Буль -буль
Тьма слизывала каждую ступеньку моего спуска. Ладонью я прощупывал шорох стены, что держала мое равновесие. Я знал, что ступеней - 18, и спускался, слегка подрагивая ливером, закрыв глаза – видно было ровным счетом ничего. Во мне было больше бэтмена, чем простого пьяницы, хотя… - велика ли разница – оба супергерои.
Легкая дверь, высокий порог, гладкий пол, и при этом – усилие плечом, скачок на месте, старческое шарканье по керамике плитки. Тяжелое дыхание, даже смрадно-постыдное; синь в глазах, бульдожья обвислость щек. Вот он я – любите таким какой есть.
Тошнит. Еще со вчерашнего, хотя прошел уже целый день. А был ли день? А вчера был? Дрожь кишок подсказала, что «вчера» все-таки был.
Лихорадочно шарю в кармане окостенелой ладонью, омертвевшими кончиками пальцев нащупываю шероховатость монет, даже шуршу какими-то бумажками, лыблюсь предстоящему.
Бросает к прилавку, ударяю по нему сухостоем локтей, подперев кулаками брови больной головы, силюсь проскрипеть:
-Сто «валюты» и полстакана лимонада… Дешевого, вот этого, - палец предательски кривился и подрагивал. – Только мне в нормальный стаканчик, будьте добры.
Я умолял. В двухсотграммовом стакане можно было сохранить жизнь, стакан-сотка – этой жизни лишал, расплескивая ее по дороге до столика.
Продавец-барменша (продавщица-бармен, продавщица-барменша – тьфу, ты) сей день была противной и подлой. Пробурчав себе под сальный нос: «не разольешь, х*ли тебе станется», - плеснула водку в сотенный стаканчик. Меня спасал лишь тот факт, что она никогда не доливала нормы.
Недолив все же не спас меня от того, что руки мои омылись спиртовым раствором, лишив тем самым спасения от жара раскаленных камней моей души.
-Ну здравствуй, Николай Василич! Так я ждал встречи с тобой!
На стене, против меня, врезался портрет Гоголя в его лучшие годы. Один его глаз был, почему-то, подслеповат, зато другим он щурился на мой штоф завистью столетий. Рядышком красовался его автограф : «А.Л. Коголь». Уж не знаю, чего мне хотелось больше: подружиться ли с автором сея творения, иль плюнуть ему в лицо. Однако ж, сердце мое замирало.
Первую сотку нужно было вкинуть в себя молча, без лишних мыслей, без прикрас – что я и выполнил ежесекундно. Роса пала на раскаленный песок пустыни моего сознания, лишь секундный пшик сопровождался сиим действом. Я опустил глаза. Я не мог смотреть гению в глаза, покуда сам не стал гением. До гениальности меня отделяла вторая доза – повышенная до 150-ти. Ставки растут, да, Н.В.?
Прошу, умоляю и клянчу вторую дозу.
Рука дребезжит пластиковым варганом по зубам. Стакан я держу двумя руками обязательно. Перехватываю лимонад, и его сладость губит во мне человеческое. Но горечь водочного удобрения взращивает во мне побеги возрождения. Теперь я стал много добрее и приветливее. Кровью омыло лицо, и я зарумянился, приходя в себя, взметнувшись в себя. Выдохнул, встал красиво и гордо, вскинув румяное лицо и зардевшие уши. Теперь я перестал быть доходягой и ублюдком! Теперь я стал – гением!
-Ну и как будем вопрос решать, Николай Васильевич? Вопрос ведь не разрешен! Кто толкнул меня в этот хлад преисподней? Кто дал пинка под зад пред дверьми сего дьяволова оазиса, чтоб я скатился в него? Где твой Вакула, что порет чертей за такие проделки? Почему нет рядом со мной Чичикова, с коим мы могли бы друг другу еб*льники набить? Молчишь?
В двери ввалился подлый интеллигент Сергей. Он был наркологом, но сам страдал от того недуга, который лечил. Пил он безбожно, даже, находясь уже на пенсии. Пил коньяк, иногда водку, выгуливал собаку и внука. Иногда винил внука, что тот - глупее собаки. Мы с ним знакомились раз десять, но он всегда забывал – кто я. Но я не расстраивался, даже иногда был рад, что мне не приходится с ним здороваться.
Нега и блажь уже разгонялись по моим жилам.
И тут Н.В. заговорил, игриво так, без прикрас: «Страстотерпцем растешь. Будешь бегемотика на себе носить до самого околения своего. Мучайся да не жалобься. Прими за сказку, а сказку я тебе расскажу. Спи, да не снись».
И пропал, а возникнуло Сережино лицо, старое и испитое: «Это ж я – Сергей, ты меня неужели не признал? Хахахахаха!»
Я начал терять рассудок, а он еще раз посмеялся и вышел из подвала, неся на руке собачку и вынося внука на спине.
Мои стены – мои проблемы. Меня шатало, мутило и мотало. Сигарета в зубах убила мое прошлое и будущее, сломала настоящее.
Надо мной метался призрак Гоголя, он смеялся, шутил, смеялся над своими шутками. Я изнемогал, прельщался дорогой до дома. Падал, разбивал ноги в кровь, искромсал последние портки.
Силился встать. Не получилось. Кряхтел - не получилось.
Вдруг меня кто-то взял под локоток и приподнял, я ж воспрял и воспарил; то был Николай Васильевич. Он поднес к моим губам стакан и сурово произнес:
-Лечись, чтоб не болел, как я. Пей лекарство! – и вдруг захрюкал. Видели ли Вы хрюкающего Гоголя? А я вот видел! От те крест, б*дь, душу христа мать. Принял микстуру. И встал, и пошел, и даже с кем-то обсуждал проблему атомизации общества. Только с кем?
Просыпаясь, я ударился локтем – оказалось, ударил. Марыся урчала(!) надо мной. В ее голосе не было ни гнева, ни злости, ни даже укора. Лишь милота лилась с нее соком преданности и любви.
-Васятка, вставай, на работу пора, мой хороший, - и тут я все понял. Понял, как осознает свой арест арестант. Меня будил добрый дневальный, заключенный вместе со мной; меня даже целовал он, чтоб я вышел на каторжные работы.
Понял. Ну и что? Гоголь тебе поможет?
А я отвечу: «Вот вечером возьмет, и поможет!» И ведь вправду поможет и приободрит. Это днем я мрачен и угрюм, вечером же я – весельчак и балагур.
Портки были подлечены – выстираны и заштопаны. Я ж был вновь изрядно калечен и грязен, ну или погрязен: во тьму беспробудства и похоти, мрака и слякоти. Что было дальше?
Конец - это только начало.
-
Уважаемый автор, у нас в текстах ненормативная лексика запрещена. Я поправила кое-где, но на будущее имейте в виду, пожалуйста. И публикуйте еще свои работы, эта очень понравилась. Тот случай, когда важно не что, а как написано. Брови больной головы и сухостой локтей отдельно доставили.
1 -
-
.Сам люблю пригубить беленькой из штофа запотевшего, да под селедочку, стыдливо прикрывшеюся колечками лучка ядренного. Сидишь с друзьями, хрустишь огручиком малосольным, да вспоминаешь былое или про баб, как водится.
Но чтоб теплую, да из консервной банки на пустыре - ни в жисть! Видимо не моё;)