Большая книга-2021. ВАСЯКИНА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

(О. Васякина «Рана»; М., «Новое литературное обозрение», 2021)

#новые_критики #новая_критика #кузьменков #васякина #рана #большая_книга

О Васякиной нынче говорят исключительно с придыханием, иного не дано. Сами понимаете: времена такие. Это раньше герой обязан был сокрушить крепкостенную Трою, поймать рыбу-меч, сорвать переговоры Вольфа с Даллесом или поднять солдат в атаку под Аустерлицем. Ну, на худой конец, процентщицу грохнуть или черкешенку умыкнуть. У пищеварительного периода мировой истории своя система ценностей и своя архиважная повестка дня: вербализация травм, поиски гендерной идентичности, однополые шалости. Для приличия можно вяло потявкать на гомофобию и патриархат. Федор Михайлович фатально заблуждался: тварь дрожащая право имеет. Причем преимущественное.

Применительно к литературе право на убожество не могло обернуться ничем, кроме фрик-шоу: широкий выбор гидроцефальных, сколиотических, педикулезных и ревматических текстов. Весь синклит-с. И «Рана» там что яичко ко Христову дню.

Не знаю, право, что с опусом Васякиной делали редакторы «НЛО»: мне он достался в нецелованном виде. Тем лучше: тамошний идиостиль способен впечатлить самого железобетонного флегматика. Фоностилистика у выпускницы ЛитПТУ страдает энурезом и диареей одновременно – то и дело норовит справить малую или большую нужду: «с сумкой», «с сыном», «с рисом», «с рук», «девушка Катя». Абсолютный слух, правда? Эпитеты сплошь со знаком качества: «пронырливый запах», «предсмертная агония». Фразы страдают болезнью Альцгеймера в разных стадиях. «Я была осунувшаяся и одутловатая, словно утопленница или чем-то серьезно больна»,  –  худоба и пастозность суть вещи несовместные, а однородные члены следует приводить к одному синтаксическому знаменателю. «Он делал ей операцию и выхаживал ее, менял утку. И очень сильно ее полюбил», – кого, неужели утку? Какая любопытная перверсия! Оксана Юрьевна, Jahrbuch für Psychoanalytik ждет вашу статью. «Мама плакала во время гадания ей бабушкой Аней на бобах», – прошу прощения, кто на ком стоял? Остальное изложено выморочным новоязом второсортной колумнистики: «токсичный быт», «обладающие собственной агентностью»… 

Ах да, я было и забыл: алекситимия в терминальной стадии – дело десятое, на первом месте посттравматический стресс. Ему нынче аплодируют до мозолей, будто не было ни Эгиля Скаллагримссона, ни Хорхе Манрике, ни Бусона, ни Павла Антокольского. «Это голая тупая боль, для которой раньше не было слов, а теперь есть», – бросила в воздух чепчик бескопромиссная Татьяна Симакова. Следом Константин Мильчин рванул рубаху на груди: «Васякина – настоящая, а вы все нет».

Холоднокровней, коллеги. Профессиональных страдальцев в нынешней словесности – пруд пруди, от Старобинец до Пустовой. Сама О.В. года два-три назад азартно страдала напоказ от: а) нищей и голодной жизни в Сибири; б) тяжелого-тяжелого-бессмысленного труда; в) похотливых и патологически жестоких членомразей. За что и получила лицейскую лычку. Можем повторить!

Я уже не раз перефразировал Уайльда: мученичество – способ при помощи костра достичь того, чего не удалось достичь талантом. Оттого сам факт психотравмы мало что значит. Ибо в чистом виде это материал для духовника или психотерапевта, не более. Важно, как фактура преобразуется в литературу. В случае Васякиной – да никак, в сущности.

Мемориям об умершей матери пишбарышня отвела не более четверти текста. Все остальное родилось из необходимости размазать небольшой опус до девяти авторских листов.

Бал здесь правит тоскливый нарратив, похожий на худшие страницы Сенчина или Владимира Козлова: «Обед в киоске не кончался, хотя на картонке, прилепленной с внутренней стороны стеклянной двери, было написано, что обед на пятнадцать минут. Я стояла на ветру уже полчаса, купила сигареты и выкурила две из новой пачки и одну из старой. Сигареты из новой пачки были хуже на вкус. Паленые, подумала я. Хотя что такое не паленые сигареты, я не знаю, может быть, они все паленые. Просто одни сигареты хуже, другие лучше». Поход в сортир в самолете, покупка багажной сумки, переезд в новую съемную квартиру и тому подобная словесная вата – уверяю, столовское меню гораздо увлекательнее.

На второй ступеньке пьедестала – рассказ о собственном лесбийском опыте: что за Танатос без Эроса? «Самыми презираемыми были бучи – маскулинные женщины. Считалось, что они подражают мужчинам, занимаются сексом в одежде и пьяные дерутся на тусовках. Любить бучей можно было только если ты фемка или сумасшедшая. Я, похоже, была и то и другое. Потому что мне ужасно нравились маскулинные, короткостриженные женщины. Мне они казались идеальными». Публика просто кушать не сможет, если не узнает.

Бронзовый призер – отчет о психических дисфункциях авторессы: панические атаки, фобии, бред преследования: «Я мастурбировала в ванной и, лежа на спине, неотрывно смотрела в вентиляционное отверстие между ванной и туалетом. Достать до него технически было невозможно, но я была уверена в том, что кто-то там, в темноте, следит за мной. Он злой и хочет сделать мне больно». Алло, полиция? Если вы не разберетесь, мы напишем в «Спортлото»!

А что же покойная? Она большей частью – повод для мутного резонерства, понятного одной авторессе: «Я ощущала мать как пространство. Как матрицу. Матрица – это постоянная интерпретация получаемого опыта»; «Смерть матери – это не одно и то же, что смерть отца. Смерть отца разрушает мир, но смерть матери уничтожает хранилище мира. Смерть отца рождает письмо-вопль, смерть матери – долгое, дотошное, как внимательные подслеповатые глаза, письмо-взгляд». Не взыщите, но скорбь, облеченная в пустопорожнюю риторику, не располагает к состраданию. Впрочем, и за рамками словоблудия тоже мало поводов для эмпатии: «В капсуле с ее прахом остались недогоревшие фрагменты костей, я слышала, как они постукивали о плотный пластик, когда я вертела капсулу в руках. Я иногда вытаскивала капсулу из урны и двигала ею как большим черным маракасом. Этот звук успокаивал меня».

В жизни радфем-активистки всегда есть место подвигу – борьбе со сраным мужлом. Мужские тела жестоки, глупы и уродливы. Ублюдки то и дело допиваются до чертей и до полусмерти бьют жен, а после воруют у них деньги на курево. Ладно. И на том спасибо, что децимацию не обещали, как в «Ветре ярости».

Из чего сделана «Рана», в общих чертах понятно. Как сделана? – да я уже докладывал: никак. Авторское внимание расфокусировано, поэтому текст даже лоскутным одеялом не назовешь: давние посиделки на пляже в Усть-Илимске – кружок рукоделия – подруга Катя – покупка кружевных трусов – подруга Лера – страсти святой Агаты – вульвит – Прокна и Филомела… Не уверен, что иду след в след за авторессой, да невелика печаль. Текст устроен много проще, чем кубик Рубика: части взаимозаменяемы без ущерба для целого. В психиатрии это называется аморфным мышлением, но такие мелочи – не повод для беспокойства. Равно и все прочие.

Главное, что социальный заказ выполнен на 150 процентов. Проговаривание травмы? – есть. ЛГБТ? – тут как тут. Феминизм? – присутствует. И чернокрылый воробей злобно таращится из вентиляции. Какого вам еще рожна?

А литературное мастерство, Аустерлиц и процентщица отменяются: по нашим временам – отягчающие обстоятельства. Понимать надо.