пота, смешанного с пылью, наклоняет черную от загара и грязи шею под струю… Сейчас она разобьется фейерверком брызг и обожжет его до пояса… 

Фейерверк взорвался в голове с тысячами огней и нестерпимой сверлящей болью. Она прошла, но осталась огромная усталость и невыносимое желание спать.

Олег стоял возле душевой кабинки в больничной палате, чувствуя, как вода стекает по носу, капает на грудь. Осознание себя и места-времени медленно возвращалось. Он видел, как его лицо в зеркале из счастливого, раскрасневшегося, с горящими восторгом глазами становится серым, уставшим, с тенями бессонных ночей.

Он вытерся и вышел в палату к отцу. Тот мирно спал, похрапывая. Старый и бледный. Олег поднял руку, чтобы погладить его по лысине, заметив на указательном пальце след от красного рисовального мелка.

Засыпал, вздыхая, южный город. В окне привокзальной больницы, упираясь головой в оконную раму стоял молодой мужчина. На подоконник присела постовая сестричка Алия. Ей показалось, что ухаживающий плачет.

— Ну, что вы? Всё же хорошо! Операция прошла удачно, теперь ваш отец будет выздоравливать.

— Да. Да, спасибо, Алия. Ничего… — он потер ладонями лицо и попытался улыбнулся.